Текстовая версия подкаста | Евгений Багринцев

Для тех, кто любит читать – текстовая версия подкаста с Евгением Багринцевым, этномузыкологом

Марина Бугрова:

— Здравствуйте! Это медиа «Трамплин» с подкастом «Знай наших!». Сегодня у нас в гостях Евгений Багринцев, исследователь, исполнитель, популяризатор традиционной народной культуры, этномузыколог. Женя, здравствуйте!

Евгений Багринцев:

— Здравствуйте!

— Этномузыколог — вообще редкая профессия. Что это такое?

— Это человек, который изучает музыку определённого народа (или народов). Но так как этномузыкология — изучение именно музыки, на самом деле в нашем представлении, в нашей модели преподавания в России это изучение фольклора. А фольклор — термин, обозначающий народную мудрость, то есть мы стараемся на кафедре этномузыкологии изучать вообще всю полноту народной мудрости: и материальное, и нематериальное. О чём идёт речь? Нематериальная культура — это то, что мы передаём преимущественно изустно: песни, предания, истории, былички, народные танцы, хореография, то есть всё, что является предметом, ускользающим сквозь пальцы, как только теряется вот эта передача от отца к сыну. Есть предметы материального быта — это, например, прялки, утварь.

— Одежда, посуда.

— Всё это тоже сохраняется, изучается. Конечно же, мы немножко иностранцы в своей стране: большое многообразие народов в нашей стране проживает, и присутствует одна и та же проблема — мы не очень хорошо в какие-то годы сохраняли свою культуру, не очень хорошо передавали, потому что было много войн, различных потрясений, урбанизация — всё это настолько наложилось, что мы не понимаем иногда наших песен — не до конца в контексте. И подобные профессии типа моей пытаются, с одной стороны, осмыслить научным путём, что зафиксировано, с другой стороны, через экспедиции понять, что ещё бытует, чтобы собрать последние крупицы и не то чтобы воссоздать, то есть сделать какой-то такой временной слепок — как это было раньше, музейный образец, — мы пытаемся сделать так, чтоб это было актуально и современно и соответствовало человеку нашего времени. То есть, с одной стороны, мы вроде говорим о прошлом, о том, что должно уйти, на самом же деле мы пытаемся сохранить то, назовём это так — архетипично, важно для современного человека. Потому что мы живём с вами в современном мире и так или иначе задаём себе вопрос: кто я, куда я двигаюсь, что делает меня носителем моей культуры? У нас постоянно идёт дискуссия о том, что делает меня сибиряком, например.

— Или русским.

— Или русским, да. Или омичом. Или — я ездил на Дон к казакам и тоже спрашиваю: на данный момент у тебя есть кто-то, кто служит, или ты сам служишь? Грубо говоря, мы же понимаем, что казаки — это служилое население. Сейчас там люди просто живут, пашут землю. А что тебя делает казаком? Мы с ребятами рассуждали, что это в первую очередь носители языка, обычаев, определённого способа мышления, кем бы вы ни были, где бы вы ни проживали…

— Вы имеете в виду по роду деятельности?

— Да. Где бы вы ни проживали, есть какие-то моменты, которые тебя связывают с твоей землёй, с твоей, не знаю, группой, родом, всем на свете. Вот как посмотреть — например, я омич, живу сейчас в Липецке, но что меня делает сибиряком или омичом в Липецке? Всё равно я же там не совсем местный — видно, как мы представляем, как мы говорим, какие используем обороты, как мы поступаем. Это всё тоже отражается.

Я думаю, что этномузыкологи и другие специальности, находящиеся в этой сфере, — это медиаторы и где-то ретрансляторы, которые позволяют, я бы так сказал, перевести то, что мы фиксируем и сохраняем, с такого немножко старинного на современный лад. Ещё раз повторюсь, не то чтобы осовременить равно исказить, а именно попытаться сохранить то, что является значимым. Тысячелетия или столетия происходил «отбор» мудрости нашего народа. Песни изменялись, каждое столетие что-то приходило новое, что-то, что неактуально, уходило. То есть постоянно идёт изменчивость. Вот мы можем сказать: ну раз песни старинные ушли, наверное, так и нужно, а на самом же деле просто не то чтобы это искусственно произошло — огромное количество потрясений ХХ века заставили это развалиться: привычный уклад крестьянского быта, когда люди жили хозяйством «сами в себе»: они могли полностью себя обеспечивать. Вот сегодня мы все живём в городах, мы зависим от магазина: мы уже не печём хлеб… В общем, много всего, что изменилось.

— Уклад.

— Да, уклад изменился. Нас заставили по-другому жить. Не то чтобы это плохо или хорошо, но так произошло.

— Но мы же не можем говорить о том, что традиция была стопроцентно прервана.

— Я бы сказал так: ещё бы одно поколение не занималось традиционной культурой, и, наверное, мы бы потеряли её окончательно. Как-то нам плюс-минус повезло, мы смогли сохранить. На самом деле, я вам скажу так, в большинстве стран мира одна и та же проблема. Повсеместно люди хватаются за голову и пытаются сохранить вот эту свою корневую привязку, сохранить свою идентичность, понять, кто мы, где мы, чем мы общны, что у нас является народной песней, что нет. И преимущественно везде одни и те же проблемы. Многие страны считают народными песнями просто какие-то авторские песни, которые просто знакомы в народе. У нас сегодня народными песнями являются «Ой, мороз, мороз», «То не вечер, то не вечер» и…

— ...«Во поле берёзка стояла».

