Грязные политтехнологии советского Омска: отключили свет, чтобы народ не услышал оппонента обкома

«Трамплин» публикует воспоминания Александра Минжуренко о том, как он стал депутатом

В конце мая в Омске прошла презентация книги Александра Минжуренко «Командировка во власть». Историк, депутат, дипломат и представитель Президента – всё это разные стороны его жизни. Александр Васильевич разрешил «Трамплину»  опубликовать фрагмент издания. Речь в нём об одном из переломных моментов в судьбе нашей страны, когда решался вопрос, по какому пути пойдёт Россия. 1989 год.

«Начался новый 1988-89 учебный год. Хотел написать, «как обычно», но это выражение для того времени не подходит. Каждый новый год в тот период начинался не как обычно: динамика изменений жизни была стремительной. Теперь это уже, действительно, напоминало существенную перестройку. При таких ее темпах уже не только каждый текущий год сильно отличался от предыдущего, но и каждый месяц приносил что-то принципиально новое. Чтобы не отставать от бурно текущей жизни, я и мои коллеги завязывали полезные знакомства, нет, не в гастрономах, хотя дефицит всего и вся тоже нарастал, а с киоскерами «Союзпечати», чтобы те оставляли нам номера газеты «Московские новости» и журнала «Огонек». Если же не удавалось сразу раздобыть такой заветный номер, то в таком случае, как наркоман, идешь искать его к другим преподавателям. Эти издания ходили по рукам, и мы их местоположение всегда по цепочке вычисляли и обязательно находили. Благодаря им, новизна идей до нас доходила еженедельно. А телевидение, которое стало очень интересно смотреть, подбрасывало ежедневно новизну событий.

А затем случилось воистину судьбоносное: был принят закон об альтернативных выборах в новый верховный орган власти – Съезд народных депутатов СССР. И вот этот момент, наверное, можно считать точкой отсчета начала наших расхождений с Горбачевым. Если до этого «отец перестройки» своими решениями опережал наше воображение, предвосхищал и даже восхищал своей смелостью, то тут мы вдруг почувствовали себя обманутыми в своих надеждах и впервые начали серьезно критиковать реформатора за недостаточный, на наш взгляд, радикализм закона о выборах. Вот неблагодарные! Мы, действительно, видимо, сильно разогнались, набрали приличную инерцию и…обогнали своего вождя (в мыслях). Избаловал он нас своими высокими темпами преобразований, спровоцировал на быстрый бег, и мы помчались.

Чем же мы были обескуражены? Нас разочаровал «Закон о выборах народных депутатов». Нет, не совсем уж разочаровал, можно даже в цифрах сказать насколько – на одну треть. Дело в том, что Съезд состоял по закону из 2250 депутатов, но только 1500 из них выбирались народом, а остальные 750 избирались от общесоюзных общественных организаций: по 100 от КПСС, профсоюзов и кооперативов; по 75 от комсомола, женщин, ветеранов, ученых и творческих союзов и т.д. И вот эта треть и вызывала у нас серьезное недовольство. Вроде, как и не совсем демократические выборы у нас получались. Особенно гневно мы обрушились на «красную сотню» от КПСС. Да и насчет остальных организаций нам тоже было все ясно: состав их делегаций сформируют, несомненно, партийные органы и, таким образом, КПСС уже до выборов «забронировала» себе треть мест на Съезде. Из оставшихся 1500 им достаточно победить со своими ставленниками в 376 округах и – у них уже большинство на Съезде. А так как они наверняка завоюют и большее число мандатов, то, стало быть, они уже гарантированно будут преобладать в парламенте. Собственно, так и оказалось.

И вот ведь какие, казалось бы, парадоксы случились из-за наших завышенных ожиданий. Нам бы радоваться и подпрыгивать от такого прорывного закона: в нашей стране впервые после выборов в Учредительное Собрание в 1917 году устанавливалось проведение всеобщих, прямых и равных выборов при тайном голосовании – мечта демократа, а мы же – сразу бросились критиковать этот закон. Вот так я и столкнулся с закономерностью, которая будет и позже проявляться: реформатора, начавшего преобразования, непременно обгонят его последователи и начнут его же упрекать в медлительности продвижения реформ. А потом, когда они окажутся впереди его (в смысле идей и проектов), то они уже вроде, как и не «последователи». А кто? Ответ на этот вопрос дал мне сам Горбачев, когда мы как раз на эту тему долго спорили вдвоем в кулуарах съезда. Я именно от него впервые услышал это слово: он назвал меня «авангардистом», т.е. мы забежали «поперед батьки» и не соразмеряем шаги в своей поспешности, так как знаем намного меньше лидера, который старается учесть все аспекты. Потом он ещё произнес поговорку, которую я раньше тоже не слышал: «Широко шагаешь – штаны порвешь!».

Но еще раз напоминаю, что уже в конце 1988 года, т.е. при полновластии КПСС, была настоящая, ранее неслыханная гласность и свобода слова. Закон о выборах открыто критиковали за его недемократичность в различных изданиях и аудиториях. Мне удалось по этой теме несколько раз выступить по телевидению, где я вовсю употреблял изобретенное мною же словечко про то, что КПСС «забронировала» себе треть депутатских мандатов. Говорил я об этом и на своих лекциях в народе, количество коих не сокращалось.

