Андрей Кудрявцев | Текстовая версия подкаста “Трамплина” «Знай наших!»

Для тех, кто любит читать, текстовая версия подкаста «Знай наших!» с омским фотохудожником Андреем Кудрявцевым.

 

---

 

– Это Трамплин Медиа с подкастом «Знай наших!». Сегодня у нас Андрей Кудрявцев – фотограф-универсал, победитель и участник многочисленных российских и международных выставок, печатался в журналах «Советское фото», «Огонёк», «Парус», Interview (США). Член союза фотохудожников России, не раз попадал в десятку лучших фотографов мира, снимающих музыкантов. Наверное, самое на слуху это, конечно, фото Егора Летова.

– Нет, не только.

 

– Были и Гребенщиков, и Кинчев, и Цой.

– Да-да. Очень много Цоя. В прошлом году – 60 лет, юбилей Цоя был. Делали книгу к его юбилею, там моя обложка – фотография. Недавно вышли сборники его стихов – там тоже мои фотографии. Ну, память Цоя.

 

– Ну да.

– И Летов. Летов это, конечно, моя любовь.

 

– Это потому что вы музыку очень любите.

– Очень люблю музыку, конечно.

 

– Такой эстет по звуку, я читала. Вы про себя где-то говорили, что вы эстет по звуку.

– Я в Тверской области учился и просто в школе услышал в 1976-м Макаревича, это было первое... Советский рок! Для меня это было просто фантастическое открытие. Потом я в 1979-м приехал учиться в Питер и, по-моему, в 1980-м либо в начале 81-го кто-то мне принёс бобину «Аквариума». И буквально первые фразы, я был просто в шоке:

«Слепа я с детства – пустяки, глаза мне сделаешь отвёрткой, дремучей, суетной и вёрткой...».

И всё, это любовь.

 

– Да. «Сидя на красивом холме» я помню, первая пластинка у меня была.

– «Я часто вижу сны, и вот что видится мне...».

 

– «И вот что видится мне: что дело не в деньгах и количестве женщин, и не в старом фольклоре, и не в Новой Волне». Но любовь к фотографии победила, да? Как так получилось?

– Нет, музыку-то я люблю слушать, а фотографии я люблю делать.

 

– Я имела в виду, что в профессии определила больше фотография, хотя музыка тоже могла бы увлечь.

– Нет, я к музыкальным инструментам – нет.

 

– Не настолько, да? Только слушать.

– Да, только слушать. Мне мама рассказывала, что когда мне было 2–3 года, вот надо меня вырубить, чтобы я не мешался – и были такие проигрыватели 78 оборотов, и мне клали стопку дисков – пластинок, как тогда называлось – я стою у этого большого проигрывателя, ставлю пластинку, вот так вот прослушиваю, переворачиваю, прослушиваю. Оно 3 минуты или 4 играло. Кладу её на другую сторону, беру следующую, опять прослушиваю...

 

– Процесс бесконечный.

– Да. И мог вот так вот стоять час, два, пока меня от этого проигрывателя не унесут. Это у меня, видимо, с рождения – любовь к музыке. Именно к восприятию музыки, не к производству её.

 

– А фотография – это визуальное, да? То есть, с одной стороны, у вас и слух присутствует, слушать вы любите, но смотреть – это стало определяющим для вас?

– Я до сих пор жалею – почему, как я не умудрился поснимать Высоцкого. Я в 1979 году начал снимать, а он умер в 1980-м. То есть за этот год как-то...

 

– Не сложилось.

– Не сложилось, да. Я в Питере учился, а он был в Москве.

 

– А сейчас кого бы вы хотели поснимать?

– Да я снимаю...

 

– Из музыкантов.

– Я люблю музыку, люблю эмоциональную музыку. Соответственно – «Чайф» очень интересен. «Billy's Band» визуально очень интересен. Естественно, Борис Гребенщиков, но сейчас он далеко.

 

– Да, известная история.

– А так... Вот 2, 3, 4 мая пойду снимать балет Бориса Эйхмана. Фантастическая визуальная картина, невероятная! Я люблю театр, люблю музыку – и смотреть, и снимать. На меня всё-таки Питер подействовал очень много.

 

– Питер стал определяющим, когда вы взяли фотоаппарат?