— Да, кстати, «Во поле берёзка» из этих песен именно народная. «Выйду ночью в поле с конём» вообще в девяностые написана. Кто-то знает казачьи песни — скажет, «Когда мы были на войне». А это тоже авторская песня, восемьдесят какого-то года создания. То есть это всё не народные песни, но по своему охвату и степени распространения они, конечно, стали уже всенародными.

---

---

— Мы, грубо говоря, успели заскочить в последний вагон?

— Непонятно. Я к тому, что у нас сегодня распространяются песни, которые являются не народными по происхождению. Что есть народная музыка? Это та, которая не имеет авторства. И во всём мире такая же проблема. Мы поедем в Европу, в разные страны — мы заметим, что где-то, скажем, в Болгарии сохраняется какой-нибудь аутентичный ансамбль, который ещё поёт, например, шопские песни пограничного региона, и они интересны по способу звукоизвлечения, они очень необычны, у них интересные костюмы. Но в большинстве своём люди поют уже такую уже упрощённую модель, далёкую от народной культуры. Совсем недавно мы общались со специалистами по болгарской народной музыке, которые приехали из Болгарии, обсуждали. Они говорят, что у них нет такого развитого многоголосия, как в России. Они показали, что для них является таким развитым многоголосием. Для нас, знаете, это совсем не многоголосие (улыбается). Русская народная песня, действительно такая, какая она существует, которая на самом деле мало кому знакома, это вообще вершина музыкальной деятельности человека! Потому что многие знают грузинское многоголосие, кто-то знает каталонское, но мало кто задумывается — а что такое русское многоголосие? Многие песни многоголосные, которые нам сегодня известны, имеют авторство. Во многих странах это уже авторская музыка, то есть был композитор, профессионал, который написал нижний голос, средний...

— ...а потом свёл это воедино.

— Да. А так, чтобы был народ, который без авторства сочинил вот такую сложную музыку, — старожилы Омской области, село Крестики, другая традиция — это так называемые «поляки» Алтая, потомки русских старообрядцев, которые проживают в Алтайском крае: юг Алтайского края, часть Восточного Казахстана. Если посмотреть по карте, это всё рядышком находится, но это разные субъекты на данный момент.

— Смежные территории.

— Почему их называют «поляками»? Потому что это русские старообрядцы, которые когда-то ушли от гонений на территории Польши. Сейчас это территория Белоруссии — река Сож, город Ветка, Ветковский район Гомельской области Белоруссии. Там они какое-то время проживали, и потом в конце XVIII века им разрешили вернуться. Они расселились на большой территории нашей страны. Компактно поселились как раз в Алтайском крае. У них совершенно необычная традиция пения. Они поют по-русски, само собой, они говорят по-русски, но, знаете, в песне есть такой огромный мужской компонент. Что такое мужской компонент? Это специальные приёмы, то есть особенности строения музыки: музыка очень сложносочинённая, с большим количеством повторов, различных словообрывов, усложнений, спецприёмов. Ну, я вам что-нибудь покажу.

— Да, проиллюстрируйте нам.

— Ну вот есть у меня одна любимая песня, что называется, как раз по типу приёмов: «Как у Вани заболела голова».

(Поёт фрагмент песни, иллюстрируя традицию.)

— Ух!

— Это для примера. А песня необычна тем, что здесь есть так называемый возглас-вставка. С одной стороны, мы говорим про какую-то относительно протяжную форму песни, и тут же вставляется такой вот «трарарай», который как будто бы разламывает эту фактуру. Разные голоса ведут себя очень по-разному. То есть песня многоголосная. Есть голоса, которые очень слитно поют, они объединяют форму, они поют очень напевно, как раз в этом возгласе они поют (демонстрирует): у них линии более плавные, а есть голоса, которые в противовес всё это разламывают, разрушают. Можете ли вы подумать, что это какая-то женская песня? Ну вряд ли, потому что вот такой «трарарай», большое количество придыханий, есть специальные приёмы, так называемые гортанные придыхания, когда (показывает) как будто из глубины происходит сжатие. Есть приём, который описала Людмила Петровна Махова: называется смех/ржание, который тоже распространён в огромном количестве традиций по всей нашей стране. Это такое частотное колебание воздуха, которое похоже на смех или ржание лошади (поёт фрагмент как пример).

— Сколько красивых нюансов!

— Да. С точки зрения стиля здесь много всяких таких фишечек, в каждом из голосов есть своя специфика. Село Крестики в Омской области, где представлены сибирские старожилы, и так называемые «поляки» (или «полякИ» их иногда называют) из Алтайского края — старообрядцы, и традиция семейских Забайкалья. Семейские Забайкалья — это, по сути, те же старообрядцы: одни ушли на Алтай, а другие в то же самое время ушли в Забайкальский край и поселились тоже в иноэтническом окружении. То есть там не проживало никаких русских, а только буряты, ещё какие-то народы. Они поселились там в тайге и смогли возделать эти земли, облагородить и в целом жить очень самодостаточно. У них музыкальная традиция тоже совершенно невероятная. Их называют семейскими, потому что они переселялись целыми семьями.

— Вы ездите в исследовательские экспедиции. У нас недавно в эфире был Ефим Яковлевич Аркин, он сетовал на то, что с годами, по сравнению с тем, когда он начинал ездить в экспедиции, стало тяжелее собирать информацию, потому что носители уходят: передали — не передали, вопрос сомнительный. Насколько здесь возникают трудности?

