Время, поэзия, рок-н-ролл! Почему поэзии надо меняться?

Я — журналистка медиа «Трамплин» Дарья Матысяк. В Доме культуры МЕГИ запустился цикл моих лекций по современной поэзии. В нём я рассказываю обо всём самом интересном, что связано с новейшим литературным процессом. Для «Трамплина» я буду переводить свои выступления в текстовый формат, чтобы интересующиеся темой смогли узнать о том, почему наборы слов, которые получили престижную премию — это настоящие стихотворения.

Считаю правильным сначала ввести некоторые исходные данные.

Если вы действительно хотите по-настоящему глубоко разобраться в поэзии — почитайте Ефима Эткинда и, например, его «Разговор о стихах». Если вы хотите начать понимать современную поэзию — почитайте учебник «Поэзия» коллектива авторов — прекрасных филологов. Если вы хотите очень хорошо понять современную поэзию, то вам в помощь «Стихосложение новейшей русской поэзии» Орлицкого. А если вас больше интересует взгляд на эту самую поэзию сквозь призму истории, то здесь советую экспертом Михаила Гаспарова. Ну и, конечно, множество статей в «Новом литературном обозрении», на «Кольте», «Горьком», статьи Кирилла Корчагина или, например, Льва Оборина. Все, что делаю я, — очень мелко по сравнению с этими трудами и множеством других трудов профессоров филологии. Я просто хочу помочь вам вникнуть в современную поэзию, зацепиться за неё и перестать её бояться.

Для всего остального есть профессионалы.

Хочется начать с того, что я не знаю, как отличить хорошие стихи от плохих. Поэзия — это что-то большее, чем звучная рифма и строгий размер. Поэзия — это, в первую очередь, эмоция и ее сила, а также новизна формы, актуальность содержания и переработка опыта, создание новой традиции.

Язык постоянно меняется, люди постоянно меняются, механизмы влияния на них — тоже. В связи с этим меняется форма стихотворения и традиции, на которые поэт так или иначе опирается (или от которых отталкивается). Из-за этого у нас и нет четких критериев определения хорошей поэзии — в ней, как и положено в настоящей литературе, читатель, исследователь или сам поэт действует по интуиции, на чувственном уровне.

Но! Значит ли это, что любой может взять в руки ручку, написать что-либо и, глядишь, это окажется великим стихотворением? Нет. Качество стиха можно определить по количеству в нем художественных ценностей (правил их вычисления, конечно, нет), а художественная ценность — это прежде всего то, что стихотворение добавляет нового к тому, что уже было сказано в поэзии. Если кратко, то хорошее стихотворение должно не только перерабатывать накопленный поэтический опыт, но и создавать что-то новое, что может перерабатываться будущими поколениями, вносить свою лепту в гигантский литературный каркас. Грубо говоря, нельзя написать хорошее новаторское стихотворение, не зная, что писали до тебя. Работа поэта — это еще и литературоведческая работа. Пусть и не глубокая, не явная, но обязательная, ибо культурный контекст, культурный код — основа основ в искусстве. Особенно в современном.

Кто бы что ни думал и ни говорил, поэт, в первую очередь, должен много читать. Не зная о том, какие стихи кто-то писал до вас, не зная, какие стихи кто-то пишет сейчас, у поэта есть шанс остаться заложником собственного эго и собственного образа, ну и, конечно, остаться непризнанным новатором и гением.

В отличие от классической прозы, поэзия умеет рассказывать не только о резонансных, экстраординарных вещах, но и о вещах бытовых, примитивных — о походе в магазин, о курении, об обеде (как у Маяковского, например). В поэзии происходящее — это оболочка смысла, способ его передачи. Происходящее в лирике вообще не так важно, это внешнее, в то время как в прозе сюжет — это каркас повествования. Более того, если в стихотворении есть сюжет — вовсе не обязательно, что вся суть его в том, что же там происходит. Оно может быть о наступлении армии на страну, но на самом деле о любви — художественный образ, художественная метафора в поэзии достигают высшей точки, заполняя собой абсолютно все пространство текста.

Ещё одна важная вещь, которую нужно оговорить, — никогда нельзя задавать вопрос «что хотел сказать автор?» Дело в том, что, во-первых, не так важно, что автор хотел сказать, важно то, что у него сказать получилось. Во-вторых, ценность того, что хотел сказать автор, может быть намного меньше, чем художественная и смысловая ценность, найденная читателями или исследователями. Ну и в-третьих, зачем гадать, что хотел сказать автор, если мы этого все равно никогда не узнаем — не в этом суть поэзии. Суть поэзии — в силе эстетического шока, влияющего на читателя. А это что-то большее, чем изначально вложенный смысл, над которым ломают голову школьники по всей стране.

Хорошо, с поэзией как таковой, разобрались. Но зачем ей меняться?

Этот вопрос требует более глубокого анализа, чем я могу дать, но я все равно постараюсь на него ответить. Общество постоянно развивается. Это происходит по разным причинам, этими причинами занимаются социологические науки, и сами причины нам неинтересны. Нам важен факт того, что социум развивается, а, следовательно, вместе с ним развиваются технологии, способы создания новых технологий, возможности человека и машины и многие-многие другие вещи. Когда время добавляет в привычную жизнь что-то новое — в поэзию добавляется тема, образ, возможная деталь, которую можно вписать в культурный контекст. И, я бы даже сказала, которою туда нужно вписать. Но кроме того, что развиваются технологии, развиваются и люди, это неразрывные процессы: допустим, все слышали о клиповом мышлении последних поколений, которое напрямую связано с появлением телевидения; темп жизни людей растёт с каждым годом, соответственно, свободное время уменьшается, люди привыкли жить в бешеном ритме, и поэтому даже в спокойной обстановке ищут возможность войти в него. Эти и многие другие вещи заставляют поэзию искать новые формы, новые форматы, новые пути взаимодействия с аудиторией — да, всё, нет у современного человека времени, чтобы читать оды в десятки строф, пресытился modern man классическими штампами, которые умножились ещё и благодаря ТВ, подавай ему что-то вызывающе новое, что-то, чего ещё не было.

