Кирилл Крок| Текстовая версия подкаста «Знай наших!»

Для тех, кто любит читать, текстовая версия подкаста «Знай наших!» с директором театра имени Евгений Вахтангова Кириллом Кроком.

— Вы с «Большими гастролями» в Омске. Это традиционные гастроли раз в два года. Мы уже привыкли, ждём! Эти гастроли, как я понимаю, в память о том времени, когда Театр имени Вахтангова был эвакуирован в Омск, труппа жила, работала здесь, в Омске. Это был период с 1941 по 1943 год. Об этом много и рассказано, и написано. Как вы считаете, насколько современный коллектив чтит эту историю, как он относится к истории с омской пропиской?

— Спасибо вам большое за вопрос. Я бы всё-таки сказал немножко иначе. Это не в память. Это продолжение исторической миссии. Так или иначе наши два театра, ваш театр и Театр имени Вахтангова, связала жизнь, связала Великая Отечественная война. Вы всё правильно сказали, театр был эвакуирован. Вы знаете, почему был эвакуирован? Потому что 23 июля 1941 года в театр попала бомба и от него фактически не осталось ничего.

— Погибли артисты.

— Погибли те, кто в этот вечер дежурил, в том числе и двое артистов. Погибли четыре человека. Это был один из первых налётов фашистской авиации на Москву. Справедливости ради (скажу), Театр Вахтангова единственный театр в Москве, который был разрушен в годы Великой Отечественной войны. Как мы все шутим, что, очевидно, нас перепутали  с Генштабом, потому что на Арбате, рядом, есть и старое здание Генерального штаба. И, очевидно, просто перепутали. Поэтому я бы сказал так, что это продолжение тех традиций, продолжение той истории, которая случилась с театром в 1941 году. И я очень рад, что эта традиция последние 15 лет серьёзно восстановилась. Потому что были у нашего театра и вашего очень интересные связи при Михаиле Александровиче Ульянове. Потом, когда Михаил Александрович ушёл из жизни, эта связь на какие-то годы прервалась. Я очень рад, что мы сейчас это возобновили. Я очень рад тому, что мы это будем всё время продолжать делать, приезжать в Омск, а каждые два года ваш Омский драматический театр будет приезжать в Москву в Вахтанговский театр, чтобы показать свои лучшие спектакли. Мне кажется, это такое очень серьёзное творческое обогащение двух коллективов, какая-то незримая связь и очень важный стимул для вашего театра в том плане, что все артисты, все сотрудники знают — раз в два года мы ездим в Москву. Для омского театра, мне кажется, это очень-очень важно. А для нас очень важно приезжать сюда каждые два года и возлагать цветы к мемориальной доске, останавливаться у здания, где было общежитие и жили артисты Театра Вахтангова. Всё, что я вам сейчас рассказываю, мне 15 лет назад, когда я первый раз приехал в Омск с Театром Вахтангова, рассказала Галина Львовна Коновалова, которая как раз одна из последних была в числе эвакуированных сотрудников и актёров театра, кто приехал в Омск. Ею написана целая книга по истории театра, в том числе две главы в ней посвящены Омску.

— Не все спектакли, которые театр показывает на исторической сцене, по техническим причинам возможно привезти. Как вы формировали репертуар в этот раз, что-то, может быть, на ходу приходилось менять?

— Нет-нет. Вы знаете, во-первых, репертуар на все наши гастроли мы составляем, формируем, согласовываем по техническим моментам. Пишем технические райдеры, всё делается за полгода, это не делается на бегу. Мы исходили из того, что мы должны привезти в первую очередь то, что ещё не возили к вам в Омск, чтобы не повторяться. Мы должны показать все грани творческой жизни сегодняшнего Вахтанговского театра: всё, что есть, всё, что мы выпускаем нового, то, что ещё не привозили. И следующий момент, вы правильно сказали, по техническим причинам, по причинам оснащённости площадок в Омске: есть у нас несколько спектаклей, которые я бы очень хотел, чтобы вы увидели, но, к сожалению, пока не произойдёт капремонт и реконструкция Музыкального театра, я думаю, мы это сделать не сможем. Но есть ещё надежда, что у вас скоро откроется, насколько я знаю, ТЮЗ…

— Мы тоже ждём.