— Я начну издалека. Ещё в конце ХIХ века музыканты и просвещённые слои населения почувствовали, что есть какая-то фальшь в том, что нам говорят: вот это народная культура. Раньше была принята такая эстетика: вот народная песня, она какая-то очень простая — брали одну нотную строчку одного куплета, один маленький кусочек — и его домысливали, обрабатывали, делали из этого что-то более музыкально совершенное. На самом же деле народную музыку просто не умели фиксировать. В ХIХ веке люди стали записывать народную музыку и уже сокрушались о том, что нечего записывать. Народная музыка исчезла. Это было в ХIХ веке. С тех пор прошло целое столетие, и мы записывали, записывали, записывали — и записали столько жемчужин народного многоголосия и инструментальной музыки! Поэтому тут вопрос всегда — на что обращать внимание. Ну, безусловно, с годами происходит определённая потеря, просто потому что уходит носитель и уходит живое бытование.

— Плюс ещё внедрение прогресса, технического и технологического.

— Да. Могу сказать, что, конечно же, на сегодняшний день гораздо сложнее записать что-то уникальное, чем, скажем, десять-двадцать лет назад, тем более тридцать или пятьдесят лет назад. В этом большая проблема. Наши преподаватели записывали жителей, которые были рождены в конце ХIХ — начале ХХ века. Я уже записывал тех, которые родились примерно в 1920-е годы, и постарше, в 1930-1940-е. Соответственно, если мы сейчас поедем в экспедиции, это будет уже следующее поколение. Человек, рождённый в начале ХХ века, — его юность прошла до 1920 года, соответственно, он видел вот ту жизнь. На самом деле, как показывает экспедиционная практика, если мы говорим, например, про девушек, девушек же часто выдавали в какие-то соседние деревни, мужчины брали по соседству, часто — чтобы не были из одного села. Так вот, интересно, что девушку отдали замуж, например, в 18-19 лет, и ту традицию, которую она хорошо знала ДО 19-летнего возраста, она проносит через всю жизнь, она знает её очень хорошо, досконально, а там, где она проживает, условно, 70 лет — она знает эту традицию, но она для неё является как бы…

— ...чужой.

— Не то чтобы чужой, она вроде тоже родная, но вот такая вторая. Спроси её, женщину уже в годах, а как свадьбу праздновали, а как… — она всегда будет приводить пример в первую очередь из своей юности, из жизни в отеческом доме.

— То, что впитала с пелёнок.

— Да. То есть если мы говорим, что человек рождён в начале ХХ века, то ту картинку старинной жизни он помнит очень хорошо и может нам подсказать и рассказать. Иногда мы записываем совершенно уникальные вещи… Но это я всё к чему? С одной стороны, смотря как на вопрос глядеть. Можно и сегодня записать что-то интересное. С другой, конечно же, то, что мы записывали несколько лет назад, сегодня уже не записать. И следующий момент — раньше мы ездили за фольклором и за традиционной культурой в деревни, и там все удивлялись — а что вы все сюда едете, вот в городе жизнь, а в деревне-то ничего. На самом деле сегодня городской человек всё больше понимает, что деревенская жизнь достаточно мудрая именно применительно к жизни: там нет чего-то такого ненужного, всё к делу. И песни, и танцы там всё так же применяются. Сегодня традиционная культура из деревни перекочевала в города. Есть уже поколение фольклористов, исследователи народной музыки, которые записывали народные песни. И сегодня есть сообщества людей, которые интересуются народной музыкой. Они живут преимущественно в городах. Они учат песни, они коммуницируют, приезжают на какие-то фестивали. И есть другая тенденция — эти самые люди городские (часто городские, но не всегда), выучив ту или иную традицию, образовав семьи, уезжают обратно в деревни.

— Происходит такое кочевание нашей культуры.

— Да. Из деревни в город, из города обратно в деревню. И сегодня есть интересные примеры. Например, в Ярославской области есть целые поселения, это не какие-то экопоселения или поселения закрытого типа. Просто люди захотели жить на своей земле, почувствовали, что им комфортно жить несколькими семьями совместно, выбрали место проживания, переехали, построили дома, организовали школу. У них, скажем так, более общинная жизнь. Они не живут по-старинному, они не живут так, как жили их предки. Это что-то промежуточное. То есть то, что полезное для них и необходимое, они из города берут, всё старинное, не потерявшее своей сути, они тоже принимают. И, само собой, для них так же актуально петь народные песни, танцевать, потому что в первую очередь это радость — музыка, танцы, сказки, былички.

— Интересный образ жизни!

— Знаете, если отбросить фольклор, я думаю, что можно почувствовать, что эти люди просто живут на своей земле, в своём доме абсолютно самодостаточно. Мне кажется, у нас в нашей стране большая потребность у людей жить не то что «удалённо», но как бы самим по себе. Людям в целом хочется жить на своей земле, почувствовать, что у тебя есть что-то своё, что ты можешь возделывать.

— Кусочек неба над головой, кусочек земли под ногами.

— Да. Ты можешь петь до двух ночи — и тебе никто ничего не скажет, потому что у тебя есть свой дом. А у нас же есть соседи, и всегда мы немножко стеснены.