– Да. Я приехал учиться в Питер... Я всегда считал, что я с первой стипендии купил фотоаппарат, а мама мне в прошлом году рассказала, как было дело. Я приехал в Питер, сдал два экзамена, поступил в институт – я с медалью школу окончил, поэтому два экзамена на пятёрки сдаёшь – и фактически зачислен. 

Я сдал два экзамена, у меня получилось дней 15–20 свободных, я вернулся домой и маме рассказываю: «Питер такой город, я хочу его фотографировать!». И мама мне дала денег, я приехал и купил фотоаппарат. Прямо сам, в первых числах сентября. И ко второй стипендии я уже знал, что буду фотографом. Такая любовь с первого раза, я не знаю, как это произошло.

 

– Даже для вас загадка?

– Да, для меня – загадка. Но в принципе я понимаю, что, скорее всего, это произошло из-за того, что город очень красивый, и когда ты его фотографируешь, фотографии получаются красивые.

 

– Я читала про это и слышала – когда вы говорите, что сразу фотографии хорошие получились, потому что город красивый. Но мне кажется, это не совсем так, потому что тогда ведь фотографии печатать надо было.

– Ну да. Но это всё просто.

 

– Проявка...

– Да это просто! Для человека, технически подготовленного, это легко.

 

– У вас даже своя технология была?

– Абсолютно. У меня всё свои технологии – свои проявители для плёнки были, свои проявители для бумаги были, свои температурные режимы были. Я даже плёнки проявлял – так как снимал много – в бачок, куда вставляется плёнка, я умудрялся вставлять две плёнки! 

Когда говорю это фотографам, у них вот такие глаза! Говорят: «Так не бывает». Я говорю: «Так я эмульсией внутрь, а слоями наружу. Две плёнки закручиваю». Они говорят: «Как так?! Так невозможно!».

 

– Сейчас ничего этого не нужно.

– Нет. К сожалению.

 

– Тоже хотела сказать – наверное, жаль утраченного.

– Если я начал работать в 1979 году, я же в октябре 79-го уже в газету пришёл, меня уже взяли в институтскую газету, я уже начал работать в фотографии. Первую цифровую камеру я купил в 2004 году. Это, получается, 25 лет я снимал на плёнку. А сейчас... С 2004 года я снимаю на цифру, это сколько... 19 лет. Так что плёнку-то я снимал большую часть своей жизни.

 

– Как человек, очень долгие годы работавший на телевидении, заставший плёночное телевидение и потом цифровое, – могу себе представить, что тот период, когда вы снимали на фотоплёнку – он дисциплинировал вас очень.

– Очень, очень. Требования к фотографу очень жёсткие. Каждый кадр – это деньги.

 

– Да, деньги.

– Ты щёлкаешь – деньги, щёлк – деньги, щёлк – деньги. Потом – ты же плёнку отснял, надо же посмотреть – ты должен отпечатать. Ты отпечатал – опять заплатил деньги, а потом смотришь – и ничего. И ты понимаешь, что впустую выбросил довольно большую сумму. 

И поэтому перед тем, как нажать, ты уже начинаешь думать, а всё ли в кадре идеально, и нажимаешь, когда знаешь: да, тут всё классно. Поэтому – да, плёночная фотография дисциплинирует, заставляет думать, заставляет строить кадр, композицию. А на цифре отснял 10 тысяч кадров!

 

– Вас это расслабило сейчас? Цифровая фотография.

– Да, в какой-то степени расслабляет. Но у меня опыт-то большой в принципе.

 

– Конечно.

– Цифра, я бы даже сказал, не расслабляет, а просто мне очень сильно облегчила жизнь. Я могу снять очень много кадров. Если вижу, что где-то что-то не то, уже чётко знаю: это я в «Фотошопе» уберу, это я поправлю. Всё намного проще, уже не надо так тщательно подходить.

 

– А не означает ли это, что сегодня у нас каждый – фотограф. Телефон хороший, камера хорошая, все фотографы! Но мы-то с вами понимаем, что не все – фотографы всё же.

– Но это кому дано, кому – нет. Кто-то видит картинку, кто-то нет.

 

– Да. Что всё-таки важно, что важнее?

