Очень личная история художницы Татьяны Моисеевой

 У Татьяны (Тьен) Моисеевой ровно год назад состоялась первая персональная выставка. Я была от нее под огромным впечатлением , но тогда не было возможности об этом написать. А сейчас эта возможность появилась, и я снова окунулась в атмосферу интимности, которую Тьен создаёт своими работами. Это рассказ о художнике, который говорит о себе. И через себя говорит о времени, в котором живёт, и о его героях. В этом интервью мы много говорили о первой персональной выставке Тьен, потому что это рассказ о ней самой. К тому же работы, представленные тогда, до сих пор можно посмотреть и почитать о них на страницах художницы в Инстаграм, ВКонтакте и на Фейсбуке. Настоятельно рекомендую вам это сделать: это необыкновенная работа с цветом и образами, откровенность на грани полного обнажения, а может, и за ней. Кроме тех работ мы обсудили с Тьен и другие стороны жизни художника: учёбу и преподавание в Институте дизайна, экономики и сервиса ОмГТУ  (интервью с другими его преподавателями читайте здесь и здесь), опыт создания галереи и то, как можно прийти к изобразительному искусству через танцевальную импровизацию.

 

— Ты занимаешься современным искусством?

 

— Скорее всего да, но сложно ответить на этот вопрос. Потому что даже в кругах специалистов есть спор, что есть современное искусство, что актуальное искусство. Некоторые считают, что искусство, которое сделано сегодня — современное. Есть актуальное искусство, которое поднимает актуальные темы. 

 

— Как ты считаешь, что такое современное искусство? 

 

— Это, наверное, прежде всего,  современный язык. То есть оперирование выразительными средствами  несколько иное, чем в классическом, академическом и традиционном искусстве.  Сейчас искусство  может повествовать другими способами. А вот какими — объяснить сложнее, это тема для отдельного долгого разговора.

 

Совсем недавно самым важным в искусстве была идея, концепция. Сейчас этого чуть меньше. Сейчас с одной стороны больше искренних эмоций, с другой — создания повествований, историй. Такой новый романтизм, новая искренность.

 

 — Ты создаешь историю каждой работой? Или ты вызываешь эмоции?

 

— Наверное, и то, и другое. Поэтому можно отнести меня к 

авторам современного искусства.

 

— Считаешь ли ты, что искусство нужно объяснять или его нужно оставить загадочным? 

 

— Есть такое понимание, что современное искусство без подробного комментария не существует, поэтому сейчас чаще всего на выставках современного искусства большие сопроводительные тексты. 

 

Здесь зависит от воли зрителя, реципиента. От того, кто воспринимает это искусство. Он сам решает, читать ему этот текст или не читать, нужно ему большее понимание автора или нет. Остаться на уровне тех эмоций, которые вызваны, или понять концепцию и идею, которая лежит глубже. Тексты создают контекст, который помогает воспринимать изображение. 

 

Пример, моя первая персональная выставка. Здесь текст существует как самостоятельное произведение. Это не комментарий к картинке, но  это ещё один слой, который раскрывает тему. На моей выставке есть визуальный невербальный слой  —  холсты, есть вербальный — тексты, а ещё и документальный — инсталляция.

 

— Тема твоей первой персональной выставки — это ты? 

 

— Да, автобиография, моя жизнь.

 

— 50 лет — 50 полотен?

 

— Да.

 

— И только к некоторым шёл текст.

 

— Да, не ко всем. В некоторых случаях память изменяет, где-то нет конкретной документации. Текст писала к самым ярким  воспоминаниям. И я понимала, что где-то надо больше времени, чтобы ещё и ещё погружаться в свою память и превратить воспоминания в тексты. А время быстротечно. 

 

Я задумала этот проект больше года назад. Мне эта идея пришла где-то накануне моего 49-летия, а села писать сразу после дня рождения. Чуть-чуть наметила и потом оставила и долго ходила с этой идеей, что-то вспоминала, но не записывала. А потом, когда уже стало понятно, что у меня будет пространство для выставки, наступила пандемия. Мы договорились с музеем изначально летом, а всё закрыли. Там уже есть план, есть другие художники, которые должны были выставиться раньше, и всё сместилось, мне предложили выставиться позже, прошлой осенью. 