Думаю, тут тоже все понятно — современные проблемы требуют современных решений. В искусстве то же самое.
В общем, поэзия — это вовсе не то, чем она может показаться на первый взгляд. А современная поэзия — тем более.

Московский концептуализм

Перед тем, как перейти к совсем непонятной поэзии, хочется рассказать об истоках этой непонятности и странности. Очень часто человек ловит когнитивное искажение — вот, мол, современное искусства — ерунда нашего века, раньше такого точно не было. Было, а часто было даже в более радикальных формах. Поэтому и хочется провести небольшой исторический экскурс.

Во времена, когда любое неподцензурное искусство являлось незаконным, в Советском Союзе существовало очень большое количество различных творческих школ, арт-групп и подпольных клубов. Пик этой активности пришелся на 70-е и 80-е, когда ветер перемен уже дышал в спину, но вот творец вдохнуть полной грудью все еще не мог.

И вот в Москве среди поэтов давно существующей Лианозовской школы, мимо круга поэтов-почти-акмеистов «Московское время», появляется что-то новое. Группа, направление, которое существует на грани поэзии, перформанса, живописи и политического манифеста — московский концептуализм. Или — Московская концептуальная школа.

Концептуальное искусство вообще — это искусство в какой-то мере чистое. Для него важна не форма, не образ, а концепция — то есть главный замысел, идея. Концептуальное искусство — это жест, взывающий не к эмоциональному и нравственному в человеке, а к интеллектуальному. И в этом главное отличие этого направления.

Русский концептуализм возник параллельно с западным, так как все-таки смотреть на западный пример тогда художники просто не могли. И как и любое направление в искусстве, московский концептуализм развивался хоть и в соответствии с общими представлениям о концептуализме, но все-таки в согласии со своим русским характером. Этот характер обусловлен не только территориальным нахождением, но и нашим интеллектуальным и творческим багажом, конечно, политической ситуацией в стране.

Концептуалистам не нужны были розовые очки и выкрики о том, что каждый на свете индивидуален. Они были вписаны в жизнь как порядочные советские люди и несли этот крест достойно. И их акции и стремились подчеркнуть эту целесообразную бессмысленность и условную тщетность бытия: начиная от транспаранта «Я НИ НА ЧТО НЕ ЖАЛУЮСЬ И МНЕ ВСЕ НРАВИТСЯ, НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО Я ЗДЕСЬ НИКОГДА НЕ БЫЛ И НЕ ЗНАЮ НИЧЕГО ОБ ЭТИХ МЕСТАХ», заканчивая картиной, на которой просто написано «Что касается Вашего мнения по поводу этой работы, то я с ним совершенно согласен».

В стихотворениях концептуализм обыденности был, по моему мнению, еще более выраженным. И Дмитрий Александрович Пригов, и Лев Рубинштейн самые явные тому примеры. Пригов — это не просто поэт, это личность уникальная абсолютно. Чего стоит только его знаменитый крик кикиморы или перформанс с котом. И если на первый взгляд то, что он делает, кажется абсолютным безумством, бессмыслицей, творчеством, которое нарушает эстетические первоосновы — то это значит, что Дмитрий Александрович все делал правильно. Разберем на примере очень показательных его стихотворений.

Главная особенность стихотворений Пригова — необычайная простота и смирение. В рамках его творческой парадигмы ничего необычного вообще не происходит — да, вот есть слесарь, он стареет, все умирают, в этом нет ничего такого, конец. И умение сохранять это абсолютное равнодушие ко всему, показывать настоящий соцреализм без воспевания каждой гайки на заводе — это то, что и отражало суть советской интеллигенции, которая и мигрировать не хотела, а жить в цензуре все равно было тяжело.

Обратите внимание на максимальную примитивность формы, которую создает Пригов — почти отсутствующие рифмы или вообще отсутствующие, скачущий ритм, большое количество повторений, будто писал не взрослый почти лысый мужчина, а ребенок. Но как пела группа «Пасош», как тебе наивное искусство? Как я уже говорила, для концептуалистов не важна форма, не важна эстетика и правила, им важен смысл, концепция, интеллектуальная работа реципиента. И в данном случае наивность, простота и повторы (являющиеся главным художественным приемом Дмитрия Александровича) только подчеркивают внутреннее напряжение стихотворения и вообще-то его тяжелую тему.

К слову, именно из-за наивности мы плачем над песней «Dinosaurs in Love».

Следующая лекция будет в феврале, и посвящена она будет русской поэтической песенной традиции. Ждите анонсов!

А пока их нет можно почитать цикл лекций Екатерины Овчинниковой об омских поэтах прошлого и пополнить свой культурный багаж:

• Что есть в Леониде Мартынове? Биография, обзор поэзии.
• Поэт Пётр Драверт: вечные темы глазами учёного.
• Алексей Ачаир: кадет, поэт, музыкант, эмигрант.
• Дети, Иртыш, старость: вспоминаем стихи Тимофея Белозёрова.
• «Непонятая песня» короля писателей: Антон Сорокин.
• «Билет в детство»: Омск Роберта Рождественского.

Фото: «Арзамас», The Art Newspaper Russia, Artguide.

Дарья Матысяк