– Тут не знаю даже. Допустим, снимаю я одежду для Wildberries. Просто работает профессиональная модель, она хорошо стоит. Вроде, нажимаю на кнопку – и всё. Но здесь важен каждый оттенок одежды. Надела она бирюзовую блузку, через минуту надевает какую-нибудь лиловую, а через минуту – светло-розовую блузку, потом светло-сиреневую блузку. 

Ты отдаёшь заказчику – и он должен видеть: ага, это светло-розовая, это – светло-сиреневая, это – бирюзовая. Ты должен чётко передать каждый оттенок цвета, не дай бог соврёшь. Здесь важно, допустим, вот это. Работаешь где-то с людьми – портретная съёмка – важны эмоции. 

Снимаешь того же губернатора на его рекламный баннер – нужно показать в глазах ум, интеллект, я не знаю, культуру человека. Очень много надо передать из обычного вроде бы взгляда в камеру. В каждой съёмке важно что-то своё. Снимая какой-то натюрморт, тоже очень важно передать оттенки зелёного салата, чтобы мясо было блестящее...

 

– А фуд-фотография – это же отдельное направление?

– А вот в начале вы сказали, что я универсальный. Перед вами универсал.

 

– Вы можете всё?

– Да, я снимаю практически всё, потому что за, получается, 44 года в профессии, мне приходилось всё снимать. Я помню, у нас первый ресторан был – «Золотой дракон», что ли, у СКК Блинова.

 

– Да, был такой.

– И вот мне руководитель ресторана, по-моему, Ольгой звали, говорит: «Андрей, нам надо блюда поснимать». Я: «Я их никогда не снимал». Она: «Я верю, у тебя получится». Я пришёл, поснимал, получилось. Это была моя первая фуд-съёмка вот такая вот. Это 90-е были.

 

– Понятно, вы универсал, можете всё как профессиональный фотограф. Но что вы любите снимать больше?

– Ой, я люблю всё снимать...

 

– Нет пристрастий? Люди, пейзажи... Город, архитектура.

– Ну, город, город – да. Скорее, город. Потому что город я снимаю для себя. Всё, что я снимаю, та же фуд-съёмка, та же одежда, многое другое – это я снимаю за деньги. Это меня приглашают, я работаю.

 

– Понятно. Это да, рекламное.

– А город – это то, что я снимаю для себя. В итоге это тоже, конечно, находит свою монетизацию: выходят книги, какие-то календари, это тоже всё востребовано. Но фактически саму съёмку я делаю для души. Я вышел – туман, красота. Я забыл про всё – что мне надо идти, обрабатывать – я бросаю всё и иду снимать туманный город, потому что я знаю – это очень редкое состояние в Омске.

 

– Очень красиво.

– Да. Допустим, едешь домой после съёмки усталый – а тут великолепный закат. Бросаешь всё, выходишь где-нибудь посреди дороги и идёшь снимать этот закат, потому что это красиво.

 

– Вы любите Омск, судя по тому, как вы его снимаете, какие фото вы делаете.

– Конечно.

 

– Откуда такая любовь к городу? Вы в нём не родились, вы в нём не учились. Вы приехали сюда.

– Я жил по принципу: «хорошо там, где я есть». Не знаю почему, но у меня это с детства. Я очень любил свою деревню, село, где рос. Потом очень любил Питер, где я учился. Потом приехал в Омск.

 

– После Питера Омск – вам нормально?

– Очень! Надо найти просто свои плюсы. В Омске фантастические погодные условия!

 

– Погода – да.

– После Питера Омск – это сказка. Я летом ночью выходил, иду и думаю: ну не бывает, чтобы идёшь – и тёплый ветерок от земли, тепло идёт. Потому что в Питере даже июль, август – я ходил, белые ночи снимал, разведение мостов – обязательно куртка, обязательно шапка, обязательно термос кофе, потому что ночью холодно, с залива всегда идёт сырой воздух. А в Омске – лето!

 

– Недавно разговаривали с человеком из Питера. Она говорит: «За зиму было где-то 3 солнечных дня». Всего.

– Да. А в Омске три несолнечных дня!

 

– Скажите, ваши фотографии Омска, которые вы делаете, невероятно красивые. Вы приукрашиваете город? Люди не видят его таким в обычной, обыденной жизни, каким его видите вы.