А вот другой тезис. У нас сегодня большая проблема: народ перестал нормально петь. Причём в советское время, в 60-70-е годы, просто из обычного школьного класса, параллели можно было сделать отличный школьный хор, где дети, не зная нот, могли петь сложную многоголосную музыку. При этом есть масса примеров, как эти дети пели сложнейшую музыку, написанную Бахом. Сегодня для ребёнка спеть ту или иную песню является большой проблемой — причём и для ребёнка, и для взрослого. Это как раз о том, что мы находимся «в стеснённых обстоятельствах», говорим ребёнку: дома не кричи, на улице не кричи! А где ему вообще кричать, где ему проявляться?

— В школе не хватает преподавателей.

— Само собой. Но в целом я про то, что родители перестали петь детям колыбельные песни. Это тоже такая проблема: общение ребёнка с матерью, с отцом сужается до «сыт», «здоров». Мы меньше коммуницируем.

— Опять же, эти телефоны…

— Телефоны тоже...

— Вы занимаетесь ещё и большой просветительской деятельностью. Насколько вообще есть спрос на такие уроки, современным людям нужна аутентичная песня?

— Мне кажется, спрос с каждым годом растёт. С одной стороны, это поиск идентичности — где ты, кто ты? Мы с вами как жители Сибирского региона прекрасно знаем: вот мы сядем пить чай, возьмём выборку, и у каждого в семье будет какая-нибудь необычная история, как они попали в Сибирь. История может быть позитивная, негативная, какая угодно. Соответственно в рамках поиска родословной у каждого второго в Омске, например, или в другом регионе есть белые пятна. И люди сегодня задаются вопросом: кто мой дедушка, как он сюда приехал, а кто мои прадедушки, прабабушки? Это поиск белых пятен — и вдруг человек натыкается: ага, они приехали с Тамбовщины. А интересно — почему, а кто там был у меня, а есть ли у меня там родня? И начинается поиск. А если человек натыкается на какие-то песни с малой родины, он думает — интересно, а какая там музыка? Постепенно человек открывает для себя, что эта музыка ему может быть близка. А иногда бывают, так сказать, типичные совпадения: человек слушает какую-то народную музыку, и она ему каким-то неведомым образом отзывается, а потом оказывается, что у него там родня. Даже такие бывают истории.

---

---

— На каком-то генетическом уровне?

— Наверно, есть какая-то такая тяга: может быть, слуховой опыт, ещё что-то. Это сложно описать, объяснить, мы можем только предполагать. В общем, на данный момент русский народ и все народы, проживающие в нашей стране, пытаются закрыть пробелы, которые возникли на разных этапах, и, как мне кажется, восстановить какую-то историческую справедливость: откуда я иду, куда я двигаюсь, откуда мои предки, восстановить все эти цепочки, ниточки. В этот момент для них крайне важно почувствовать вот эту опору под собой, землю. Когда мы говорим: мой прапрадедушка приехал оттуда — и это всё, что мы знаем. А когда мы знаем, что — а вы знаете, в этом месте были записаны народные песни, вот послушайте, какие они. И человек слушает и говорит: да, красиво, я хочу выучить эту песню, она будет связывать меня с прошлым, и прошлое и настоящее как бы связываются, преодолевается разрыв.

— Просто даже послушать, прикоснуться к этому.

— У нас в нашей стране огромные архивы. Чего только нет на нашей многострадальной родине! Есть огромные архивы с большим количеством народной музыки. Какие-то архивы открыты, какие-то закрыты. Идут сложные процессы, как это правильно обнародовать. В общем, сложно всё происходит. Но важно, что запрос такой у народа в общей массе есть. То есть это первая история — какой-то поиск.

— А с чем это связано? Мы проснулись?

— Я думаю, что мы в первую очередь немножко стали лучше жить.

— Появилось время.

— Ну когда в 90-е или в 2000-е ты жил — твоя задача была прокормить детей, устроиться на нормальную работу, выстроить быт, накопить на какое-то жильё. То есть, в принципе, когда у тебя задача, условно, выживание — после таких потрясений девяностых. Я думаю, что сегодня при всём при том, что страшное происходит в мире ежесекундно, мы живём более-менее стабильно. Наверно, хотелось бы ещё стабильнее, но вот как есть. И важно, что у людей есть возможность куда-то распределить своё время, деньги, и всё больше задаются вопросом — не вопросом выживания, а что сегодня я хочу, что сделает меня счастливым. Вот я живу, влачу своё жалкое существование, а как же мне сделать так, чтобы я чувствовал себя комфортно? А вторая составляющая (первая — поиск идентичности и закрытие белых пятен) — в принципе, я проговорил, что многие люди хотели бы петь, но проблема в том, что у нас мало поют сегодня: отсутствует пение в семье. Я вот застал, как мои прабабушка и прадедушка на больших застольях собирались и пели просто общие песни. То есть не какие-то старинные народные песни, но дома всегда пели. На всех праздниках всегда пели! Я уверен, что старшее поколение ещё прекрасно это время помнит, кто-то из молодого поколения тоже это застал. И это ведь парадокс, что сегодня если у нас нет, условно, гитары, то песня не состоится. Как будто бы без гитары не можем спеть! Ну условно — без аккомпанемента.

— Можно акапельно.