— ...и, может быть, там как раз мы сможем показать те спектакли, которые пока, ещё раз подчеркиваю, в силу технических причин не доехали до Омска.

— Но всё, что было запланировано за эти полгода, всё удалось?

— Да.

— Театр Вахтангова на сегодня — это не просто театр, это целая система, я бы сказала так. Вы даёте 100 спектаклей в месяц.

— Нет, 170.

— Около 200!

— Да.

— Шесть площадок.

— Да, шесть сцен. Ну вот так мы живём уже долгие годы. В этом нет ничего удивительного, потому что главное дело театра — утром репетировать, а вечером открывать занавес. Ничего другого в театре не придумано. И вот все, с моей точки зрения, придумки, которые есть сейчас в Москве, в Питере, когда театр начинает помимо этих вещей, о которых я рассказывал, заниматься какими-то читками пьес, какими-то попытками взять на себя функцию допобразования, какие-то социальные проекты... С моей точки зрения, театр не для этого создан. К примеру, когда театр пытается собой подменить учреждение допобразования, когда театр пытается взять на себя какую-то социальную функцию государства. Понимаете, для этого у нас есть масса всяческих учреждений, контор, центров, объединений, где этим профессионально занимаются. Поэтому, с моей точки зрения, театр создан для того, чтобы утром репетировать, думать о новых премьерах, новых спектаклях, а вечером открывать занавес и двери театра для публики.

Так вот, в Театре Вахтангова шесть сценических площадок. Они все находятся на Арбате. У нас огромная труппа, 118 человек. Естественно, чтобы занять артистов работой, чтобы они получали достойную заработную плату, мы, безусловно, играем такое большое количество спектаклей, порядка 170 в месяц. 

— При вас удалось при финансируемой организации превратить Театр Вахтангова в высокоприбыльный, где (цитирую также вас) практически никогда не бывает свободных мест. Как вам как директору это удалось?

— Ну, слушайте, это же путь не за год. Это же путь не в один театральный сезон. Это путь длиною в 15 лет. Я в апреле отметил 15-летие, как я директор Вахтанговского театра. Это путь такой — по шагу вперёд, два шага назад, два шага вперёд, шаг назад. Это работа каждый день. Это не сразу случилось, это не сразу произошло. Это спектакли, это различные режиссёры. Очень важно слышать, что хочет сегодня видеть публика, разговаривать со зрителем очень уважительно, создавать вокруг театра, я буду говорить сейчас простым языком, массу удобств, каких-то локаций, каких-то «приятностей», если так можно сказать.

Вы знаете, к примеру, мы, пожалуй, один из немногих театров в Москве, (где возможно такое): у нас при покупке билета сразу всплывает окно на сайте, где ты можешь заказать столик в зрительском буфете. И не просто заказать, а выбрать из меню, что есть у нас, и сразу же оплатить. К твоему приходу этот стол будет накрыт, тебя встретят и проводят. То же самое на антракт.

— Насколько я знаю, даже кухня именно ваша.

— Да, у нас полностью собственное производство. У нас можно оплатить программки по QR-коду. Для это не нужно обязательно иметь в кармане наличные. У нас можно купить любимому артисту розу в фойе и также оплатить по QR-коду. У нас много всего: то, что окружает театр. Мы на регулярной основе проводим экскурсии по театру, на которые тоже, кстати, не достать билетов. Мы выпускаем нашу театральную газету, где общаемся с нашими зрителями. И это тоже такой, скажем так, ненавязчивый маркетинг. Мы имеем постоянно действующую огромную книжную программу, у нас на сайте представлена библиотека, а эти книжки вживую можно купить у нас в фойе. Мы не торгуем бижутерией в фойе, какой-то другой гадостью. Понимаете, мы всё время говорим о том, что театр — это святое место, и к нему нужно относиться достаточно свято. Как мне кажется, вот это (и есть) какие-то меры, о которых я сейчас сказал. Ну, к примеру, уж простите, это вы задали вопрос, но я должен на это тоже ответить. Например, мы добились, что у нас не бывает очередей в гардеробе и в женском туалете.