– Но я-то его снимаю тоже не в обычные дни. Можно 20 раз пройти мимо одного и того же места – и вообще ноль. А потом в 21 раз идёшь – а там какое-то невероятное небо, невероятные тучи сложились в какой-то рисунок. Ты делаешь эту фотографию и дальше опять две недели ходишь, опять ничего. 

Я просто снимаю тогда, когда это интересно, когда красиво. Ну и плюс – сам город интересен. Во всяком случае у меня приятель из Питера – Питер, Москва, он там и там живёт – он приезжал в феврале в Омск, шёл по центру и говорил: «Боже, как у вас красиво!». Так что Омск реально красивый город.

 

– Я знаю, что вы – рассказывали мне, пока сидели с вами – для вас нет такого места в городе, нет таких точек, откуда вы не пробовали снимать город. Или есть такие?

– Есть, наверное. Я на крышу Торгового центра до сих пор не поднялся.

 

– А хотелось бы?

– Уже и договорённости есть, и уже все телефоны директоров все есть, но вот как-то не могу собраться. Нет, точки есть, конечно. Вот, кстати! Когда я учился на журналистике, на фотоотделении, как-то приношу репортаж совершенно ни о чём. Помню, что съёмка была ужасная. 

А мы тогда печатали, приносили, выкладывали свои фотографии, и преподаватель шёл, у каждого его работы смотрел и как-то комментировал. И вот он подошёл, говорит: «Андрей, ну как-то совсем плохо». Я: «Снимать нечего было». Он: «Ты фотограф или нет? Видишь, что нечего снимать? Встань на стол, сними сверху, ляг на пол, сними снизу. Поверни камеру под 45 градусов».

 

– Поменяй ракурс.

– То есть вот эти точки – нижняя точка, верхняя точка. Ростовой ракурс все видят, тот же город с этих точек. И каждый человек смотрит – ну и я так могу снять. Стоит только подняться на крышу и снять город оттуда, откуда его никто не видит... Ну, мало кто видит. 

И тогда это уже интересно! Поэтому, мне кажется, у фотографов такая любовь к крышам, кранам, самолётам, к дронам. Потому что мы показываем город с той точки, с какой обычный человек его не видит. Поэтому стараюсь, естественно, куда возможно подняться – подниматься.

 

– Есть у вас любимые места в городе? Какие?

– Я центр больше всего снимаю, потому что я работаю в драмтеатре, я официальный фотограф драмтеатра, у меня студия на Ленинградской площади – где магазин «Голубой огонёк», в той стороне. И живу я у Центрального рынка, за Торговым центром по Гусарова. 

Поэтому по участку от Гусарова до «Голубого огонька» я максимальное количество раз двигаюсь, поэтому, скорее всего, это моё самое любимое место. Очень люблю снимать нефтезавод вечерний. Вечерний, ночной нефтезавод – удивительно красиво. Там каждая установка освещена лампами со своей световой температурой – и он очень красив по цвету именно на фотографии. Его люблю снимать. Д

а в принципе вечерний город всегда интересен. Интересный закат, интересное небо, интересны отражения в Иртыше. Тот берег очень интересно снимать с этого берега Иртыша – потому что закат на той стороне, а закат отражается в воде, тоже очень интересно. Вот восход интереснее снимать с того берега, но я ни разу на восходе не был на том берегу. Хотя даже резиновую лодку купил для этого.

 

– Наверное, в плане есть.

– Ой, в плане есть.

 

– Что бы вы хотели? Мечты есть какие-то, что бы хотелось снять?

– Да не знаю. Мечты... Практически всё, что хотел, – всё снимаю.

 

– Всё сняли?

– Нет, просто они появляются по ходу. Вот три дня назад еду, гляжу – афиши, театр Эйфмана приезжает. А я просто снимал их спектакль к 200-летию Достоевского, когда они приезжали, забыл название спектакля. В общем, по «Братьям Карамазовым». Я такое невероятное удовольствие получил, работая на том спектакле! 