— А на самом деле русский народ очень музыкальный, и он прекрасно пел акапельно. И многие другие народы. Но я говорю со своей позиции. Омск многонациональный. Сколько здесь народов?! Больше ста представлены в определённом, большом количестве. В каждом народе все пели, все танцевали, все проявлялись. И, наверно, в этом есть красота и многообразие нашей страны, что у каждого есть своя вот такая изюминка, его проявление. Поэтому вторая потребность, которая есть у современного городского жителя, — он хочет петь, проявиться. Ему сказали — тебе медведь на ухо наступил, хватит, не мешай! А он дожил до каких-то своих лет и говорит: а правда ли там медведь потоптался? А нельзя ли что-то с этим сделать? Тяга и потребность есть, человек хочет петь! Вот он приходит на занятия, и первое, что мы делаем, — разбиваем стереотипы. Действительно любой человек может петь. Вопрос…

— ...убрать комплексы.

— Да, вопрос координации слуха и голоса. Для примера — может ли человек, обладающий достаточно слабой физической подготовкой, начать тренироваться, научиться работать с весом, например, в тренажёрном зале? Любой тренер скажет: конечно, подберём правильную программу и начнём тренировку. В вокале всё то же самое. Соответственно любой человек, который захочет, может научиться, и здесь огромный спрос. Плюс одно на другое накладывается — люди хотят просто петь, хотят найти свою идентичность, и они обращаются к пению народных песен. Может показаться: ну что тут такого, «Калинка-малинка» или Лёли-лёли». А на самом деле песни бывают разные. Песни бывают и про наше историческое прошлое, то есть исторические сюжеты, песни бывают колыбельные, протяжные, в которых иногда текст вроде значим, а с другой стороны, музыка бывает настолько душещипательной, что человек не понимает текст, а его бросает в слёзы. Происходит настоящий шок, прямо на разрыв! Это часто бывает на концертах. Слушают народную музыку и не понимают, почему текут слёзы. То есть что-то такое, определённым способом созданное: музыка, попевки, они настолько отзываются у нас в сердце. Так что в народной музыке есть много всего — и весёлого, и грустного, и про нашу историю. Народ приходит к этому и как-то постепенно обращается в нашу веру.

— Я знаю, у вас был ученик из Миннесоты.

— Вообще это группа женщин, которые проживают в городе Миннеаполис (Миннесота).

— Вот так!

— Да. Мы и с коллективом из Бостона занимались, я занимался с коллективом из Канады.

— Но это были русские люди?

— Знаете, по-разному. Преимущественно русскоговорящие. Например, в Бостоне были не только русские, и другие этносы были. Но мы, конечно, пели песни на русском языке. А люди, которые проживали в Канаде, это было ещё до войны, были украинцы, белорусы, русские. У всех совершенно разная история, и забавно, что в Канаде в одной группе мы на русском говорили, а с другой с помощью переводчика на английском языке. Были люди, которые вообще не знают русской культуры. Был совершенно уникальный случай: мы так же вот дистанционно занимались, изучали русские песни, я им рассказывал, что-то показывал, мы учили. И среди прочих была женщина (это я позже узнал), у которой её мама присутствовала на занятиях — она просто слушала. Она маленькой девочкой уехала ещё с территории Российской империи, ей было много лет.

— Ничего себе!

— И вот она слушала эти песни. Пока у нас шёл урок, она почти всегда плакала... То есть ей эти песни отзывались. На какой-то встрече они осмелели и сказали: можно, поприсутствует моя мама? Я говорю — конечно! И она рассказала про себя, про свою историю. Многого не припомню, но суть в том, что для меня это было тоже таким важным подзаряжающим моментом, что мы делаем не впустую, что есть какая-то связующая ниточка — те люди, которые покинули родину, уехали в новые земли, освоились. Мы можем по-разному относиться к тому, как в разные эпохи люди мигрировали. Важно, что они всё равно сохраняют часть нашей культуры, проносят через столетия. Есть на данный момент обратный поток: люди, прожившие 100-150 лет за рубежом, уже давно ассимилировавшиеся, но сохранившие часть русской культуры, приезжают сегодня обратно. Почему? Они видят, как во всём мире происходит слом, они видят, как в школах насаждаются определённые… Ну, вы лучше меня всё это знаете.

---

---

— Да.

— Меняется мировоззрение, меняется подход к образованию, и у них выбор стоит не в том, что здесь хорошо, а там плохо, а у них стоит выбор: нам сейчас хорошо, но мы уверены, что нашим детям здесь будет хуже, потому что… есть определённые тенденции. И они из-за этого отказываются от каких-то благ, снимаются с насиженных мест. То есть 100-150 лет прожили, можете себе представить! Там уже всё сложилось. И они вновь приезжают в нашу страну в надежде жить самодостаточно и чтобы их никто не трогал.

— Служу Отечеству — ваша миссия!

— Может быть, и так.

Я думаю, что это просто глобалисты «пилят» в одну сторону, а те, кто сохраняет традиционную культуру, традиционный уклад, — в другую. И просто люди пытаются принять какую-то сторону и понять, где им сейчас место.

— У вас есть замечательный проект «Этносмена» — «Крутушка. Дети».

— Вообще это проект, который осуществляет Республика Татарстан. Есть такой посёлок, он называется Крутушка, там есть лагерь «Байтик». Один из организаторов Дина Башкирова. Она как-то с нами подружилась дистанционно, через Интернет, и пригласила принять участие в качестве экспертов. Здесь давно существует фольклорный фестиваль, который происходит летом. Это этнофестиваль, там есть и старинная музыка, и фольклор, который переосмысливается в современных группах. Фестиваль с большим размахом, он давно пользуется популярностью. И с какого-то периода они стали делать три раза в год этносмены для детских коллективов. Туда едут детские фольклорные или какие-то народные коллективы, даже сценические. Для них ведут занятия эксперты в области изучения русской культуры, традиционной культуры — по разным специальностям: по хореографии, по рукоделию, по вокалу, по ансамблевому пению, по инструментам и так далее.

