Марина Костерина | Текстовая версия подкаста «Трамплина» «Знай наших!»

---

Для тех, кто любит читать, текстовая версия подкаста «Знай наших!» с Мариной Костериной.

---

– Это «Трамплин Медиа» с подкастом «Знай наших!». Сегодня у нас в гостях Марина Костерина – пианистка, солистка Омской филармонии. Пока не буду говорить ещё одно, мы это выясним по ходу разговора. Немного, чтобы люди понимали: выпускница Российской академии музыки имени Гнесиных по классу специального фортепиано профессора Гордона, аспирантура в классе заслуженного деятеля искусств Российской Федерации профессора Троппа.

Музыка, Москва – и теперь Омск. Понятно, что Омская филармония хорошее заведение культуры, но тем не менее... Для кого-то это, наверное, покажется таким если не падением, то спуском вниз. Как вы сами оцениваете?

– Я лично не могу так сказать.

 

– Я надеялась, что вы так скажете.

– Понятно, что Москва, конечно, остаётся таким, может быть, моим любимым городом, как и для всех – какой-то такой вершиной. Но учитывая, что у меня исполнительская деятельность, то, чему я всю жизнь училась, к чему стремилась, я как-то не разделяю по городам, по каким-то спадам или наоборот. В Москве у меня была, наоборот, преимущественно педагогическая деятельность, преподавание на кафедре специального фортепиано в той же академии, где я училась. Также была и исполнительская, концертная деятельность. А здесь в основном, конечно, это концерты. Всё равно я не теряю связи с Москвой.

 

– Буквально вернулись из Москвы.

– Да, поэтому для меня главное, что я остаюсь в профессии, я играю, такая очень насыщенная концертная деятельность, которая особенно не даёт уходить.

 

– Придётся нам всё же поговорить об этом – причина, по которой вы вернулись в Омск, она ведь личная была?

– Да, личная. Я вышла замуж 10 лет назад за дирижёра Омского симфонического оркестра Дмитрия Васильева. И какое-то время мы продолжали жить в разных городах, то есть я продолжала жить и работать в Москве, Дмитрий – здесь. Но уже перед рождением дочери я приняла решение вернуться, уволившись из академии 29 марта. Как сейчас помню, 1 апреля я уже приступила к работе и продолжала работать постоянно, то есть я не уходила в декрет, и уже когда дочери был месяц, мы играли совместный концерт с Дмитрием. Поэтому я как-то не ощутила особенно того, что вот я вышла...

 

– Но послушайте, Марина, ведь рождение ребёнка отнимает массу времени у матери. А музыканту нужно музицировать каждый день, да?

– Да.

 

– Как вы умудрялись это делать? Понятно, что сейчас девочке уже восемь, она уже более или менее самостоятельная и даёт возможность. А малыш, младенец?

– Конечно, это благодарность моим родителям, которые приезжали и помогали, и продолжают помогать. Когда я уезжаю, дочь находится у них. Мне пришлось как-то немножко расширить временные рамки суток, хоть это и невозможно, но пыталась.

 

– За счёт ночи?

– За счёт ночи. И очень много лет я занималась по ночам – либо на электронном инструменте без звука... Но не в наушниках при этом, просто на тихой звучности.

 

– Да, я хотела сказать, представила – соседи, которые вынуждены были бы слушать фортепианную музыку по ночам. То есть вы нашли выход.

– Да. Мне супруг подарил инструмент, «Ямаху», на которой есть возможность заниматься ночью.

 

– Без звука.

– С маленьким звуком, конечно. Также я ездила и продолжаю ездить в филармонию на вечерние и ночные репетиции. Сейчас уже, конечно, реже так делаю. Тем не менее, наверное, 7 лет я беспрерывно занималась ночами.

 

– Хорошо, тогда вернёмся к началу. Как вы выбрали для себя музыку как дело жизни?