Увидел афиши – тут же написал знакомому танцору оттуда, из Питера, он мне дал контакты пресс-секретаря, я пресс-секретарю пишу: «Я фотограф из Омска Андрей Кудрявцев...». Тот: «Аааа, вы снимали Егора Летова! Я вырос на ваших фотографиях». Я говорю: «Хочу поснимать театр». Он: «Без проблем! Я сейчас вам дам телефончик организатора гастролей». Мне тут же дают телефон, созваниваемся с организатором, меня вписывают в список – и всё, я попадаю на спектакли. Мечты появляются, и они в принципе реализуются довольно быстро.

 

– Вот Егора Летова упомянули. Хотела спросить – каким он был? Вы его каким видели?

– Простой, весёлый, лёгкий в общении. Звёздности в нём ноль.

 

– Расскажите эту историю про то, как вы, когда приехали в Омск, решили найти Егора Летова.

– Я её много раз рассказывал. Сравним, найдём несовпадения!

 

– Будут ли новые детали какие-то.

– Дело в том, что я был фотографом в рок-клубе питерском и когда уезжал сюда, когда уже выяснилось, что всё, мы распределены, приезжаем в Омск... А тогда (это был конец 1987 года) в середине 1987-го Егор выпустил «Мышеловку», первый его альбом, который вышел на кассетах и дошёл до Питера. 

У меня, естественно, этот альбом был. Я понимал, что это – явление в современной музыке. И мне два человека из рок-клуба – меня это очень поддерживало, когда я приехал в Омск, – мне два разных человека сказали: «Счастливый! Ты будешь жить в городе, где живёт Егор Летов». 

Представляете, сразу такой вот хороший об Омске толчок, чтобы полюбить Омск. И вот, я приехал сюда и сразу же попал в газету «Молодой сибиряк», потому что тоже выяснилось через рок-музыку, через Питер – что свободное место там, что человека забрали в армию. 

Максим Мармур, кстати, очень хороший московский фотограф сейчас. Я пришёл в «Молодой сибиряк» – 7-го числа мы прилетели, 8-го я уже вышел на работу. В декабре 1987 года. И естественно, я весь такой... В Питере рок уже был открыт. Был рок-клуб, он работал, проходили концерты, проходили какие-то мероприятия, рок-фестивали. 

Естественно, у меня даже мысли никакой не было, что «Гражданская оборона» в полуподпольном состоянии. Я прихожу в редакцию и буквально с первых же дней: «А где у вас “Гражданская оборона”?». Мне: «Какая “Гражданская оборона”?». Я: «Ну как, Егор Летов!». Мне: «Нет-нет, в Омске нету “Гражданской обороны”». Я: «Что значит нету? Россия знает именно как омского исполнителя». Они: «Нет-нет, он новосибирский, в Омске его нету!».

 

– Они реально не знали или это такой указ был?

– Да нет, редактор не мог не знать.

 

– Такой заговор был.

– Нет, не заговор. Может быть, ещё из-за того, что Егор же в Омске не дал ни одного концерта. Ни одного выступления, ни одного квартирника. Кроме своей квартиры, где он записывал альбомы, больше музыкальные инструменты в руки не брал нигде в Омске.

Я удивился – ну как же так, надо искать! И я начал в разговорах где-то – с одним поговорил, где-то ещё в разговорах – в итоге мне показывают на человека, который знает человека, который знает Егора Летова. Я говорю, вот, так и так, мне дают телефон этого человека, который знает Егора Летова. 

Я с ним созваниваюсь, мы часа два разговаривали, реально долго-долго – о рок-музыке, о Гребенщикове, о Цое, о Кинчеве, кто когда какой альбом выпустил, в каком году, какие-то нюансы музыкальные. В конце концов часа через два этого разговора: «Да, я вижу, ты не из КГБ. Пойдём к Егору». И вот таким образом я попал к Егору Летову.

 

– Такие фильтры мощные.

– Дело в том, что я сейчас читаю о том, что происходило с Егором в 1985–1986 годах, и я прекрасно его понимаю. И в психушке он был, и диски у него изымали. Он был здесь под немалым прессингом. 

Поэтому закономерно, что он себя так вёл. И даже ребята, которые с ним общались тогда, – одного в армию забрали внеочередную, второго просто предупредили: «Ещё раз увидим с Егором Летовым – не поздоровится». Как бы они его отгородили от всех по максимуму.

 

– Но ваша связь с Егором Летовым не заканчивалась?