— Вы выступаете как участник?

— Как приглашённый эксперт, который ведёт лекции, занятия, мастер-классы.

— А были мысли создать такой собственный проект и масштабироваться по России, может быть?

— Я думаю, что если масштабировать, то нужно брать рабочий проект. Та же «Крутушка» сделана гениально! Люди, которые её организуют, большие молодцы. По большому счёту надо просто брать готовый проект и его масштабировать. Точно так же у нас есть другой проект, не менее гениальный, называется «Семейный круг». Что один, что другой проект закрывает какие-то совершенно неведомые объёмы и задачи, с которыми могло бы справляться государство, но по разным причинам на всё не хватает ресурса. Например, «Крутушка. Дети» что делает? Туда приезжает коллектив, скажем, фольклорный коллектив из Омска. Кто-то начинающий, кто-то нет, и, попадая в эту среду, преподаватель ходит на занятия со своими детьми к экспертам и смотрит, как они работают с детьми. Он перенимает, во-первых, передовой опыт: десять-двадцать преподавателей, и вы можете взять у них какие-то фишечки. Плюс у них есть обмен. То есть все преподаватели, которые приехали, тоже могут друг для друга проводить мастер-классы. Знаете, это такой кипучий котёл, лаборатория, где обогащаются дети, преподаватели, кураторы. Всё это в хорошем месте, с хорошим проживанием, питанием. Дети, преподаватели приезжают на неделю — у них горят глаза, и они готовы делать что-то в сто раз лучше, чем до этого.

Проект «Семейный круг», я бы сказал, полный андеграунд, потому что это тоже фольклорные семьи, которые захотели хорошо провести лето и друг другу прочитать какие-то лекции. Кто во что горазд!

— Вы в этом проекте участвуете вместе со своей супругой?

— Да. Нас пригласили год или два назад поучаствовать летом. Мы приехали с дочкой, было ей полтора, наверно, года: она была очень маленькая. И это было тоже интересно. Мы не знали, как там с маленькими детьми. Но там лагерь, уж не помню сколько, кажется, больше 300 человек участвует. Или даже 500. В этом лагере очень много жителей — взрослые, дети. И вы знаете, я впервые попал в такую ситуацию, когда моего ребёнка брали в оборот и все по возрастам делились: были подростки, которые занимались с детьми, за ними приглядывали другие взрослые. Такая, знаете, иерархичность по возрастам. Все заняты. Все родители заняты. Вот вы приехали и идёте, например, на занятия по пению, потом кто-то, кто хочет, идёт на занятия по резке дерева или на связанное с чем-то прикладным, мужским. Есть женское: вышивание или ещё что-то. Там много-много всего, огромная сфера. Например, кто-то из мужчин умел делать модели кораблей, и он провёл такой мастер-класс для всех желающих. На «Семейном круге» интересно что — каждый взрослый, каждый ребёнок может проявиться. Взрослый пытается быть полезен для своего сообщества, и это на самом деле очень прикольно, потому что община. Вот мы привыкли сегодня — пришли в зрительный зал на концерт: развлекайте меня. Традиционная культура — она про СОпричастность, то есть вы находитесь внутри. Как водить хороводы на сцене, если ты сидишь в зрительном зале?! Красиво первые три минуты, а что дальше? Дальше скучно. А если ты внутри, в контексте…

— Непосредственный участник.

— ...ты чувствуешь какую-то музыкальную вибрацию, ты чувствуешь, как тебя водят, какие танцевальные рисунки проявляются, ты чувствуешь какой-то и смысл, и текст, и прочее. В общем, всё это проявляется, и, конечно же, подобный формат «Семейного круга» позволяет за неделю погрузиться в какой-то совершенно другой быт. И, повторюсь, это не какая-то реконструкция старинной жизни, это современный лагерь: люди живут в нормальных палатках, у них там есть кухня. Можете сами питаться, можете куда-то ходить. Но смысл в чём: в рамках недели вас просвещают по разным специальностям так мощно и вы находитесь в контакте с единомышленниками, что вы приезжаете и думаете — да, вот это мощно!

— Встряхнули!

— Да, прямо перезагрузились. И, конечно же, подобные проекты хотелось бы тоже масштабировать — это уникальный опыт. В чём специфика — туда приезжают родители, у которых зачастую много детей. То есть «в среднем по больнице» там было три-четыре ребёнка в семье. А у кого-то было и шестеро, и семеро...

— Туда приезжают все те, кто думает, что в других местах как-то с детьми не очень.

— Поехать куда-то с детьми — это всегда дорого. Я вот вожу семью в Омск на Новый год, и это всегда очень-очень дорого. А туда можно приехать на машине, разместиться в палатках.

— А ещё занятия.

— Куча занятий! Но самое главное, что там модель обучения и преподавания настроена так, что ты не чувствуешь — хотел сказать обузу — нагрузку детскую ты не чувствуешь, потому что все дети тоже заняты, у всех есть занятия, и они сгруппированы по возрастам, и бывает, ты своего ребёнка не видишь по целому дню и думаешь, а всё ли у него в порядке? Смотришь — а он вообще счастлив, у него всё в порядке.