– Моя двоюродная бабушка, Галина Витальевна Костерина, преподавала в Первой музыкальной школе, пианистка. И мой папа... В доме всегда звучала музыка – папа играет. В детстве, когда я была маленькая, часто музыка звучала, папа чаще играл, мама тоже.

 

– Но он непрофессиональный музыкант?

– Непрофессиональный.

 

– Но бабушка его научила, видимо.

– Да. Но он и учился в музыкальной школе очень продолжительное время, даже после окончания продолжал заниматься. Поэтому как-то для меня это стало естественным, я с удовольствием пошла заниматься музыкой. Бабушка меня не к себе взяла, а определила в класс, мне кажется, лучшего педагога в Омске – Наскаловой Галины Васильевны, с которой мне посчастливилось вступить в большой мир музыки, которая мне подарила любовь к исполнительству, любовь к музыке, открыла эту прекрасную дверь.

 

– Не было у вас такого, когда вы учились в музыкальной школе – я просто знаю, что часто у детей такое бывает: они года 2–3 позанимаются, а потом начинается «не хочу», сопротивление, «я устала», потому что это трудно, монотонно, это занудно, то есть требует от ребёнка, который, в общем, для другого немножко предназначен по природе, большой концентрации и отказа от свободного времени. У вас не было такого кризиса? Не хотелось уйти?

– У меня было. Более того, я даже уходила, проучившись год. Мне не всё было понятно, всё было сложно объединять – я пошла в школу и в музыкальную школу одновременно. Оказалась очень большая нагрузка, и мне это не доставляло той радости, которой я ожидала. Никто не сопротивлялся, как-то с пониманием отнеслись, совершенно спокойно.

 

– Дали уйти.

– Самое удивительное, что где-то примерно через год я слушала трансляции по телевидению (тогда передавали конкурсы Чайковского), и меня это настолько вдохновило, что я помню, послушав, брала ноты и начинала разбирать какие-то пьесы, причём я не могла остановиться, настолько захватило. И я сказала, что хочу снова пойти в музыкальную школу, снова вернулась к своей учительнице Галине Васильевне. Помню, что во втором классе я уже поняла, что буду заниматься этим всю свою жизнь. Такой вот был довольно резкий поворот. Но я тогда этого не поняла, это произошло очень естественно.

 

– Марина, а если бы тогда родители ваши не дали вам уйти, а настояли на том, чтобы вы продолжали, было бы это во вред?

– Сейчас сложно сказать.

 

– Но как родитель, например, если вы столкнётесь с такой же ситуацией со своей дочерью, как вы поступите?

– Возможно, что мы договоримся о перерыве, уже знаю по своему опыту. Но я надеюсь, что такого не произойдёт. Я как-то стараюсь как раз сейчас особенно не нажимать и не требовать от неё каких-то высот, долгих занятий. Предоставляю, может, на свой риск, некоторую свободу в этом. Если вижу, что она устала, то я не буду настаивать, чтобы она вставала и занималась или садилась за фортепиано. Стараюсь за этим следить.

А я, конечно, благодарна своим родителям за понимание и такую вот гибкость, которую они мне предоставили, не стали настаивать.

 

– Музыкальная школа, потом музыкальное училище – были ли у вас трудности? Переход от одного этапа к другому.

– Я должна сказать, что мне вообще, наверное, в жизни очень повезло с моими педагогами, учителями, поэтому психологически мне было всегда жалко расставаться с чем-то. Как говорил Анатоль Франс, «прошлое всегда остаётся какой-то частью тебя», поэтому эту часть всегда сложно менять, пересматривать, расставаться. У меня был довольно плавный переход, потому что у меня были очень тёплые отношения с педагогом в школе, и я попала к замечательному педагогу в училище, к Елене Сергеевне Шляпчинской. Придя к ней в класс, я не теряла связи со школьным учителем, мы вместе подбирали программу, как-то сообща. И даже я иногда – в самые первые месяцы – приходила к ней, чтобы обыгрываться. Поэтому не было такого, чтобы я окончила, ушла – и всё, теперь новый этап. Там был переход другой, конечно, более профессиональный в каком-то глубинном смысле понимания, это всегда разные этапы. Но я не помню, чтобы это было очень сложно. Это было интересно.