И именно во время чтения лекций на селе и случилось то, что перевернуло всю мою жизнь. В самом конце декабря я был в очередной недельной поездке с лекциями в одном из районов. Вернулся оттуда уже под новый год – 27 декабря. Жена Людмила, готовя ужин, делилась новостями: «Студенты вчера устроили митинг в актовом зале и выдвинули тебя кандидатом в народные депутаты СССР» - «Как это выдвинули? И меня не спросили?!» Меня почему-то именно это разозлило: как это без моего согласия меня куда-то выдвинули. С дороги и после недельной маяты в командировке я чувствовал себя очень уставшим, и поэтому неожиданное известие привело меня в раздраженное состояние. Я тут же взял телефон и позвонил на дом секретарю парткома института Константину Чуркину. Так как мы работали на одной кафедре и уже были друзьями, то я без всякой преамбулы сразу сердито напустился на него: «Слушай, Костя, что это такое! Куда-то там меня выдвигаете, а меня даже и не спросили: согласен ли я на это. Что за бесцеремонность?!» - «Да я-то здесь причем, чего ты на меня кричишь?!» - «Как это причем? Разве такие дела делаются без ведома парткома!?» - «Да студенты сами стихийно собрали этот митинг, я о нем узнал уже после того.» - «Ну что ты мне рассказываешь!? Так я тебе и поверил! У нас без разрешения парткома никто ни чихнуть, ни пукнуть не смеет, а тут – митинг устроили, а ты, якобы, даже не знал об этом.» - «Да я тебе честное слово даю, не наша это затея. Я, правда, не знал об этой инициативе студентов. Ты же им такие смелые перестроечные лекции читал, вот они и решили, что, именно тебя и нужно двигать в депутаты, чтобы ты на практике воплощал свои замечательные идеи. Сам допрыгался, вот и расхлебывай» - в шутку и всерьез отбивался от меня Константин. А тут еще и моя жена поддакнула, что митинг действительно сами студенты истфака спонтанно придумали; она тоже поддержала версию, что это – прямое следствие моих лекций.

Вот он – бумеранг. За что боролись!? Мои лекции вернулись ко мне вот в такой форме. Нет, я не порадовался. Настолько новизна информации ошарашила меня, что я растерялся, не зная, как относится к такой новости. Выходит, пока я целую неделю пропадал в деревне, я сам отстал от жизни. Динамика развития событий, как я уже говорил, была очень бурной и ситуация менялась еженедельно. Мобильников же тогда не было, вот я и подзадержался во времени без ежедневной связи. Оказывается, уже сами студенты без ведома и разрешения парткома могут собирать митинги и ставить там вопросы о выборах депутатов. Вот оно как уже!! Это, конечно, здорово, но что мне теперь делать со всем этим? Ладно, утро вечера мудренее, надо отдохнуть от командировки. Я подумаю об этом завтра.

А назавтра нагрянули накопившиеся за неделю отложенные дела, а потом и новый год случился. Позднее выяснилось, что студенты, конечно же, не выполнили какие-то формальности, в частности, не пригласили на свое собрание члена избиркома (что было обязательно), да и со сроками, кажется, поторопились: закон о выборах вступил несколькими днями позднее. В общем, в буквальном смысле никаких последствий тот митинг не имел, но это формально, а на самом деле студенты своей выходкой заронили кое-кому мысль в голову: а почему бы, и правда, не двинуть кого-нибудь из «наших». Демократия же! Но не мне эта мысль пришла в голову. Мы ведь знали, что за сладкими речами Горбачева прячется суровая местная реальность. Он же сам говорил, что во всех перестроечных процессах партия не должна терять своей «авангардной роли», а на местах эту установку понимали буквально и грубо: удержать всё под своим контролем. И мы именно это и предполагали. Опыт «демократического избрания» делегатов на 19-ую партконференцию был свеж в памяти. Было ясно, что обком, горком и райкомы все эти процессы выдвижения сильно «заорганизуют» и проведут в кандидаты своих подобранных кандидатов. Кстати, я поэтому даже и не изучил тщательно ту часть закона, где описывалась процедура выдвижения и регистрации кандидатов. А зачем? Эта процедура была нарочито сложной, наверное, для того, чтобы всяким «неформалам» было трудно ее выдержать. Только парт-госаппарат с его ресурсами и орг-возможностями мог все эти стадии процесса реализовать.

А сумасшедшая идея студентов, как искра зажигания, запала в душу секретарю нашего парткома энергичному и неугомонному Константину Чуркину. К нему и пришла эта мысль – а что, если и в самом деле попробовать!? - и он ее стал думать. И придумал-таки.

7 января 1989 года, вечером, когда я уже успокоился и история с митингом студентов начала потихоньку забываться, он мне позвонил домой. Костя рассказал о готовящемся к реализации проекте обкома. Оказывается, выдвижение кандидатов по закону могло происходить не только в производственных коллективах, т.е. по месту работы избирателей, но и по их месту жительства. Крупные предприятия КПСС, конечно же, с помощью своих парткомов и парторгов контролировала полностью и жестко, там всё было «схвачено». И подавляющее большинство «нужных» кандидатов было выдвинуто под руководством партаппарата именно в трудовых коллективах. Выдвигать же кандидатов на собраниях по месту жительства было более рискованным мероприятием для партии, собрание заведомо было менее управляемо и могло пойти не по сценарию. Что и случилось в Омске.

Уж не знаю, из каких соображений омский обком так выпендрился, или может быть ему такая разнарядка пришла: для ассортимента провести хотя бы одно собрание по месту жительства избирателей, но такое решение по Омску было принято. И надо же было такому случиться, что собрание решили провести именно в Кировском районе, где и проживали мы с Чуркиным. Вот он мне с очередной сумасшедшей идеей и звонит, причем прямо ссылается на тот митинг студентов, мол, молодежь была права, чего мы сидим и не пытаемся встрять в этот новейший процесс. Я вначале вообще не серьезно отнесся к такому предложению, начал отшучиваться, но Константин напирал и настаивал. «Костя, ну ты же знаешь, обком и Кировский райком уже подсуетились: там и кандидаты готовы и выступающие, и речи все написаны про демократизацию и про свободное народное волеизъявление. Нас там с тобой отошьют под каким-нибудь формальным предлогом – и только оскандалимся.» - «А я почитал внимательно закон, там всё просто, и мы всё соблюдем. Я предложу твою кандидатуру, ты выступишь с программой, а там уж как получится. Главное – это же трибуна. Зрительный зал кинотеатра «Иртыш» - он же вместительный, а я слышал от людей, что интерес к этому собранию у жителей района большой, и наверняка придет много народа». – «Ты говоришь «программа». Какая программа?!» - «А что тебе долго думать!? Ты выскажешь всё, о чем мы толковали последнее время, доведешь до избирателей все наши мысли и соображения. Тебе ведь совсем не нужно готовиться, ты уже давно готов. Садись вот прямо сейчас и пиши. Просто разбей все наши идеи по пунктам, обозначь их как цели, пронумеруй  – вот тебе и программа. У тебя целая ночь впереди». – «Ну, слушай, это как-то не серьезно. Чего мы добьемся?» - «А ты помнишь байку про петуха, который гонится за курочкой и думает: не догоню – так хоть разогреюсь. Я тебе еще раз говорю – главное аудитория. Ты же ее всегда ищешь. А тут тебе не 80 человек слушателей, а все – 800. Не удастся пройти в кандидаты – не беда, зато ты народу сможешь многое разъяснить. Эффект все равно будет и немалый.»