– Нет. В последний раз мы с ним виделись за месяц до его смерти. Он умер в феврале 2007-го, а перед Новым годом в декабре 2006-го мы с ним виделись. Это, получается, за 2 месяца до смерти. Мы с ним общались все годы. Недавно я отсканировал плёнки с концерта 1999 года из Новосибирска, фантастический концерт! 

Но плёнки как-то так попали в архив, я долго-долго за них не брался, пока меня Олег Зотов, фотограф из Питера, не убедил их отсканировать. Я отсканировал – там около 200 фотографий очень интересных, необычных. Я их сейчас в сеть выложил, кому интересно – обращайтесь.

 

– Интересно. Вот книга у нас на столе лежит – «Омск, который мы любим. Фотоальбом Андрея Кудрявцева». Это за какой период работы?

– Предыдущую книгу я делал к 300-летию, она вышла в 2016 году. А это, соответственно, 2016–2019, ну, конец. 16–20-е годы здесь диапазон. Какие-то и более старые фотографии есть. Это просто результат того, что я хожу по городу – с работы, на работу.

 

– Взгляд Андрея Кудрявцева на Омск.

– Да. Здесь максимально художественные фотографии, на мой взгляд. Использую какие-то фильтры, использую какие-то «дожди». Вот здесь, допустим, капли дождя прямо на объективе, на обложке. Эта фотография, вроде бы, ни о чём, а с этими каплями она становится интересна.

 

– А можно ли говорить, что вы фотохудожник?

– Да. Я в союзе фотохудожников. Я был в Союзе фотохудожников Советского Союза ещё. У меня даже есть две медали ВДНХ – за успехи в развитии народного хозяйства СССР.

 

– Я почему спросила, потому что где-то тоже от фотографа я слышала такую вещь: фотохудожники – это те, кто придумывает что-то такое, сейчас это очень модно – и мало похоже на привычную фотографию – это вот фотохудожества. А я – фотограф, я снимаю всё.

Понятно, что есть в этом творческая история, когда вы говорите о каплях, о фильтрах, о цветокоррекции. Всё-таки, мне кажется, да, это близко к художественному.

– Конечно. Просто видишь и передаёшь красиво то, что другие не видят, – это ты уже художник.

 

– Можно ли говорить о том, что вы показываете омичам тот город, который они не видят?

– Нет. Видят город все. Но не все обращают внимание на какие-то нюансы, на какие-то детали, на тот же закат. Человек может идти – да, закат и закат – и пошёл дальше. А ещё человек может встать и: «О-о-о... Закат!» – и пойти. Вот я как раз второй человек. Я увидел – «Закат!» – сфотографировал и показал его.

 

– Зафиксировали.

– Да. Зафиксировал и показал: смотрите, это реально красивый закат. А многие люди просто проходят – ну закат и закат, и что. Нужно уметь фиксировать себя. А для этого нужно просто научиться обращать внимание на те красоты, которые вокруг.

 

– Но можно ли называть это статической фотографией? Это же статика?

– Фотография это вообще статика.

 

– Не знаю, вот если мы говорим, например, о спорте или балете, который вы снимаете...

– Там эмоции.

 

– Трудно назвать это статикой.

– Там эмоции. Вообще я в своё время довольно много преподавал, в политехе 5 лет преподавал у дизайнеров – обработка изображений, «фотографика» предмет назывался. Мне приходилось довольно много теоретизировать фотографию. И я в своё время разработал такое вот: пятиступенчатая фотография. Пять ступеней.

Первая – основа – это композиция. Это то, что мы видим издалека. Ещё не видишь фотографию, просто видишь какую-то интересную линию, допустим, на выставку заходишь в зал – и издалека видишь интересные линии. Ты: «О, что-то интересное!». Это как раз композиция.

Второй этап фотографии – это её качество. То есть ты подходишь, а она мутная, нерезкая, в каких-то «зёрнах», царапинах. И ты перестаёшь ею интересоваться. Или ты подходишь, а там шикарное качество, цвет необычный, свет необычный. Ты начинаешь её рассматривать.

Третий этап фотографии – это содержание фотографии. Тебя привлекла композиция, тебя устроило качество – и ты начинаешь рассматривать содержание.