 

– Как я могу себе представить, музыкальная школа – это больше про развитие, а музыкальное училище – это уже профессиональная подготовка.

– Да, профессиональная. Репертуар сложнее.

 

– Не факт, что, например, выпускник музыкальной школы будет работать музыкантом, а тут большая вероятность того, что будет профессия.

Из интервью о вас, информация, которую я почерпнула в сети: «Пианистка обладает лирико-романтическим дарованием, её исполнительский стиль отличается деликатным отношением к звуку, глубиной, чуткостью интерпретации, бережным отношением к авторскому тексту. Марина одушевляет инструмент, наделяет звуки рояля выразительностью и богатством тембровых оттенков».

Как вы оцениваете такую характеристику? Согласны?

– Спасибо критикам, кто написал, кто это сказал. Конечно, я в каждый звук вкладываю душу, сердце. Как-то даже не знаю, я не могу сказать, что, например, фортепиано, эта специальность – это что-то одно, работа, а жизнь – другое. У меня это всё вместе, моя исполнительская деятельность полностью связана со мной, это часть меня.

 

– Я сейчас буду вам задавать дурацкие вопросы человека, который не связан с музыкой. Вот есть инструмент, есть музыкант – клавиши, пальцы, руки, энергетика. А что позволяет, в чём секрет в технике? Каким образом происходит одушевление инструмента? Или тембр, исполнительский стиль – от чего это зависит?

– Больше тембр, исполнительский стиль... Конечно, все музыканты уже обладают какими-то навыками – техничными, виртуозными и так далее. Но всё равно у каждого человека инструмент будет звучать совершенно по-разному. Это необъяснимо, мне кажется, это какое-то волшебство.

 

– Волшебство.

– Да, действительно, раз мы вместе об этом сказали. Это какая-то тайна, и я думаю, что это ещё связь с музыкой, которую мы играем, незримая связь с композиторами – то, что мы не можем прочесть ни в нотах, ни между тактов. Это передаётся, наверное, каждый это пропускает через себя, поэтому инструмент у каждого звучит совершенно по-разному. Не найдётся, наверное, ни одного случая, чтобы одно произведение прозвучало у кого-то очень похоже.

 

– Одинаково.

– Это интерпретации. Но при этом можно определить исполнителя... Просто слышу и представляю...

 

– Просто слышите музыку?

– Да, представляю – Гилельс, Соколов или Марта Аргерих, Клиберн... И уже зная этих композиторов, слушая их некоторое количество раз, уже можно определить. Всё-таки разговор именно об исполнительском стиле.

 

– Есть у вас кумиры-пианисты?

– Очень много пианистов, и я не могу сказать... Как один музыкант говорил, что «слушая одного, кажется, что он лучше» и нельзя говорить о том, что... В разной музыке – разные, конечно, у каждого – своё. Это Эмиль Гильельс, Григорий Соколов, на концерты которого я очень часто ездила в Петербург, Ван Клиберн, с которым связано очень много, личное знакомство с ним – это тоже для меня большое, знаменательное событие. Мне бабушка когда-то подарила набор пластинок Вана Клиберна, в 9 лет после какого-то удачного выступления. «Ван Клиберн в Москве». И большинство произведений я услышала именно в его исполнении в первый раз. Где-то, может быть, это какое-то влияние показывает. Также Владимир Софроницкий, очень тонкий музыкант из XX века. Репертуарные какие-то вещи, Софроницкий очень много играл Скрябина, Шопена, тоже может быть какое-то такое влияние. Мой педагог, профессор Владимир Тропп, конечно, кумир, да.

 

– А композиторы любимые?