 

Мир идей — это одно, а материальный мир — это другое. Я не могла нигде купить холстов. Я почти год их искала. Мне надо было 50 квадратов. Концепция сделать 50 квадратных метров живописи. Это была первая идея. Квадратных холстов у нас почти никто не выпускает. Заказывать мастерам 50 подрамников, где-то брать холст и самой натягивать — это безумных денег будет стоить. Да и 50 штук — это для них слишком большой заказ. И по магазинам: в одном две штуки, в другом три штуки. А мне 50 надо. После локдауна всё ожило. Я нашла в интернете, заказывала в Москве. Эскизы были сделаны ещё до покупки холстов, сама работа с красками заняла 2 месяца. 

 

 

— Немного чтобы было понятно читателям: что изображено было на холстах? 

 

— Это была документация моих воспоминаний в виде цветных полос. 

 

— У тебя очень интересное восприятие цвета. Я прочитала, что ты таблицу умножения в детстве по цветам запоминала. Как? 

 

— Это просто ассоциативно. Каждая цифра имеет свой цвет. Двойка — зелёная. Дважды  два — зелёный умножаем на зелёный, получаем четыре — жёлтый.  У меня хорошо запоминается колористически. Пятёрка у меня красная. Четыре умножить на пять — получается зелёно-красная картинка. 

 

У Набокова в «Других берегах» есть это: он пишет, что все буквы окрашены в свой цвет. Мне было любопытно сравнивать, потому что буквы у меня тоже окрашены. У Набокова «Другие берега» существуют ещё и в английской версии, там он использует английские буквы, они по-другому окрашены. 

 

Это явление называется «синестезия». Очень многие музыку видят в цвете. Это физиологически обусловлено. Участки восприятия звука и цвета рядом, и когда один раздражается, раздражается и другой. У кого-то может быть это чуть менее выражено , а у кого-то больше завязано. Но я воспринимаю не через звучание буквы, а  больше работает форма. 

 

— Цветовые линии — это ассоциации из прошлого? 

 

— Да, но везде  это очень по-разному. Где-то документально. В детстве, например, кроватка стояла у стены зелёного цвета — появляется зелёная полоса. Шторы были голубого цвета — появляется голубая полоса. Там про оранжевые апельсины есть текст, и там почти всё полотно оранжевое. Есть августовский день — красная полоса «жары». Я заметила, что детские годы более изобразительны. Чем старше я становилась, тем больше ассоциативности. 

 

— Как ты создавала текстовую часть работы? 

 

— Я хотела сказать, что память — сложная. Я себя помню с очень ранних лет. Меня спрашивают, как я помню себя в утробе, но это, скорее, из рассказов. Это с моей стороны немножко спекуляция, немножко рефлексия. А так реально я помню, как я училась ходить, как меня отучали от груди, как лизала стенку у кроватки. Известь очень специфичного вкуса, кисло-соленого, язык прилипает к ней. Это очень хорошо помню. В школе я плохо запоминала: вроде прочитала, смысл поняла, но не запомнила слов. Стихи я не могла учить. Могла пересказать образы, у меня картинки перед глазами стояли, но рифм не помню. И то мне легче даже нарисовать, чем словами выразить. Поэтому тексты шли сложно. Из-за того, что картинки стоят перед глазами, я их просто описывала. Для меня было важно ещё, чтобы этот текст был легко читаем. Я писала короткими предложениями, это чисто техническая задача. Я выбирала только настоящее время и слова, которые могла бы применить только в том возрасте. Я делала так для того, чтобы зритель немного перенесся туда, в картинку. 

 

 

— Книгу не хочешь написать? 