Настойчивый Костя положил трубку, а я сел писать программу. Действительно, ведь вся она уже была в голове. И сколько раз мы обсуждали все насущные вопросы с единомышленниками, все проблемы и цели были у нас на слуху. Оставалось их записать компактно и по пунктам и довести до людей. Никакой ночи мне не понадобилось, написал менее чем, за час. Всего получилось 11 пунктов, и всё уместилось на одной странице. Потом я подумал и написал 12-ый пункт, тратить на него второй лист не стал, написал его на обратной стороне – сэкономил бумагу.

Наступил вечер 8-го января. Я пошел на собрание с женой и коллегой-соседом, доцентом из университета Сашей Плотниковым. Конечно, я волновался, но не сказать, чтобы уж очень: я же был опытным лектором и большая аудитория меня не пугала. Пришел и Константин, он тоже заготовил небольшую речь про меня. Большой зрительный зал «Иртыша» был переполнен, люди сидели и в проходах, плотно стояли на заднем плане. Как мы и ожидали, всё началось по строгому райкомовскому сценарию. Вообще весь абсолютно личный состав Кировского райкома и райисполкома сидел в первых рядах зала, были отмобилизованы и  местные депутаты, а также другие партийные активисты. Как нам потом сказали, таких строго ангажированных «избирателей» было собрано около 200 человек, но зал-то все же вмещал 800. В президиуме сидели представители избиркома, которые поглядывали на кукловода – секретаря Кировского райкома партии Мишину. Она, собственно, и дирижировала собранием.

С открытием собрания строго по сценарию моментально выскочили один за другим два «избирателя» весьма протокольной внешности и предложили кандидатуры – двух директрис средних школ. Вот оно что!  Оказывается, хитроумные партийцы решили все-таки поиграть на этот раз в демократию: предложили не одну, а сразу две подготовленные кандидатуры. Вот тебе и альтернативные выборы – вы этого хотели? Их у нас есть.

Удивительно, но этот ход мгновенно разгадали не только мы – искушенные оппозиционеры – но и все так называемые «простые» граждане: зал загудел. Раздались реплики: «За дураков нас держите!?», «А эти кандидатуры хоть чем-то друг от друга отличаются?», «А речи и программы им писал один и тот же инструктор райкома или разные?» Люди смело вставали и громко задавали вот такие вопросы президиуму. Вот тебе на! Собрание сразу пошло не по сценарию. Нужно было как-то успокаивать зал.

Затем, явно для проформы, ведущий скороговоркой спросил в зал: «Есть другие предложения?» Он точно знал, что пошуметь-то люди у нас теперь горазды, но сорганизоваться и сделать ответный адекватный ход они еще не в состоянии – им бы только повозмущаться.  Он уже открыл рот, чтобы констатировать: «Нет. Ну тогда перейдем к обсуждению кандидатур», но тут Константин из зала крикнул «Есть!» Президиум в замешательстве, смотрят на Мишину. А что тут поделаешь? Чуркин уже быстро идет к трибуне. Зал было оживился, но тут Костя чуть всё не испортил. Он представился: «Секретарь парткома пединститута». И тут зал взревел: ах, это опять продолжение спектакля, разработанного партийными чиновниками. Долой секретаря парткома!

Тут немного отвлекусь, чтобы обратить внимание читателей на «высокий авторитет» КПСС в народе в тот период: уже было очень непрестижно представляться партийным работником. Поднялся такой крик, что говорить Константину не было возможности. Наконец кто-то встал и внятно громко заявил протест от имени зала: «А с какой стати здесь пытается выдвинуть какую-то кандидатуру секретарь парткома пединститута?! Он-то здесь каким боком?»  И тут Костя получил возможность исправить свою ошибку. Он, перекрикивая зал, пояснил, что он выступает здесь не в качестве секретаря парткома, а в качестве жителя Кировского района, и кандидатуру он хочет выдвинуть тоже из местных жителей. Это немного успокоило зал, а кроме того, многие обратили внимание на замешательство президиума, который явно не хотел давать слово этому выступающему, и потому заинтересовались: а вдруг это не подсадная утка. Чуркин коротко сказал обо мне, дав понять залу, что речь идет, как минимум, о самостоятельно мыслящем человек, который может предложить не стандартные подходы и идеи. Костя – прекрасный лектор, и ему вроде удалось заинтересовать людей моей персоной. Заканчивал свое выступление он уже в полной почтительной внимательной тишине.