– Шопен, Рахманинов, Скрябин. Можно бесконечно перечислять, но это, наверное, те композиторы...

 

– А кто из них самый сложный для вас?

– Наверное, всё-таки Скрябин – самый загадочный: он может быть как самым простым, так и самым сложным, потому что есть периоды, если его какое-то время не играть, он как будто бы закрывает перед собой двери и нужно какое-то время, чтобы вновь поймать вот эту вот его нить, его посыл. Но при этом – если он всегда в репертуаре, если его постоянно продолжать исполнять, то это что-то невероятное, пребывание в его мире. Действительно музыка мистики, волшебства, которое как будто окрыляет и само играет.

 

– Сколько времени в сутки у вас уходит на музыку?

– 24 часа. Это образно говоря, потому что всё равно об этом идёт мысль, всё время что-то звучит из программы, которая готовится. Но вообще у меня нет фиксированного времени – что я занимаюсь, например четыре или пять часов стабильно и не могу позаниматься меньше или больше. Всё достаточно свободно. Но стараюсь всё-таки не менее двух часов в день, в сутки посвящать, а если перед концертом, то уже всё время, какое возможно, ближе к концерту посвящено занятиям. Перед концертом я не могу ничем другим заниматься, как-то вот так вот устроена, какая-то невесомость, будто что-то отрывает от земли и не даёт заниматься какими-то бытовыми делами. Всё равно необходимость в этом, конечно, есть, поэтому приходится как-то совмещать, что является достаточно сложным.

 

– Сейчас такой вопрос вам задам: а любите ли вы тишину?

– Очень люблю.

 

– То есть у вас есть паузы между музыкой?

– Есть.

 

– Учитывая, что у вас семья музыкальная и что у вас есть ребёнок, где вы находите тишину?

– Изредка где-то, может быть, выходя за пределы дома.

 

– То есть дома тишины нет.

– Дома практически нет, только в вечернее, ночное время, поэтому я уже дожидаюсь, когда наступает эта тишина и перед ночными занятиями я иногда немножко просто нахожусь в тишине, настраиваюсь. Это меня очень вдохновляет на определённый лад.

 

– А когда вы в тишине, допустим, когда выходите на прогулки, в голове вашей музыка звучит в это время?

– Чаще всего звучит. Как ни странно бывает, когда уже очень много концертов, очень много занятости и так далее, вдруг она наступает. Когда нужно перед концертом, казалось бы, наоборот – внутренне прорабатывать, прослушивать произведения, вдруг наступает вот это вот затишье, перед выходом на сцену.

 

– Как вы познакомились с Дмитрием? Помните вашу первую встречу?

– Да. Я как раз тогда жила в Москве, в Москве проходил международный фестиваль симфонических оркестров, и я попала на выступление омского оркестра, дирижировал Дмитрий. Причём самое удивительное – поскольку я сама всё-таки омичка – первый раз попала в Москве на его концерт, но не решилась тогда подойти познакомиться.

 

– То есть была мысль подойти познакомиться.

– Была мысль, но как-то не стала отвлекать. Конечно, была мысль, мечта сыграть с омским оркестром, поскольку в детстве и в юности я очень часто играла, потом был какой-то перерыв – менялись дирижёры, в студенчестве тоже не поступало приглашений. Но меня эта мысль и мечта не оставляли, и в один из приездов я пришла в филармонию, договорилась о встрече, как-то мы так познакомились, а потом Дмитрий спустя время пригласил с концертом.

 

– Но вы, когда хотели с ним познакомиться и поговорить, он вас интересовал как дирижёр?

– Да.

 

– Не как мужчина?

– Конечно, что-то такое вот... Я обратила внимание...

 

– Но больше профессионального интереса.