— Это тоже немаловажно.

— Да-да, тоже. Мы всё время думаем о том, как сделать так, чтобы зрителю было приходить в театр не просто приятно, а ещё и комфортно. Сегодня это требование времени. Люди хотят не просто прийти в зал, плюхнуться в своё кресло и смотреть спектакль, люди хотят ещё получать сервис определённой доступности, лёгкости, какой-то понятности, начиная от покупки билета на сайте театра. Вы сказали про билеты. Когда мы открываем предварительную продажу билетов на наши малые сцены, билеты в основном заканчиваются за 15-20 минут от старта продаж.

— Успеть бы, да, за эти 15 минут.

— А на историческую сцену, где 1155 мест, ну, где-то два-три дня — и билетов нет. А на какие-то определённые спектакли в течение дня надо успеть купить билет. Радует меня это? Очень! Но за этим есть и огромная ответственность, понимаете: обеспечение репертуара, чтобы репертуар шёл без замен, без отмен, потому что артисты тоже живые люди…

— Откуда у вас такая любовь к театру? Ведь изначально вы поступали на юридический и, по-моему, даже бросили, не окончив обучение.

— Нет-нет. Я действительно поступал на юридический, я перевёлся на заочное, окончил и думал, что никогда мне эта профессия не будет нужна. Но вот прошли многие годы и десятилетия, и я понимаю: хорошо, что я получил какое-то базовое, причём в советское время, юридическое образование, которое и сегодня мне в достаточной мере помогает в вопросах жизнедеятельности театра. С моей точки зрения, нельзя работать в театре и его не любить. Почему говорят, у кого-то получается, у кого-то нет? Потому что нет такого проникновения в то дело, которому ты служишь, нет такого погружения в это дело, понимаете.

— Как вы сами пришли в театр?

— Я пришёл в театр, когда мне было 16 лет, монтировщиком сцены.

— Потому что надо было заработать?

— Театр и заработать — это две разные вещи. Если надо заработать, то…

— 16 лет, студент…

— Нет, знаете, это даже смешно сейчас звучит. Как-то так случилось, что с самого детства мама меня водила по всем московским театрам. Мы с ней каждую неделю обязательно ходили в театр. И вот эта любовь с детства в конечном итоге переросла в какую-то профессиональную деятельность. И в профессию.

— Так же постепенно, постепенно?

— Да, абсолютно!

— Какие качества руководящей должности (взяли) от Михаила Александровича Ульянова? От нашего земляка, кстати.

— С вашим земляком я, к сожалению, близко не был знаком. Я очень дружил с его дочерью Леной Ульяновой, пока она не умерла, она много раз приезжала к вам в Омск, в Тару. Самое главное, что Михаил Александрович сделал в те самые страшные нулевые годы, когда казалось, что весь мир, страна рушится, он сумел (сделать) силой своего авторитета, масштаба человеческой личности. Потому что ну что он мог предложить артистам? Какие-то сумасшедшие деньги? Их не было. Какие-то интереснейшие творческие проекты? На любой проект, на любую постановку спектакля, опять же, нужны деньги. И вот он попал в очень сложное время, когда одна страна под названием Советский Союз перестала существовать в один день, а он этой стране верой и правдой служил и свято верил. И, вы знаете, был председателем Союза театральных деятелей, и членом ЦК КПСС, и делегатом каждого партийного съезда. И вот эта страна перестала существовать. Стала Россия, новое государство, и ему было очень-очень сложно и тяжело встроиться в эти новые реалии. Самое главное, что он сделал, — он не дал коллективу, артистам разбежаться, разделиться, уйти. Если мы посмотрим на труппу, то Театр Вахтангова, слава богу, минимизировал эти человеческие и творческие потери. Всё равно кто-то ушёл, но это не было как в других театрах, когда коллектив делился на два: появилось два МХАТа — МХАТ Горького и МХАТ Чехова, два театра Ермоловой, две Таганки и так далее. А есть театры, которые покинули ведущие артисты, потому что просто нужно было, извините, содержать детей, семьи... Он сумел минимизировать эти потери. При этом он сделал ещё одну важную вещь в театре — он взрастил новое актёрское поколение. Знаете, кто это сегодня?