Затем началось предоставление программ претендентов в кандидаты. Извините за нескромность, но мои две конкурентки выглядели более, чем бледно. Действительно, похоже, что программы им обеим написал один какой-то заведующий отделом райкома партии. Резиновые и очень общие формулировки, откровенно выдернутые из передовиц газеты «Правда» фразы. Обе программы можно сказать совсем не отличались друг от друга. У этого автора просто фантазии не хватило, чтобы как-то разнообразить тексты. Но тогда: из чего, т.е. из кого было гражданам выбирать? И трудовые биографии и характеристики этих двух директрис были как близнецы похожими. Всем сразу стал понятен «коварный» замысел райкома с «альтернативными» выборами кандидатов: авторам спектакля было абсолютно всё равно, кто из двух директрис победит, но для публики это все же выбор! А кто сказал, что нет альтернативы?! Вот видите: на одно место два человека, и только рядовые избиратели определят, кто из них достоин стать кандидатом в депутаты. Но, присутствовавшие, однако, разоблачили этот нехитрый и даже примитивный прием. Это было понятно по летавшим по залу репликам. Но совсем зал развеселился, когда разволновавшиеся и перепуганные тетушки, запинаясь, стали зачитывать явно не ими написанные бумажки. Зрители откровенно потешались. И уж совсем убого смотрелись две претендентки, когда начались вопросы-ответы. Они не могли ничего внятного ответить даже на простые просьбы расшифровать некоторые пункты их же программ. А уж вопросы с подковыркой их совсем ввергали в ступор. В зале стоял смех. Полная беспомощность претенденток была настолько очевидна, что люди даже начали их вслух жалеть. Тетеньки выглядели жалкими и затравленными и явно думали об одном: «Когда же эта пытка закончится?!» Наконец их отпустили и стали слушать мою программу.  

Первый же пункт моей программы зал встретил аплодисментами: уж больно он был не похож на приевшиеся штампы. «Перемен – мы ждем перемен»! Одна только новизна фраз уже была большим плюсом. Ну а дальше опять я должен извиниться за нескромность, а то вы подумаете, что я, как и большинство мемуаристов, сильно приукрашиваю описываемые события в свою пользу. Но это было на самом деле. 12 пунктов программы и 12 взрывов аплодисментов. За цифру я ручаюсь. На президиум было больно смотреть. Но там сидел один человек – официальный представитель областного избиркома – который весьма неангажированно и заинтересованно слушал мое выступление. Он, как я узнал от него же после собрания, оказался из рабочих, причем из высоко квалифицированных и думающих. И именно этот объективный дядька и предотвратил фальсификацию результатов выдвижения, который, якобы, задумали райкомовцы.

А вот ответы на вопросы, коих было превеликое множество, вообще превратили собрание в мой бенефис. Партийцы попытались, было, сократить эту часть мероприятия, но зал тут так громко зарычал, что те отступили. Да и представитель избиркома возразил бюрократам: пусть, мол, отвечает претендент, если у публики есть вопросы.

Ну а потом началось голосование. По задумке райкома это должно было протекать так. Каждый присутствовавший получал соответственно числу соперниц две четвертушки цветной бумаги: зеленой и синенькой. Цвет означал имя претендентки. И граждане должны были бросать в урну одну из них в пользу той или другой директрисы. Но к финалу собрания претендентов-то оказалось не два, а три. И тут работники райкомовского аппарата спешно начали резать еще бумагу. А так как никакой другой цветной бумаги не было запасено, то на мою долю осталась простая писчая белая бумага. Люди не роптали и упорно дожидались окончания нарезки дополнительных 800 листиков, хотя был уже поздний-поздний вечер. Когда счетная комиссия вытряхнула на столы урны, и преобладание белых четвертушек оказалось очевидным, меня уже стали поздравлять. 607 белых бумажек. Это было почти единогласно, так как, действительно, штатных партийных и государственных чиновников было около двухсот. Директрисы получили по 80-90 с чем-то голосов.

Затем я подошел к президиуму и стал спрашивать у одной дамы из избиркома о своих дальнейших шагах. Но тут случился конфуз, я, оказывается, обознался и обратился к секретарю райкома Мишиной. Она, во-первых, стояла ко мне спиной, а, во-вторых, я с ней раньше не был знаком и даже не видел ее ранее. Она развернулась ко мне и набросилась (иначе не скажешь) на меня как фурия. Секретарь райкома была в страшном гневе – я же поломал им такой спектакль, с которым они хотели прозвучать не только на всю область, но и на всю страну. Она, эмоционально жестикулируя, что-то выкрикивала ругательное и угрожающее. Я сразу завелся и довольно резко оборвал ее, заявив, что я подошел только для того, чтобы узнать технические подробности и порядок  моих дальнейших действий, а не для того, чтобы выслушивать ее угрозы. Мишина аж задохнулась от такой дерзости, продолжая извергать проклятия на мою голову. О формальностях я переговорил с представителями избиркома и собрался идти домой. Моя жена и мои друзья не стали меня дожидаться и ушли, так как было уже за полночь.

Я вышел на улицу, и ко мне сразу направились два милиционера. Вон как оперативно, успел подумать я и поискал глазами машину, в которой меня должны были увезти. Машины не было, а служивые вели себя странно. Они поблагодарили меня за выступление, сказали, что такое они слышат впервые и что это и есть – правда, а не то, что в газетах. Говорили просто и очень искренне. А потом они попросили разрешения проводить меня (??). «Зачем?» - изумился я. Парни смутились и один из них – невысокий казах - смущенно пробормотал: «Ну, чтобы с вами ничего не случилось. Ночь ведь уже.» Меня это сильно тронуло. И мы пошли втроем до моего дома на улице Волгоградской, 2. Всю дорогу они задавали мне вопросы и внимательно слушали. Расстались очень тепло.

 Да, народ буквально изголодался по правде. Ведь ничего же такого потрясающего, чудесного, демагогического или популистски-утопического у меня в программе не было. Да и люди в своих комментариях в кинотеатре говорили то же самое: мол, они точно так же думают и об этом же говорят между собой, но вот так открыто с трибуны они слышат такие слова впервые.