– Да, конечно, что-то необъяснимое как-то зацепило, не оставляла какая-то мысль. Притом, что не сразу получилось согласовать совместное выступление, на это уходило время. Любой другой, может быть, сказал бы: «Ну и ладно, у меня же есть и другие концерты, другие приглашения». Но, наверное, мне какая-то подсказка свыше была – продолжать общение. И уже потом, благодаря, может быть, высшим силам и людям, которые помогли нашей второй встрече – как раз я передавала ноты от супруги Крылатова, Евгения Крылатова, с которой мы много дружили и общались, тоже познакомившись. Благодаря тому, что омскому оркестру и дирижёру понадобились ноты Караманова. Севиль Караманова, жена Крылатова, являлась родной сестрой композитора Караманова, она мне передала ноты симфонии, которые я привезла. И она мне сказала: «Тебе нужно обязательно сыграть Ave Maria [это фортепианный концерт], именно тебе нужно сыграть, вот я вижу». Я передала ноты симфонии Дмитрию, как-то произошла уже вторая встреча, после чего Дмитрий пригласил меня сыграть концерт.

 

– Ave Maria?

– Нет, сначала это были «Ночи в садах Испании», а уже второй раз концерт Моцарта. Я приехала играть осенью, после чего Дмитрий сразу же сделал мне предложение.

 

– Ничего себе! То есть концерт сыграл решающую роль?

– Да. Причём не первый. Первое выступление – это были «Ночи в садах Испании», тоже одно из наших любимых произведений, вообще я очень люблю испанскую фортепианную музыку, много ездила в Испанию, что-то меня там привлекает. А позже, спустя год, наверное, – концерт Моцарта. Переписка перед концертом такая, может быть, больше делового характера с некоторыми лирическими, поэтическими мыслями...

 

– А потом предложение. Как вы восприняли это?

– Это было какое-то единение душ, настолько мы были на концерте, на репетиции... Может, Моцарт тоже помог. Ave Maria мы уже исполнили в этом же году, получается. Ave Maria – это Благовещение, концерт посвящён Благовещению, это было первое произведение после моего переезда, возвращения в Омск, как раз перед рождением дочери. Тоже, мне кажется, было очень символично. Спасибо людям, спасибо Севиль Сабитовне Карамановой, которая сказала, что «именно тебе нужно сыграть эту музыку». Я никогда не слышала этой музыки прежде, но помню, что после её слов я нашла запись, послушала – и было ощущение, как будто эта музыка всегда была со мной, откуда-то издалека, из детства... Я не могла её слышать, это тоже какие-то удивительные вещи.

 

– Волшебство. Предопределено ли было, что ваша дочь будет заниматься музыкой?

– Думаю, да.

 

– То есть у неё не было вариантов.

– Да. Я в принципе, ещё когда жила в Москве, много занималась с детьми параллельно со своей работой в вузе и исполнительством. Мне это нравилось, я понимала: когда у меня будет свой ребёнок, мне бы хотелось, чтобы он слушал музыку. Когда ей было три года, она очень хотела играть на скрипке, но это было очень рано, но мы поняли, что у неё есть такое стремление, она очень музыкальна, мы думаем, что она одарена.

 

– Генетика.

– И поэтому мы решили в четыре года её отдать в музыкальную школу. Сейчас я понимаю, что, возможно, это было чуть рано. Но тогда мне казалось, что лучше раньше, чтобы она естественно в это вошла.

 

– Где-то даже я читала, что до пяти лет – очень важно, когда слух формируется, что это обязательно должно быть до пяти лет с ребёнком. Так?

– Я не знала об этом, просто так по интуиции решила, тем более что она не ходила в садик, вместо садика пошла в музыкальную школу – на два инструмента, потому что мы не могли решить, не могли выбрать.

 

– А как видно, что ребёнок музыкально одарён?

– Она всегда поёт, с самого раннего младенчества она что-то напевала, даже когда что-то делала, и это продолжается. Танцует, движения...

 

– Ритм.

– Да. Как-то она в музыке очень реагирует. Ещё в раннем детстве она начала определять, что удивительно, композиторов.

 

– На слух?