— Говорите.

— Маковецкий, Рутберг, Симонов, Аронова. Вот это те люди, которых молодыми студентами он взял в театр. У него было чутьё на актёра, на талант. Это тоже очень важно: чутьё на талант. Поэтому только с трепетом и с благодарностью могу вспоминать Михаила Александровича, которого, к сожалению, не знал.

— Когда вы пришли руководить театром, помните ли то время, как сошлись с актёрами, всё ли было так гладко?

— В театре гладко никогда не бывает. Никогда не бывает гладко. Гладко и чтобы с кем-то сразу сошёлся.

— Какие сложности были?

— Театр — это такая субстанция, которая никого сразу не принимает, никого не воспринимает.

— А вы были готовы к этому?

— И был готов и не был готов к чему-то. Глаза боятся, а руки делают. Я очень хорошо помню слова Людмилы Васильевны Максаковой, которые она как-то раз мне сказала. Она пришла ко мне в кабинет и говорит: мне о вас что-то такое сказали. Чтоб вы знали, я ответила, что я так давно живу на этом свете, что привыкла верить не глазам, а только делам. Я верю вашим делам.

— Вы просто ежедневно доказывали.

— Просто нужно думать о людях, нужно об артистах заботиться, артисты в этом нуждаются. Артисты — это особые люди, люди без кожи. Почему мы с вами их называем людьми без кожи? Потому что если они будут как мы с вами, с аналитическими способностями, уметь закрыться, отстраниться, то, наверное, каждый вечер они не смогут какой-то новый образ надевать на себя и вещать нам со сцены так, что мы с вами будем плакать и смеяться. Это совершенно иные люди по восприятию окружающего мира. И об этих людях надо заботиться, с ними надо разговаривать, надо уметь с ними разговаривать, это тоже часть профессии директора.

— Получается сегодня?

— Наверно, лучше у них спросить.

— Спросим, хорошо. Отличается ли провинциальная публика от столичной? Вы говорите, что уже 15 лет как возобновили традицию приезжать в Омск, и можете проследить в динамике. Может быть, и наша публика меняется. И если отличается от столичной, то чем?

— Я, во-первых, не употреблял бы слово «провинция», оно коробит. Я бы сказал, региональный зритель отличается от московского? Да, конечно! Отличается — и в лучшую сторону. Тем, что в Москве очень развит, знаете, такой снобизм: всё это есть у нас и так далее. А когда мы сюда (не только к вам, вообще в любой город нашей страны) приезжаем, мы прямо чувствуем вот это дыхание зрительного зала, когда они внимают каждому слову, каждой реплике, каждой интонации, потому что они понимают, что это здесь, сегодня и сейчас, а завтра этого уже не будет, завтра театр или уедет, или будет другой спектакль, или Театр Вахтангова приедет через сколько-то, и ещё неизвестно, через сколько, как и когда. И как люди слушают, как они воспринимают спектакль, как они в себя это всё впитывают, как они боятся пропустить каждую реплику, каждое движение! Потому что театр — это ведь очень сильное эмоциональное искусство, когда можно не только словом, а средствами выразительности, пластикой, музыкой, светом передать очень многие смыслы в жизни. Люди это очень пытаются поймать, словить, испытать этот катарсис. Вы знаете, я всегда не устаю повторять очень простую вещь, сказанную простым языком: что мы в театр с вами ходим, по сути, за двумя эмоциями — поплакать или посмеяться.