Но это был праздник. Пир духа. А уже наутро грянуло жестокое похмелье. Мишина не впустую угрожала нам с Чуркиным всякими страшными карами. Уже наутро мы оба стояли «на ковре» в кабинете первого секретаря обкома партии Евгения Похитайло, который с нами не стал церемониться и сразу обрушил на нас весь свой вельможный гнев. Так как я впервые оказался в столь высоком кабинете, то было страшновато и неуютно. Мы выслушали от главы областной парторганизации  много «приятных» слов про себя, узнали о себе много нового. А потом посыпались обещания самых серьезных наказаний. Но странное дело, чем больше распалялся первый секретарь, чем грубее были его слова, тем быстрее у меня унималось волнение. Нельзя мне угрожать. Я от этого зверею и теряю голову. Это провоцирует меня на немедленное доказывание того, что я не испугался, что я не трус. Так было в моем детстве, отрочестве и армии. Тогда я сразу бросался в драку. Аналогичное, но только не физическое случилось и тут. Похитайло с угрозами переборщил. И я его громко перебил прямо в разгар его словесного потока. «И за что вы все же собираетесь нас наказывать?» Тот аж споткнулся и сбился, замолчал и уставился на меня. В этом кабинете его, наверное, никто и никогда не перебивал. – «То есть, как это за что!!? Вы что не понимаете?!» - «Нет, не понимаю. Что мы нарушили? Устав партии или Закон о выборах?» - «Но Кировский райком по нашему поручению готовил мероприятие, которые вы сорвали.» - «Мы его не сорвали. Мы в нем участвовали. И всё там прошло нормально.»

 Похитайло совсем растерялся. И тут, глядя на его растерянность, я снова убедился, что партийные работники за 70 лет монопольной власти настолько разучились говорить с людьми, что не могли вообще поддерживать нормальный диалог, тем более в режиме спора.  Первому секретарю никто никогда не возражал, и у него абсолютно атрофировались соответствующие мышцы и навыки. Он не умел спорить, разучился убеждать и доказывать. Он привык говорить только в режиме монолога, только кричать, угрожать и читать нотации. Другие участники такой «беседы» должны были стоять с виноватым видом, с поникшей головой. Вот такой «диспут» был привычным обычным делом. И даже исключений не было. Те самые сталинские репрессии надолго вселили в людей неискоренимый и даже передающийся в поколениях страх. В этом кабинете разрешено было только бояться. У людей от страха отнимался язык, и они лепетали какие-то по-детски звучащие оправдания и обещали исправиться.  А тут Похитайло впервые в своей практике увидел двух человек, которые его не боялись. Они стояли перед ним не с побитым видом, а дерзко смотрели ему в глаза и…..возражали!! И даже перебивали его! Кому возражали?! Первому секретарю обкома партии!! Нет, в таком жанре он совсем не умел выступать. Он и вправду растерялся и не знал, что говорить дальше. Весь арсенал угроз он применил, все патроны расстрелял, но своего-то не добился. А вести полемику он совсем не умел.

А мы, увидев его растерянность, перешли в наступление. «Нет, вы, действительно, покажите нам тот пункт устава и тот пункт закона, которые мы нарушили своими действиями.» Похитайло, конечно, не мог ответить на этот вопрос и беспомощно замолчал. «Наглецы», наверное, подумал первый. Сожрать он нас, конечно, мог запросто. Но в том-то и дело, что в этих партработников с некоторых пор тоже вселился страх. Страх непонимания происходящего. Этот непредсказуемый Горбачев такие штуки отмачивает, что не успеваешь за ними следить и понимать их смысл. А что, если вот эти двое дерзких как раз в тренде (нет, тогда такого слова в обороте еще не было, но вы поняли), и если я их растерзаю, то меня могут как консерватора и тормоза перестройки публично высечь и снять с работы. К тому времени Горбачев уже сменил две трети первых секретарей обкомов. Похитайло, весь какой-то увядший и беспомощный, посмотрел на нас с опаской, умолк совершенно и махнул рукой – «Идите».

Мы вышли в приемную и улыбнулись друг другу: мы выиграли эту битву. Наши улыбки повергли в изумление секретаршу. Я хорошо запомнил эту немую сцену. Она-то знала, по какому поводу нас вызывали. Еще до нашего прихода она видела, в какое состояние пришел Похитайло, когда ему доложили о ЧП в кинотеатре «Иртыш», она слышала все громы и молнии первого секретаря, когда он нервно метался по кабинету в нетерпении, дожидаясь нас, чтобы расправиться с нами немедленно. А тут эти двое вышли с нормальными выражениями лиц, да еще и улыбаются!! Из этих дверей, как правило, 90% посетителей выходили распаренные как из бани и оттирали пот платками. Многие тут же опускались на стул, чтобы прийти в себя и отдышаться: ноги-то подкашивались.

Да, многому нас научил этот визит в «логово». Оказывается, всё просто: надо перестать «их» бояться. Тогда они теряются и даже становятся беспомощными. «Большой террор» уже явно не вернется, а без угроз и ответного страха они управлять не могут. Всё в этом государстве, на самом деле, держалось на страхе. На полвека хватило сталинских репрессий, чтобы потом вальяжно управлять страной и этим перепуганным до смерти покорным населением. Стало быть, не так уж бессмысленными были те повальные расстрелы и посадки. Дивиденды от того террора партия получала 50 лет.

В последующем гонения на нас продолжались. Непосредственно этим занимался первый секретарь Центрального райкома Дроворуб. Больше даже доставалось моему другу Константину Чуркину, так как он же был секретарем парткома и находился в прямом подчинении у главы районной парторганизации. Дроворуб чуть ли не каждый день вызывал Константина к себе «на ковер» и терроризировал его, изобретая поводы и придираясь уже ко всей работе институтского парткома и его секретаря. Тогда и родилась у нас поговорка: «На каждого Чуркина обязательно найдется свой Дроворуб.»