— Он уже забыл про вас.

— Да. А вечером приходит и — ну как дела? Настолько интересно выстроена модель! Она направлена на поддержку семей, поддержку многодетности. У нас вроде государство говорит, что хорошо быть многодетным, но шаги в сторону поддержки семей пока ещё небольшие.

— Недоразвиты, так скажем.

— Быть многодетными по-прежнему дорого. А эти ребята показывают, что можно быть многодетными и счастливыми. Можно черпать из этого силу.

— И это никакое не популяризаторстово, а просто обычная жизнь.

— Повторюсь, люди показывают, что можно быть счастливыми. У них вроде и есть такая миссия, что мы вот в рамках государства пытаемся сохраниться. Можно говорить про высокие идеалы, но они просто люди, которые живут и пытаются быть счастливыми. Всё держится на каких-то лидерах. Возьмите «Семейный круг» — одна, две, три семьи создали и продолжают. «Крутушка. Дети» — это тоже команда людей, несколько человек, которые по сей день пытаются это всё продвигать. Также в Омске, я думаю, вы можете по пальцам пересчитать людей, которые что-то делают. В рамках сохранения традиционной культуры у нас несколько человек или несколько команд, которые продвигают.

— Ваша мама (Виктория Багринцева. — Прим. ред.).

— Ну конечно же, да. Виктория Юрьевна — могучая! На самом деле мне сложно её оценивать со своей позиции. Я всё-таки сын, я боюсь перед кем-то её переоценить.

— Нет, крутая, крутая!

— А люди из других регионов говорят: ну твоя-то мама! Вот так. Я говорю: да, она могучая! (Смеются.) Я сейчас живу в Липецке, мы смотрим — омичи сделали ещё одно издание. Думаешь: о, ничего себе! Они одними из первых стали делать приложения не диском, а QR-кодом, это было очень удобно: там нотация, вступительная статья, качественное издание, бумага, тут же какие-то фильмы и прочее. Такой поток — и ты думаешь: ну когда они всё успевают! В общем, по-хорошему разжигает, и думаешь — и нам тоже нельзя сидеть на месте, надо делать, делать, делать! В принципе, когда мы смотрим по сторонам, видим активных людей, это нас очень заряжает. Пассионарии всего мира, объединяйтесь! (смеётся)

— Хочется спросить про «ВЕК» — ваш коллектив, в котором вы поёте. И ещё я знаю, был, есть коллектив «Под облаками».

— Да, есть ансамбль «Под облаками», он существует в Москве, ребята — единомышленники. Раньше мы тоже в нём принимали участие, но после ковида поразъехались в разные города. Ребята продолжают активную деятельность. Наверно, сегодня они известны тем, что проводят проект «Фолк-кемп» на Русском Севере — фольклорно-образовательный лагерь, где происходит погружение молодёжи. Если глобально — почему он так называется, почему это значимо, тоже вот как раз в продолжение «Крутушки» и других сильных проектов. Отбирается опять-таки молодёжь: поровну, 15/15 или 20/20 — парни/девушки, которых вывозят на Русский Север в Онежский район, село Большой Бор. Там такие старинные избы. Если видели на фотографиях, это когда хозяйственная постройка и жилая часть находятся под одной крышей. Это буквально дома-крепости, они огромные. И молодые люди, условно говоря, 20-35 лет, проживают в этих постройках и находятся в ситуации вот этого Русского Севера, где совершенно другая архитектура, другое время. Это лето, белые ночи, почти не темнеет, огромное количество комаров (смеются).

— Можно даже в лес сходить за грибами, за ягодами.

— Главное хорошо одеться, а то можно и не вернуться из-за комаров. (Оба смеются.)

Там специалисты, это была команда «Под облаками», я тоже там был. Мы проводили разные лектории, образовательные мероприятия по хореографии, по танцу. Это полноценное такое погружение в русскую культуру, лекции по деревянному зодчеству, по всему на свете, так, чтобы городские жители из разных регионов (там выборка регионов была большая — активные, деятельные люди, которые проявили интерес) перезагрузились. Интересно, что эти молодые люди, вернувшись после кемпа в города, начинают какую-то свою деятельность. У них есть свои разные специальности, но они начинают заниматься созданием какого-то небольшого ансамбля, ходить в турпоходы. Кто-то по своей специфике занимался костюмом или созданием модной одежды — он начинает туда привносить традиционный колорит. «Походник», тот, кто регулярно ходил в походы, в свою туристическую сферу вносит тоже чуточку фольклора. Например, Полина Парфёнова одна из первых сделала подкаст о народной культуре, такой цельный проект, и он действительно встряхнул фольклорное сообщество и притянул много единомышленников. То есть нам кажется, что этот проект обрабатывает 30-40 человек, но на самом деле главное — заронив зерно, эти люди потом с годами «настаиваются», выдают какие-то другие продукты и дальше сеют, сеют, сеют. Это только кажется, что охват небольшой. На самом деле это такое глубокое погружение, которое даёт свой результат.