— Я согласна, да.

— И если эти две эмоции или одну из этих эмоций сегодня вечером мы с вами в театре получили, то мы можем смело сказать, что театр выполняет ту свою функцию, ради чего он был создан, ради чего государство этот театр поддерживает.

— Одна из крайних постановок (6 мая была премьера) — «Солнце Ландау». Ваш театр поставил спектакль о великом физике, где вы совместили и физику, и лирику, если можно так сказать.

— Да, абсолютно.

— Байопик — такой жанр, он скорее больше для кино, он, кстати, популярен сейчас. А для театра это, скорее всего, какое-то исключение.

— Ну почему театру не попробовать себя именно в жанре байопик?

— Причём это хорошо получилось. Слёзы и радость, все эмоции…

— Вы знаете, я очень надеюсь, что если ТЮЗ выйдет из реконструкции, может быть, через два года мы привезём этот спектакль.

— Привезёте?

— Очень хочется его привезти.

— А мы будем ждать.

— Здесь действительно для нас это тоже такой опыт, когда фактически артисты вместе с главным режиссёром театра Анатолием Шульевым, кто это поставил, в процессе репетиций создали сценарную основу этого спектакля. Потому что была пьеса, написанная по нашему заказу двумя молодыми девушками. Когда появляется такая современная пьеса-байопик, естественно, в процессе репетиций очень многое в тексте пьесы, в каких-то её сценах меняется. Поэтому спектакль тоже для нас ценен и необычен, что он поставлен не по известной пьесе: Островский, Чехов, Толстой, когда есть мощный драматургический материал, а это, что называется, сдавалось в репетиционном зале. И я очень рад и за всех артистов, и за Анатолия Шульева, главного режиссёра, что этот спектакль сложился и получился. И действительно, театр впервые соприкоснулся с ядерной физикой. И мы, я имею в виду артисты, ездили в Ядерный центр России, была встреча с учёными, они объяснили, что такое квантовая физика, чем она занимается. Оказалось, что это просто потрясающий такой отдельный мир, (надо было) понять, что, собственно, играть, кто эти люди, физики, чем они занимаются. Это скучные люди, которые какие-то формулы пишут, а что дальше за этими формулами стоит?.. Мне кажется, это очень интересная история, и я рад, что она так уже полюбилась зрителям в Москве.

— И отозвалась, конечно. А какие ещё необычные, запоминающиеся спектакли, которые сейчас идут на вашей сцене, вы можете назвать?

— Мы каждый год выпускаем минимум 6-8 премьер. Вот вчера мы привезли вам премьеру этого театрального сезона «Ионыч». Мне кажется, она тоже очень интересна как взгляд режиссёра на собственно драматургию. Это маленький рассказ Антона Павловича Чехова, всего четыре страницы, можно прочитать за 18-20 минут. Как он его сумел превратить в полноценное художественное зрелище продолжительностью час сорок, как он сумел это рассказать — достаточно банальную, простую историю, описанную Чеховым? Как он её подал, мне это тоже очень интересно, причём из выразительных средств — практически пустая сцена. Но вроде бы на сцене всё есть. Это тоже очень здорово!

— А успех спектакля чем должен быть продиктован?

— Это вообще всегда загадка со многими неизвестными.

— Это непредсказуемо, да?

— Да, абсолютно. Если кто-то разгадает эту загадку в творчестве и напишет какую-то научную книгу и опишет этот путь — что надо и как сделать, чтобы получился аншлаговый, как мы говорим в театре, спектакль, который будет любим долгие годы зрителем, это, с моей точки зрения, такое уравнение со многими неизвестными. Поэтому никто ещё эту истину не раскопал. Мне кажется, что успешный спектакль — это спектакль, который цепляет зрителя в зале, мы говорим о каких-то вещах, которые попадают мне в сердце, вызывают у меня те самые две эмоции, о которых я вам уже сегодня сказал. Если происходят такие вещи, то тогда сюжет, то, что мы рассказываем, держит зрителя и заставляет вместе с артистами смотреть, думать, размышлять, проявлять эмпатию, страдать, радоваться, смеяться. И тогда происходит чудо под названием театр.