 

— У меня была идея сделать книгу к этой выставке, задокументировать её на бумаге. Но у меня по концепции 50 лет, 50 холстов, 50 текстов. Но это не совсем так. У меня не 50 текстов, их меньше, они составляют около двадцати листов, а внутри уже разные года. Это надо вспоминать, на это надо время, потому что вспоминается сложно. Мне хотелось подкрепить это фотографиями, документацией, но не ко всем годам это есть. Перевести на английский. Сделать должный дизайн. Это всё время. И потом, издание хорошей книги это очень дорого.

 

Прошлого кто-то боится, кто-то его отрицает, а для меня оно всегда было значимо. Сначала захотелось просто сделать персональную выставку. На самом деле, я созрела, чтобы сделать что-то самостоятельно. Внешний мир — это то, что я вижу, помню, осмысливаю и могу рассказать. Как я могу говорить о ком-то или о чём-то? И я решила, что буду делать выставку о себе. Это будет более честно. Кто-то говорит, что это даже слишком откровенно. Для меня это естественное состояние. 

 

Я интроверт, но я не скрытный человек. Я легко могу говорить об очень интимном, и для меня это норма. Здесь я могу где-то соврать только потому, что где-то память подвела. Специально я врать не стану. А память — она такая. Казалось, что я помню каждый день своей жизни. Но в какой-то момент я очень много забыла. 

 

Если ты заметила, последний 50-й текст — это белый лист бумаги. Это последний текст, надо что-то написать, подвести итог всей этой линии жизни, надо точку поставить. Для этого у меня слов не нашлось. Чем ближе к дню сегодняшнему, тем сложнее писать, потому что информации всё больше, надо что-то выбрать. В детстве что-то забыл, что-то осталось. Что осталось — вот оно. А здесь много всего, и важно выбрать, что действительно имеет значение. Но и тут я немного пустила на самотёк. Что написалось, то написалось, хотя, может, и есть что-то важнее. Всё важно и неважно одновременно. 

 

Был среди всех этих лет один белый холст без полос, объединяющий  период жизни в 11 лет. И в итоге получилось 40 холстов. И тоже технический момент — были бы все 50 холстов, они бы не поместились в пространство выставочного зала. Это не специально было сделано, просто совпало.

 

 

—  Давай теперь поговорим о тебе вне этой выставки. Ты закончила техноложку (сейчас это Институт дизайна, экономики и сервиса ОмГТУ прим. ред.)

 

— Я училась ещё в советские времена, закончила в 92-ом году. Тогда в нашей стране понятия «дизайн» даже не существовало. На Западе были дизайнеры, а у нас диплом художника-технолога. По сути, это дизайн костюма. Потом я больше ушла в изобразительное и концептуальное искусство, где  понимать технологию — это очень важно. 

 

—  Сейчас ты преподаешь? 

 

— Да, я преподаю в своём родном вузе. Недавно шла по дорожке, и подумала: «Я тут хожу с 87-го года. Нельзя так долго ходить по одной и той же дороге». 

 

— Как тебе твои студенты? Видишь в них талантливых дизайнеров или художников? 

 

— Время покажет. Поколение немного другое, жизнь не такая однозначная. Раньше чуть более проявлено было, сейчас чуть меньше. Много разной информации: кого куда занесёт — неизвестно. Иногда выстреливает что-то неожиданное. 

 

— У тебя же уже есть выпускники? 

 

— Да. Я преподавала и у костюмщиков ( «дизайн костюма» прим. ред.) немного, и средовиков ( «дизайн среды» прим. ред.). Какие-то мои ученики, с которыми мы более близко общались, находили взаимопонимание, ушли в графический дизайн. Одна из моих первых учениц, Оксана Палей, с которой мы поддерживаем отношения, сейчас преподает Дизайн в магистратуре в Высшей школе экономики. У неё, кстати, есть компания, которая называется  o_m_s_k_y Продвигает Омск, проживая в Москве. И даже в ВШЭ знают об Омске: там вообще на дизайне он стал родным городом. 

 

Мне приятно, когда Игорь Гавар, тоже мой студент, передаёт мне приветы от студентки Насти Пономарёвой, которая сейчас работает дизайнером у Алёны Ахмадуллиной. Настя, говорит, что мои уроки живописи очень часто помогают. Хотя она и писала так, что это мне надо было у неё учиться. 