Если говорить про «ВЕК» и его автора Дмитрия Матвиенко (это канал, который существует сегодня на RUTUBE (Рутьюб), YOUTUBE (Ютьюб), ВКонтакте, на многих площадках), Дмитрий записывает разные, и фольклорные, и специальные коллективы, просто содружества друзей. Тут у нас получилось так, что Дима предложил на какой-то гулянке: давайте запишем песню. Проговорили, что это будет за песня. Встретились, просто пообщались, хорошо провели время и сделали запись четырёх песен. И вот они все очень сильно всколыхнули Интернет. Потому что это народная песня, которая спета людьми, одетыми так же, как и ты: они просто сидят, поют понятные песни, поют их хорошо. Сначала был такой резонанс у многих людей — красиво, да. И вопрос — а почему я не знаю этих песен, они народные. Почему эти люди, одетые так же, как и я, говорящие на русском языке, знают эти песни, а я не знаю? И вот пошёл огромный резонанс, под большинством видео было миллион просмотров…

— Красиво звучит ещё! Не просто текст, а сама мелодика.

— Мелодика очень красивая, выборка была интересная. Изначально Дима записал наше дружеское сообщество — музыкальное, поющее. Потом он стал записывать всё больше и больше коллективов. Записывал разные другие народы — он ездил в Адыгею, в Дагестан и в Чечню. Конечно же, это всё очень крепко всколыхнуло и мировой Интернет. Повторюсь, что у Дмитрия цифра приближалась к полумиллиону подписчиков в YOUTUBE. Ну по разным причинам недавно удалили канал. Но Дмитрий неутомим, он всегда всё делает всё лучше и интереснее.

— Руки не опустились.

— Да. Он делает ещё с большим запалом, так что следите за каналом «ВЕК» (он так и называется). Сейчас он всё, что записал на видео, самые интересные песни выпустил в формате альбомов, можно на Яндекс.Музыка послушать. У него идей очень много, он уже начал делать сборные концерты в Москве, приглашая разные фольклорные коллективы. Дело в том, что это опять-таки про пассионариев — эти люди чувствуют какую-то тягу и значимость. Они делают, делают, несмотря ни на что — на сопротивление, на оглядку, есть помощь, нет помощи — они просто это делают, потому что они считают это значимым и нужным.

Про идентичность и реализацию в костюмах я хотел бы привести ещё пример, что сегодня помимо интереса к народной культуре в песнях и танцах есть большой интерес к одежде, костюму. И сегодня появляется достаточно много локальных брендов. Вот один из брендов есть у моей супруги, называется «Стёжки-дорожки». Я хотел привести это как пример того, что, когда мы говорим, что такое русская культура или русский код, мы думаем — ну, хохлома или ещё какая-нибудь роспись, что архетипично, что-то такое значимое. Барановские платки, может, кто-то назовёт гжель. На самом деле в каждом регионе есть ну прямо какая-то суперфишечка, которую можно взять на вооружение и сделать это чем-то уникальным, с одной стороны, в масштабе страны и мира, с другой, продвигать свою локальную идентичность. Как народные песни от региона к региону очень отличаются, так и народные элементы одежды, роспись тоже сильно отличаются.

— Главное найти нишу.

— Да. Главное быть честным с собой. То есть я из этих мест — что делает меня…

— Детали делают!

— Да, детали. И вот Катя как житель Липецкой области исследует свой традиционный край, свою одежду. У неё есть своя коллекция традиционных костюмов Липецкого края, скажем так.

— Тамбурный шов, по-моему, она использует?

— Она и сама вышивает тамбурным швом, и он хорошо распространён в Липецкой области. Катя использует и элементы графики, которые присутствуют, например, на рушниках, на полотенцах, на передниках, на рубашках и много где ещё. Она переносит мотивы, допустим, птички, курочки, растительный орнамент, тамбурным швом и крестиком, например, на брошки, заколки, серьги. Вот недавно ей захотелось — она сделала новую коллекцию серёжек с колечками из фарфора. То есть определённым способом обжигается, наносится орнамент, характерный для Липецкой области, я бы сказал, для целого региона — туда немножко входят Тамбов и часть Воронежа — большая территория, где это бытовало. Это очень прикольно, потому что сделано из латуни — например, она делала украшения — птичек и растительные орнаменты, сделала пояса с вышивкой тоже тамбуром и много-много всего.

— Вроде как ненавязчиво, но вкрапления народных традиций?

— Я бы сказал, самое интересное, что здесь есть сохранение того, что значимо для народа, проживающего на этой земле. И самое важное, что она сохраняет и делает это современным. То есть пояс ты можешь, в принципе, надеть поверх любой одежды — он будет смотреться гармонично: у него тамбурный шов; или серёжки с какими-нибудь липецкими птичками или цветочным орнаментом — он делает тебя суперуникальной, потому что нигде такого нету, есть только здесь, и ты спокойно надеваешь это с платьем, с брючным костюмом, с чем угодно. Если у тебя длинные волосы — то заколка с каким-нибудь тоже необычным орнаментом. Сегодня это всё более и более популярно. И, повторю, на мой взгляд, значимо делать не массовые проекты: «в России вот так», условно говоря, матрёшка. А у нас есть такая суперлокальная идентичность, которую нужно подчеркнуть: вот здесь так, по соседству — чуть по-другому. И чем больше будет маленьких локальных брендов, тем для нас лучше и интереснее. Иностранцы приезжают и хотят купить что-то русское, а им подсовывают всегда одно и то же.

— Спасибо вам большое за беседу. Спасибо, что приехали в Омск. Приезжайте чаще!

— Приедем!

Полную версию видеоподкаста можно посмотреть здесь.