После выдвижения меня кандидатом в депутаты по месту жительства последовали и другие выдвижения моей кандидатуры. Согласно закону такое допускалось. Но мы, оказывается, не очень внимательно читали закон и кое-что не учли. Мы не стали гоняться за числом выдвижений и сами их не организовывали. Просто нам звонили какие-то люди с разных предприятий и учреждений и сообщали, что их коллектив хотел бы выдвинуть мою кандидатуру и от них. Тут сработало то, о чем я писал, рассказывая про свою интенсивную лекторскую работу по линии общества «Знание». На многих предприятиях я побывал по 2-3 раза с лекциями, и они меня знали. Сколько таких дополнительных выдвижений состоялось, я не помню, но немного: что-то порядка 6-9.

А напрасно мы сами не инициировали дополнительных выдвижений, да еще и посмеивались и удивлялись, зачем это конкурент, зарегистрированный тоже по нашему Центральному округу №239, выдвинулся уже в 19-ти местах. Это мы так по недостатку знания поступали опрометчиво. А оказывается, согласно закону о выборах, существовал еще один фильтр, чтобы не пропустить нежелательных кандидатов в финал – это окружные предвыборные собрания избирателей. Такое собрание по закону «могло» проводиться, т.е. не было строго обязательным. Но естественно, там, где появлялись незапланированные и нежелательные кандидаты, вроде меня, оно, как правило, проводилось. Понятное дело, в нашем округе его решили непременно проводить. Так вот, это собрание формировалось пропорционально из представителей тех предприятий, которые выдвинули кандидатов. Следовательно, наш основной соперник имел на собрании 19 своих делегаций, а мы – раза в два или три меньше. В этом-то, оказывается, и был смысл многократных дублирующих выдвижений. Вот оно что! А от решения собрания зависело многое: на выборы шел кандидат только в том случае, если за него проголосовало более половины присутствующих участников собрания. А нас – выдвиженцев на округе - было четыре человека. Следовательно, имея в зале менее четверти «своих» делегатов, я мог дойти до выборов только если за меня проголосуют и представители других кандидатов. Это было возможным, так как каждый делегат мог поддержать не одного, а нескольких кандидатов. Но мне надо было убедить зал за отведенное регламентом время.

Порядок презентации кандидатов была простой. Вначале доверенное лицо зачитывало биографию претендента, затем по очереди каждый из четверки представлял свою программу и потом отвечал на вопросы из зала.

Теперь об основном конкуренте. Разумеется, все парторганы страны абсолютно в каждом избирательном округе выдвинули своих официальных кандидатов. Наши обкомовские уже были хорошо проучены «гримасами» перестройки и имели кое-какой опыт работы в новых условиях. Поэтому к подбору своих кандидатов они подошли очень серьезно и продуманно. Никаких одиозных сугубо партийных бюрократов они в мажоритарные округа не стали выставлять. (В Ленинграде как раз выдвинули партработников и они повсеместно провалились).

Обком двинул на выборы хороших заслуженных «крепких хозяйственников», к которым нельзя было приклеить ярлык «аппаратчика» (это стало в народе ругательным словом). В моем 239-м округе шел «тяжеловес» - известный в городе генеральный директор Научно-производственного объединения «Микрокриогенмаш» Александр Кузьмич Грезин – кавалер двух орденов Ленина, член бюро обкома КПСС. Руководимое им НПО было престижным и солидным предприятием, выпускающим военную и космическую продукцию. В следующем после выборов 1990 году А. Грезин стал лауреатом государственной премии СССР в области науки и техники за участие в работах по созданию комплекса орбитальной станции «Мир». Вот с учетом того, что нашим соперником выступал уважаемый достойный человек с незапятнанной репутацией, наша команда приняла решение не бороться именно против него, не искать на него компромата, не нащупывать «слабые уязвимые места» и не бить туда, т.е. мы отказались от тех приемов предвыборной борьбы, которые, по-моему, составляют нынче, две трети арсенала команд кандидатов. Мы полностью выдержали эту тактику и не сказали против этого соперника ни одного худого слова. Но это я немного забежал вперед. Нам еще надо пройти чистилище – окружное предвыборное собрание.

Это было очень интересное мероприятие, которое по телевизору, говорят, наблюдал весь город. Это же было в новинку и потому уже вызывало большой интерес. И потом, люди охотно и с любопытством стали смотреть такие репортажи, так как уже поняли, что теперь не всё заорганизовано, не всё предрешено. Как в хорошем детективе: никто не знал, чем закончится тот или иной сюжет.

Собрание прошло в целом корректно. Вопросы из зала были, действительно, вопросами, а не коварными подковырками (хотя, кажется, что-то и было немного). Избиратели, члены делегаций, очень заинтересованно разглядывали кандидатов, внимательно слушали их ответы. От того, что всё протекало как-то так натурально и естественно, все претенденты успокоились, отвечали на вопросы спокойно. В общем, всё совсем даже не нервно происходило. И мы уже почти поверили, что нас ожидает честная нормальная предвыборная агитация без подножек и запрещенных приемов. Судя по результатам голосования, участники собрания правильно поняли свою роль фильтра в хорошем смысле слова и голосовали не только за «своего» кандидата. Трое из нас получили поддержку большей половины зала (третий по фамилии Луняк, мастер какого-то крупного завода). Четвертый просто оказался явным аутсайдером и, кажется, сам это понял и совсем не досадовал в конце, искренне поздравляя нас призеров.

И всё бы хорошо, но что-то, оказывается, было уже и не хорошо. Напрасно мы так наивно размечтались, что «ум, честь и совесть эпохи» позволит нам честный рыцарский турнир. Когда я, все еще возбужденный после собрания пришел домой, то узнал, что во время моего выступления на собрании в части города пропало электричество. Ну, надо же было такому случиться! И телевизоры не работали как раз в течение тех сорока минут, когда я выступал и отвечал на вопросы, а потом всё опять наладилось. И опять же «совершенно случайно», видимо, отключилась только та часть города, которая входила в мой округ (Центральный, Кировский и часть Октябрьского района).  Потом я многократно слышал от омичей, что мое выступление им очень понравилось, но….все эти люди территориально были не моими избирателями. Вот так обком КПСС начал свою жесткую и грязную предвыборную борьбу. У меня аж руки опустились. И что делать с такими приемами?! Куда идти жаловаться?! Им же на них же? Ведь против лома нет приема. Но это было только начало.