— Замечательно! На пресс-конференции в Театре драмы вы сказали: «Я знаю только одно — в Вахтанговском театре со сцены никогда не будут ругаться матом…

— Да, это так.

— Никто не будет снимать штаны и трусы». Значит ли это, что вы не планируете работать с современными пьесами? Потому что там вот этого действительно навалом.

— С любыми пьесами, только без мата и без скабрезностей. Если вся современность кроется вот в этом, то такая современность, я уверен, зрителю не нужна.

— И вам тоже.

— И нам тоже. Я такие спектакли просто бы прекращал играть на сцене. Пожалуйста, вон идите в частный подвальный театр и в подвале занимайтесь этой гадостью. Наводнили, извините, Россию вот этой драматургической гадостью новых этих никому не нужных пьес, каких-то ненужных авторов, режиссёров, которым нужен только один скандал и провокация на сцене…

— А что это вообще за явление?

— Это гадость, вот это что такое! Это художественная гадость, мерзость.

— Это черта нашего времени?

— Это черта низких людей, которые от своей бесталантливости и скупости… Им нужно, чтобы серость заиграла белым цветом.

— Такой эпатаж?

— Да. Поэтому как это сделать? Только через скандал. Когда мы не о высоком… Понимаете, театр — это когда что-то отсюда и выше (показывает рукой вверх). Так всегда было! А то, что ниже пояса, это, как всегда говорили, к доктору, к врачу. Театр должен врачевать человеческую душу, театр должен возвышать человека, а не понижать. Я понимаю, что в нашей жизни вокруг много всего происходит, но это не значит, что если кто-то писает в лифте, мы должны на тысячный зал это всё показывать. И уверять, что это жизнь!

— Какой он, современный театр?

— Вы имеете в виду (обводит руками пространство)?

— Вообще, да.

— Очень разный! И в этом есть своя абсолютная прелесть, потому что… ну театр должен быть разным. Мы все люди разные, мы все всё по-разному воспринимаем, у нас у всех свои жизненные предпочтения, бытовые условия у всех разные, мы идём за разными эмоциями в театр, поэтому театр не должен быть одинаковым, он должен быть разным! Но… театр не должен быть скучным. Главная оценка деятельности любого театра — это табличка в кассе «Все билеты проданы». Всё остальное, поверьте мне, вот эти мнения театральных критиков, блогеров… Это есть? — Есть. Слава богу. Нету — и тоже не надо! Театр без этого проживёт. А без зрителя — нет! Но не должно быть и другое — как в том бородатом анекдоте, когда в театре на сцене три сестры, а в зале дядя Ваня. Вот такой театр существовать не должен! И не надо мне рассказывать, что это у нас публика такая, город такой, к нам никто не ходит… Значит, ВЫ ничего не делаете, чтобы изменить эту ситуацию, ВЫ не воспитываете публику, ВЫ, значит, с публикой говорите таким языком и о том, что людям неинтересно.

Все хотят быть на уровне, но не у всех, к сожалению, это получается. А если мы говорим о миссии театра, то это всё-таки — делать человека лучше. И заставлять конкретного человека, пришедшего сегодня в театр, о чём-то задуматься, поразмышлять, покопаться в себе, подумать о глобальных жизненных, мировых проблемах, сравнить жизнь, то, что мне сегодня рассказали на сцене, с сегодняшними обстоятельствами. Когда театр рефлексирует о том, что сегодня, о том, что вокруг. Это очень важно — заставлять человека размышлять и думать!

— Огромное вам спасибо!