Четвёртый уровень – это эмоции. Почему для рекламной съёмки как правило приглашают профессиональных моделей? Они могут очень тонко передавать эмоции. Девушка надела какую-то блузку, и ты ты смотришь, понимаешь, что она в этой блузке себя чувствует просто фантастически. Она это тонко передаёт своим лицом. Поэтому эмоции – это как бы высшая степень фотографии. Композиция – качество – содержание – эмоции.

Ну и пятый уровень – это форма подачи: какая-то специальная бумага, ещё что-то. Это такое уже техническое. А так – вот эти четыре уровня фотографии. Поэтому в спорте – очень много эмоций, там акцент на них идёт.

Я, например, очень любил скрытые эмоции – фотография Гребенщикова, одна из известных, где он стоит с гитарой, просто опущенные глаза, человек отыграл – и всё, он выложил всё. У меня даже была его фотография с последнего концерта 2021 года в Омске. Он сидит, откинувшись в кресле, опустив руку, опущенная гитара, закрытые глаза. И какая-то девушка нарисовала картину по этой фотографии и написала: «Весь мир может подождать». Как бы он свою работу сделал, теперь Борис отдыхает. Это – эмоция. Эмоция – высшее состояние фотографии – для меня.

 

– Спортивные игры снимать, мне кажется, ещё сложно потому, что нужно поймать вот этот момент. Это же движение, стремительное движение.

– Это тоже. Сейчас могу и это теоретизировать.

 

– Давайте.

– Вообще любой человек начинает фотографировать с уровня слепого котёнка, как я его называю. Когда много-много-много наснимал, а потом: оп-па, смотри, здесь получилось интересно. Это первый уровень любого начинающего заниматься фотографией человека.

Следующий уровень – когда его это привлекает, ему это интересно, он хочет как-то продвинуться в фотографии, в этой профессии – и он начинает изучать законы композиции: фотокартину, тёмный низ – светлый верх, золотое сечение, векторное направление взгляда, ещё какие-то нюансы. 

Их не так много, этих законов. И когда человек начинает фотографировать, он уже начинает думать: ага, портрет, вот глаза, человек смотрит туда, значит, надо здесь пространства побольше, тут поменьше. То есть он начинает думать. Это второй уровень думающего фотографа.

Третий уровень – когда законы композиции у тебя уже в подкорке, ты уже не думаешь, ты уже неправильно кадр не построишь – потому что у тебя всё уже заложено и ты эти законы композиции автоматически соблюдаешь, не задумываешься.

И четвёртый уровень – это уровень рефлекторной фотографии, когда твои рефлексы опережают твоё сознание. Когда ты нажимаешь на кнопку – и там сложилось: футболист один прыгнул, второй прыгнул, между ними мяч. Палец нажимает, а ты ещё головой не осознал, что вот он, тот самый кадр. Но палец уже сработал.

 

– Тело уже знает.

– Да, да. Вот это рефлекторный, высший уровень именно журналиста, именно репортажного фотографа. Когда первый раз такое случилось, мне казалось: «О-о-о, кто-то нажал на мой палец!». Второй раз – я тоже так думаю: кто-то... А потом до меня дошло, что рефлексы опережают сознание.

 

– Сколько у вас ушло лет на это?

– Лет 15, наверное.

 

– Лет 15...

– Ну, может, 20.

 

– Вы же каждый день снимаете, наверное?

– Да, конечно. Видите, раньше был ровный нос!

 

– А что, кстати, с носом?

– Это мозоль от фотоаппарата.

 

– Это от фотоаппарата?

– Да. Вот сейчас разбит, несколько дней назад были большие съёмки, вот тут опять дырка появилась. Это фотоаппарат. Я работаю с профессиональными – они тяжёлые, металлические. Когда работаешь, фотоаппарат у переносицы. Опять же, это целая теория. То есть, чтобы у фотоаппарата не было «шевелёнки», есть такой термин – «шевелёнка», когда ты снимаешь, фотоаппарат движется, изображение размазывается по плёнке или по матрице. Картинка нерезкая.

 

– То есть такая точка опоры?

– Точка опоры, да. А из физики – по-моему, класс 6–7, не знаю – известно, что только треугольник даёт жёсткую схему: бровь, переносица и ладонь. Стоит только переносицу отпустить – всё, камера шатается. Или там бровь не прижать... Это технология удержания фотоаппарата. Нос разбивается. Горизонтально – так, вертикально – так, сюда упирается, и поэтому вот...