Весь список нечестных методов, использованных против меня обкомом, я приводить не буду. Только еще парочку.

Уже в январе газета «Омская правда» разместила гневную статью о том, что команда Минжуренко вопреки закону раньше срока приступила к агитации за своего кандидата. Якобы, мои люди уже начали ходить по квартирам избирателей и уговаривать их голосовать за меня. Разумеется, это была стопроцентная ложь, но окружной избирком с готовностью принял это на веру и назначил заседание по этому вопросу. Мне грозило снятие с выборов. Но и в этом случае я убедился, что все приемы КПСС были примитивными и рассчитаны исключительно на испуг жертвы. А потому они не прорабатывали детали и не заботились о правовой основе своих шагов. Так, когда я явился на заседание избиркома, то там уже царила атмосфера победы над смутьяном. С вальяжным видом там восседал и главный палач – заместитель главного редактора газеты товарищ Жилич Леонид Павлович.

 Решение по мне, видимо, было уже предопределено. И потому полной неожиданностью для этой теплой слаженной команды было мое агрессивное поведение. Выслушав их измышления, я перешел в атаку. Я потребовал объяснений от представителя газеты и доказательств описанным фактам. Как тогда было «у них» принято, в ответ - тоном, не допускающим возражения и сомнения, высокомерно сослались на «сигналы» с мест, на «письма трудящихся». Я потребовал предъявить их. И тут оказалось, что у автора пасквиля таких писем нет. Но это, мол, неважно, заявила секретарь избиркома…То есть как это «неважно», взвился я, уже повышая голос. Я напористо предложил сменить повестку дня заседания избиркома и рассмотреть вопрос о клевете, допущенной газетой в адрес кандидата. Присутствующие явно растерялись. Нет, они совсем не умели действовать, когда им давали отпор. У них в арсенале не было соответствующих приемов. Они не владели искусством полемики. Они привыкли только орать и стращать. А я продолжал наступать на них. Я заявил, что немедленно подаю в суд на газету. И тут они все вдобавок ко всему продемонстрировали свою и правовую безграмотность: они потребовали от меня доказательств того, что мои агитаторы не ходили по квартирам в Кировском районе. Вот тут я уже «выспался» на них: я поднял их на смех и достаточно дерзко поглумился над их невежеством. Нельзя требовать доказательств того, чего не было. Издеваясь, я по слогам разъяснил им, что я подам в суд на газету, объявив их статью клеветой и всё, больше я ничего не должен и не буду делать. А всё бремя доказательств с той поры ляжет на газету и автора статьи, которые должны будут в суде доказать истинность своих утверждений.

Мои оппоненты были раздавлены такими аргументами, весь их сценарий рушился. Тогда секретарь предложила компромисс: не снимать меня с предвыборной гонки, но все же немного наказать и предупредить меня. Однако, почувствовав вкус победы и глядя на совершенно потерянных членов избиркома, я продолжал наглеть. Нет, заявил я им, нельзя быть немножечко беременным, я абсолютно ни в чем не виноват и потому не потерплю никакого даже предупреждения. Далее помню дословно: «Моя вина в заседании комитета не доказана и если вы мне сейчас объявите хотя бы малейшее символическое замечание, то я подам в суд не только на газету, но и на избирком. И пожалуюсь на ваши действия в Центризбирком. У вас нет ни малейших оснований объявлять мне даже замечание.» Мои оппоненты выглядели жалко. Они были полностью повержены. А Жилич уходил с заседания с каким-то озабоченным трусливым видом, ему предстояли неприятности: поручение обкома он исполнил топорно. Правда, я не стал раздувать эту историю, решив, что достаточно было и этого щелчка по носу и газете и избиркому. А пусть учатся работать в новых условиях.

Кстати, попутно скажу, что избиркомы всех уровней формировали по старо-советски: никакой гласности и обсуждения кандидатур, всё было келейно или, как тогда говорили, «аппаратно». (Напоминаю, что слова «аппарат» и его производные были ругательными. Революция-то надвигалась в первую очередь явно антибюрократическая. Аппарат всех достал.)

А в самом конце января – 29-го числа на мое имя пришла повестка из военкомата. Старший лейтенант запаса Минжуренко призывался на офицерские сборы на 60 дней в Абакан. И опять – грубо и топорно! Это было даже не белыми нитками шито, а похлеще. Вот что они творили?! Неужели они не понимали, что такие штучки в эпоху гласности обязательно станут всем известны и сработают против них же. И действительно, вся обкомовская антиагитация против меня имела прямо противоположный эффект. Я потом и шутил по этому поводу, что всю агитационную работу за меня проделал наш обком: грубо наезжая на меня, они добивались только обратного. Авторитет аппаратчиков КПСС был со знаком минус и потому тот человек, против которого выступал обком, автоматически набирал очки. Кстати, на предвыборную кампанию у меня, естественно, не было ни копейки, а они тратили приличные ресурсы.