Очень люблю Илью Це (Цепелев) и то, что он делает.

 

Что я только не преподавала: композицию я уже не преподаю давно, в прошлом году мне дали её снова, а сейчас опять забрали. Чего только не было вообще: и рисунок, и живопись, и скульптуру, и ДПИ, и методологию дизайна, разные «рисунки»: академический, для конструкторов, для стилистов, и спецрисунок, и печатную графику. 

 

— А в Омске остаются студенты твои, когда выпускаются? 

 

— Самые классные, с которыми мы дружим, все уезжают. 

 

— Как думаешь, почему? 

 

— Наверное, всё-таки почвы для творческой реализации маловато, и они ещё не настолько сильны, чтобы в этих сложных условиях пробиваться. 

 

 

— Как ты думаешь, чего не хватает в Омске? 

 

— Если какой-то период казалось, что информации мало, то сейчас она стала доступной. С другой стороны, для творческих людей важно с кем общаться, с кем вместе делать проекты. В Омске можно составить хороший круг общения, но он быстро исчерпывается. Творческих людей много, но они все между собой знакомы. В одном тесном пространстве варятся, а в какой-то момент разрывают этот круг и улетают в более широкое пространство. 

 

— Расскажи нашим читателям про свои свитеры. 

 

— Я люблю и хочу вязать, но в какой-то момент я поняла, что  у меня уже так много вещей, что я носить их не успеваю. Вязать мне хотелось именно свитеры. И я решила сделать марку для всех, кто хочет. 

 

Эти свитеры связаны исключительно вручную, как авторская художественная вещь, как портрет того, кому я вяжу. Это не на заказ с готовым фасончиком. Мы обговариваем тёплый или не очень, лохматый или гладкий, свободный или поменьше, это функционал. А остальное уже искусство создать образ вещи — как я вижу этого человека. 

 

В какой-то момент у меня даже выстроилась очередь, но я немного замедлилась, потому что я перекинулась на холсты. У меня много полосатых свитеров. И так как я очень люблю цвет, я и в свитерах работаю с ним. Покупая пряжу, я испытываю такое же волнение, как от покупки красок: представляю как они будут сочетаться. Могу взять 8-12 разных цветов а потом смешивать, смешивать их. 

 

Марка моих свитеров называется «Марта», потому что я запустила её в марте. И как раз образ такой бабушки Марты, вяжущей свитеры вручную. Вязать меня научила бабушка (Янина Екатерина Тимофеевна).

 

Наша Омская Арт-резиденция предложила мне сделать выставку. Хотели такую же, как моя первая персональная. А я предложила сделать выставку, посвященную столетию моей бабушки.  Я хотела сделать эту выставку раньше, работы были готовы, но с выставочным пространством у нас в городе сложно, поэтому выставка не состоялась. А в арт-резиденции мы её сделали. Назвала выставку «Монпансье», потому что бабушка очень любила эти конфетки. Кстати, некоторые работы называются «Моя бабушка любила карамельки».

 

— До пандемии ты преподавала ещё и танцы. Расскажи про них.

 

— Сложно сказать, что совсем я преподавала. Начну издалека: в детстве я совсем немного занималась классическим танцем. Я была болезненным ребёнком, от своей группы отстала, и пошла в первый попавшийся рядом с домом ансамбль танца, который был на основе народных. Но понимала, что это не то. Мне хотелось танцевать, как я хочу, а не заучивать движения и действовать по схеме. 

 

Когда-то ещё Татьяна Жарова (интервью с ней можно прочесть здесь) организовала нас на бальные танцы. Мы учили латиноамериканские танцы, европейские, это было забавно. И это дало какую-то дополнительную лексику к движениям. 