 

– Понятно. А есть у вас профдеформация? В каждой профессии есть.

– Только нос.

 

– Нет, я имею в виду психологическую какую-нибудь.

– Нет, нет.

 

– Ничего нет. Никак не повлияла?

– Не замечал.

 

– А, может быть, вы просто не замечаете. Есть такое понятие – «слепое пятно», когда ты не замечаешь за собой чего-то.

– Нет. Нет такого, не в курсе.

 

– Хорошо. Последний вопрос, наверное, у меня. Ваш сын – тоже занимается тем же делом. Как это вышло? Это была ваша изначальная сознательная история, когда вы хотели, чтобы сын занимался тем же самым?

– Да, я сознательно шёл к этому. Мне жутко нравилась эта профессия, я абсолютно счастлив.

 

– Вам хотелось поделиться этим счастьем?

– Конечно. Хотелось, чтобы он был точно так же счастлив. Вообще, если честно, у меня мама работала на швейной фабрике, отец – на мебельном комбинате, я в детстве наблюдал за ними, ну, как наблюдал... Хочешь не хочешь, а ты участвуешь в этом процессе. Мать, отец, зима, пурга, снег, холодно, темно – надо идти на работу. Приходят с работы, рассказывают – там начальник отругал, там выговор...

 

– Вам не хотелось этого?

– Да. Хочешь не хочешь, ты терпишь унижения какие-то со стороны руководства. Плюс и мать, и отец – но отец ладно, он стоя работал в основном, там эти станки фуговальные, – а мать – швея, сидела: пришла, села, 8 часов, грубо говоря, отсидела за швейной машинкой, что мне тоже не нравилось.

 

– Да, тяжёлая работа.

– И я, когда рос, хотел работать вот так, чтобы вставать тогда, когда выспишься, а не тогда, когда идти на работу.

 

– Когда гудок прозвучит.

– Да-да, по гудку. Второе – чтобы не было начальника над тобой. И третье – чтобы не сидеть на одном месте, а общаться с разными людьми, в динамике. И когда я стал заниматься фотографией, я понял: вот оно! Вот она, та самая профессия!

 

– Конечно, понятно, что сына вы тоже хотели сюда из тех же соображений.

– Да. И вот он – ни в какую. Я ему в фотошколе один фотоаппарат купил – ноль, второй фотоаппарат – чуть поснимает и бросает. И в политех, на графический дизайн он поступает. На втором курсе его работа заняла первое место – научная работа по политеху. 

Ему дарят полтора месяца обучения в Будапеште в качестве награды. И вот он едет в Будапешт, а я ему покупаю «зеркалочку» Nikon D60, по-моему, даю – «Никита, вот тебе фотоаппарат, поснимай в Будапеште».

 

– Красивый город.

– Я там ни разу не был. Очень красивый город. И он приезжает, сидит, обрабатывает. «Папа, смотри, как красиво!». Там у них дворец очень красивый. И всё, он заболел фотографией.

 

– Попался в ловушку. Силки расставили.

– Да. Меня этим – фотографией – заразил Питер, его же я поймал через Будапешт.

 

– Здорово. Спасибо. Я хотела нашим слушателям порекомендовать книгу «Омск, который мы любим», потому что там действительно очень красивые, фантастически красивые фотографии. И если вы хотите увидеть город таким, каким его видит Андрей Кудрявцев. Когда нам некогда, мы бежим – а здесь можно не торопясь увидеть. Так медитативно, я бы сказала даже.

– Мало того, что это очень красивый город. Я ещё книгу стараюсь делать как исторический документ. Под каждым снимком там русский и английский тексты и обязательно – точная дата съёмки. Цифровая камера оставляет этот информационный след на фотографии, и там под каждой стоит точная дата: допустим, 17 июня 2017 года. Чтобы книга была не просто как эстетическая вещь, инструмент удовольствия, а и как исторический документ. Чтобы через 50 лет, через 100 лет ценность этой книги только возрастала.

 

– Её можно передавать из поколения в поколение.

– Абсолютно верно.

 

– Спасибо.

– Пожалуйста.

 

Беседовала Елена Мельниченко

 

---