Итак, прислав мне повестку на переподготовку, мои противники рассчитывали на успех при любом исходе. Если я поеду в Абакан, то просто исчезну на время кампании и перестану быть соперником нужного кандидата, а если я откажусь ехать, то против меня будет начата шумная кампания как против незаконопослушного гражданина. Меня могли изобразить чем-то вроде дезертира. Немного поразмышляв, я решил все-таки явиться в военкомат. Правда, о моей повестке уже узнали журналисты, в т.ч. и центральных газет. Спецкорреспондент «Известий» Сергей Сусликов уже изготовился сделать из этого события информационную бомбу. Омск мог громко оскандалиться в перестроечной России. Это успели, видимо, сообразить и в обкоме. Но, наверное, принимали решение поздно вечером, так как я ничего об этом не знал. И вот наутро, как и положено, со скромной лейтенантской котомкой я явился в военкомат. Там почему-то сильно удивились и отправили меня к самому военкому. Я зашел в его кабинет и отрапортовал: «Старший лейтенант запаса Минжуренко прибыл для… Полковник не дослушал доклад, выскочил из-за стола и бросился ко мне: «Что вы, что вы, Александр Васильевич! Какие сборы! Вы же кандидат в депутаты. Вас призывать нельзя. Это – недоразумение. Извините нас, пожалуйста.» Он забрал у меня повестку, порвал ее и еще раз извинился, громко удивляясь тому, что мне об отбое не сообщили еще вчера. Уж, не знаю, чья вообще это была затея с моей переподготовкой, но полковник выглядел очень смущенным: видимо, ему сильно нагорело за эту авантюру.

Были и другие истории и провокации. Позднее, где-то в 1991 году один офицер КГБ рассказал мне, как их – несколько старших офицеров – пригласил к себе генерал и приказал им «нарыть на Минжуренко компромат». Свой приказ он сопроводил, якобы, словами: «Ну не может быть такого, чтобы человек, дожив до 42 лет, нигде, ни в чем не прокололся.» Эта «рабочая группа», как поведал мне мой собеседник,  добросовестно работала несколько недель, но затем честно доложила начальнику Управления, что никаких желаемых результатов она не добилась. Вот потому-то они и вынуждены были прибегать к клевете и выдумкам.

Из всех форм агитационной работы мне более всего нравились прямые встречи с избирателями, где мы всегда появлялись втроем. А так как лекции в народе – это мой конек, то здесь я, наверное, выигрывал у своих соперников. И все-таки к концу кампании мы все страшно устали от таких встреч-дискуссий. Я хорошо помню предпоследнюю и последнюю встречи. И я, и мои конкуренты выглядели буквально измочаленными этим марафоном. На предпоследней встрече мой основной соперник был несколько вялым, как будто он потерял интерес к борьбе за мандат, он неохотно и излишне кратко отвечал на вопросы, некоторые из которых, казалось, его раздражали. Это было проявлением крайнего утомления. А когда мы с Луняком, придя на самую последнюю встречу, не увидели Александра Кузьмича и позвонили ему, то он нас фактически послал подальше.

Моя же чрезмерная усталость, к счастью, сказалась чуть позднее и проявилась в том, что в день выборов я почти совсем не волновался, ощущал почти апатию, а поздно вечером свалился спать и крепко уснул, не дожидаясь подсчета результатов. Домашний телефон я элементарно выключил.

Проснувшись совсем не рано, я, не торопясь, включил телефон. Почти сразу раздался звонок. Оказывается, я поднялся как раз вовремя: только что закончили подсчет голосов. Звонил, как ни странно, секретарь горкома партии Игорь Моренко. Он поздравил меня с убедительной победой: я набрал 64% голосов, а мои соперники – где-то по 14%. Моренко говорил со мной усталым голосом, видимо, ночь не спал. В голосе у него не было большой радости, да это и понятно: таким тоном поздравляют победившего соперника.

Нет, я не подпрыгнул, торжествуя: навалившаяся вчера усталость и апатия еще не прошли. На следующие звонки с поздравлениями я отвечал, немного фальшивя: изображал радость и бодрился, но очень хотелось еще немного отдохнуть и прийти в себя.  В итоге, никакого «отмечания» победы я что-то не припомню, даже в узком кругу. Возможно, его и не было. У моей команды ведь даже не было своей штаб-квартиры или хотя бы какого-то кабинетика. Мы были бездомными. Но мы победили.

А вот насчет отдыха – об этом я напрасно мечтал.

Утром я пошел на работу, второй парой у меня была лекция. Подойдя к кафедре, я увидел около нее в коридоре человек десять необычного вида, это были не студенты. Это были мои первые посетители, мои избиратели, которые пришли к своему депутату с жалобами на несовершенство мира. А за что боролись, Александр Васильевич?! Вот вам – нате! Решайте их проблемы. Откровенно скажу – меня аж оторопь взяла от такой оперативности моих избирателей. Еще ведь не были окончательно и официально подведены итоги голосования, я еще не был узаконен в качестве депутата и еще не имел ни удостоверения, ни права чем-либо заниматься. Но они уже стояли в коридоре, подпирая стены. Потом декан приказал поставить для них стулья. Мне пришлось их попросить подождать окончания моей лекции. Они терпеливо стали дожидаться. Они ждали уже много лет, путешествуя по инстанциям со своими бумагами. И вот у них снова возродилась надежда на то, что совсем новый человек во власти, именно ими избранный, сможет решить их застарелые проблемы. Он ведь так решительно и смело выступал против несправедливостей, он всем понравился – так пусть же теперь делами докажет, что он, действительно «народный депутат». Пусть руками разведет все наши беды.

Таким образом, буквально в первый день своего депутатства, я столкнулся с тем, что принято называть завышенными ожиданиями народа. И я тут же догадался, что это будет серьезной проблемой в моей депутатской деятельности. Видимо, не ждут меня на этом поприще лавры, в основном – тернии и упреки тех, кто возложил на меня слишком большие надежды и потом разочаровался. Люди ведь ждут от меня чуда, не менее. Но ведь ясно, что чуда не будет. Стало страшновато. Это я к тому, что никакого восторга от своего избрания я почти не почувствовал, не успел. Для ликования мне не отвели времени. При виде этих людей с масками страдания и надежды на лицах, сразу навалилось это чувство долга перед ними и ответственности, которое надолго поселится во мне и не будет давать «ни сна, ни отдыха измученной душе». Ну что ж: назвался груздем – полезай…»