 

Лет в 30 я ходила танцевать в клубы, там импровизировать. И тогда же приехал мой товарищ из другого города и организовал театр танца, при котором есть хобби-группы для непрофессионалов. Там было направление «Танцевальная импровизация». Я поняла:  это то, что мне нужно. Тогда я начала принимать тело, любить себя, общаться с людьми. Всё классно стало совмещаться. Я с упоением танцевала, не пропуская ни одного занятия. 

 

Потом этот хореограф  уехал из Омска, а задел остался. Остались люди, которые с ним занимались. У нас организовалась студия, в основе которой были мы со старшей сестрой Светой. Мы взяли всё в свои руки, нашли зал, сестра вела занятия. 

 

Всё это затянулось надолго, у нас был большой поток людей. И помимо того, что мы занимались танцевальной импровизацией, мы делали танцевальные перформансы, ездили на фестивали в Ярославль, Петербург. Там было много мастер-классов, где давали самые разные техники. Мы это всё собирали, привозили в Омск, прорабатывали. И году к 2007 у нас появилась своя техника. Начали более плотно заниматься перформансом. А потом пришёл Алексей Ачё (Тукачёв) (омский художник прим. ред.) Он сначала «гремел костями», у него ничего не получалось, но в какой-то момент он в эту тему активно вошёл и начал вести занятия. 

 

Мы стали ездить на фестивали с перформансами с использованием новых телесных техник. Тело как инструмент художника, становится для нас самым главным. Мы даже эти техники применяем для техник рисования. Мы проводим лаборатории, как настроить тело через танец, чтобы оно потом хорошо рисовало, чтобы оно было чутким к визуальному материалу и давало выразительность. Эти же технологии я выносила на уроки композиции в институте. Многие студенты даже пришли к нам в студию заниматься. 

 

Сейчас Алексей уехал из Омска, и с 2015-го до 2019-го года занятия вела я. Потом случилась пандемия. Я планирую возобновить занятия, когда обстоятельства позволят

 

— У вас с Алексеем Тукачёвым была очень интересная галерея, расскажи про неё. 

 

— У нас была компания студентов, которые организовали когда-то лабораторию, чтобы более глубоко работать, помимо основного учебного процесса. Мы сделали ряд выставок и проектов с ними. Они же занимались с нами танцами. В какой-то момент условий для лаборатории у нас не было, но ребята начали работать сами творчески. В какой-то момент Алексею Тукачёву пришла идея сделать галерею в витрине. 

 

Мы пришли к хозяину пространства на Ленина, 28,тем кто постарше это место известно как магазин «Восход»,  который дал нам витрину. Назвали её «Галерея 28». И что очень важно: современное искусство было доступно омичам круглосуточно. Идея хорошая. Мы исследовали, когда уже всё сделали, и в мире такое тоже есть.  

 

Но после четырёх выставок наш арендатор продал помещение.Произошла классическая джентрификация,  когда представители арт-сообщества оживляют заброшенные пространства. Мы пытались договориться с новыми хозяевами, разрабатывали проект, но в последний момент они отказали. 

 

Выставилось очень мало художников, хотя очередь была на год. Мы начали с себя, не знали же, что нас так быстро закроют. Были моя выставка, Алексея, Лизы Корн, и всё. Должны были быть Илья Це, Игорь Гавар, да много кто.

А в итоге все разъехались, а делать это одной — сложно.

 

— Искусство должно приносить деньги? Ты когда-нибудь продавала свои работы? 

 

— Первую свою работу я продала год назад. Это очень маленькая картиночка, оригинальная графика фломастером. Когда-то я делала сувенирную продукцию, но она сразу шла на продажу, это было целенаправленно. А так чтобы картины — я не продавала. 

 

Продавать и зарабатывать — это нормально. Обмен всё равно должен быть. Хочешь — даришь. Можешь продавать. А как иначе выжить художнику? На холсты и краску очень много уходит, мало кто представляет, сколько это стоит, насколько это дорого.

 

— Что тебе даёт творчество?

 

— Это просто жизнь. 

 

— А что главное в  жизни? 

 

— Творчество.

 

                                                                                                                                             Анна Воробьёва

 

Фото: Александр Румянцев, Олег Деркунский