– На слух. Причём звучала где-то по телевидению симфония Бетховена, мы в шутку спросили: «Какой композитор?», она говорит: «Бетховен». Или там Рахманинов. Откуда это, может, где-то слышала, когда я с нею говорю – «Это Рахманинов». Тем не менее тонкость какая-то есть.

 

– Тонкость слуха, восприятия.

– Да. Тонкость душевная ещё, я думаю, очень важный компонент.

 

– В маму?

– Я думаю, что не только в маму.

 

– Как с выбором музыкального инструмента? Потому что, в принципе – папа, симфонический оркестр, большой выбор музыкальных инструментов; мама – понятно, пианино, значит, наверное, пианино тоже.

– Тоже, но в меньшей степени. Сначала мы начали заниматься, она попала по скрипке и начинала по фортепиано. А скрипка всегда была с большим акцентом. Сейчас Вероника по фортепиано занимается у меня, я устроилась в музыкальную школу на одну ученицу.

 

– Специально для дочери.

– Да. Ну а со скрипкой всё-таки серьёзнее всё, потому что я могу где-то и пожалеть, простить, не позаниматься, сделать паузу. В скрипке это невозможно, всё-таки педагог. В прошлом году она уже выступила на конкурсе и состоялся её дебют с оркестром. Мне кажется, это для неё было такое достижение.

 

– Получается, что она уже четыре года занимается музыкой.

– Да.

 

– У неё уже есть какая-то исполнительская практика? В рамках школы концерты.

– Как раз она играла в основном только на зачётах, на академических концертах, но в прошлом году сама изъявила желание участвовать в конкурсе «Солист оркестра», собрала всю свою волю, чем нас очень поразила, восхитила, и наш дебют с ней состоялся в Органном зале на отборочном туре, мы с ней вдвоём выходили на сцену и играли. Она прошла в финал и уже с папой, с оркестром выступала, получила диплом.

 

– Потрясающе. Вы строгая мама?

– Нет, меня все ругают за то, что я совсем не строгая.

 

– Либеральная мать, как я говорю.

– Не получается быть строгой, да.

 

– Дмитрий в интервью одному из омских изданий сказал, что вы такая тревожная.

– Ну, беспокойная.

 

– Беспокойная, тревожная. Вы считаете это проблемой? В чём это выражается?

– Я всегда как-то трепетно отношусь к её внутреннему состоянию...

 

– Именно к дочери?

– Да. Просто мы ведь об этом говорили сейчас.

 

– В этом контексте.

– Наверное, да. За её здоровье, за её внутреннее какое-то состояние – наверное, тревожность. Потому что об очень многом всегда волнуюсь.

 

– Мама волнуется, да. Но считаете ли вы это проблемой? Что это не совсем правильно.

– Мне кажется, что всякая мама выбирает это: так, и по-другому нельзя. Не получится у меня стать другой, перестать волноваться, меньше проводить с ней время. Даже когда я уезжаю, мы всегда на связи, постоянно.

 

– Я сейчас хотела спросить, как переносит Вероника разлуку с мамой, потому что всё-таки жизнь артиста связана с разъездами.

– Да. Казалось, что я начала гастролировать достаточно рано для её возраста, когда ей было полтора года, я уже поехала выступать в Эстонию на конкурс, потом в два года – в Америку. То есть это были длительные мои отъезды, гастроли. Но тем дальше, тем, мне кажется, тревожность и какая-то потребность у нас друг в друге – она увеличивается. Раньше мне было трудно, но не настолько. Сейчас... Сейчас хочется всегда с собой её взять. Мы постоянно созваниваемся, она постоянно просит меня прислать, где я, всё время мы находимся на связи. Не знаю, проблема это или нет, но вот так оно есть.

 

– А как ваши профессиональные интересы стыкуются с Дмитрием в рамках семьи? Участвует ли он, помогает ли он вам – даёт ли какие-то советы, когда вы работаете над новой программой, например.

– Часто это очень интересно и здорово, что мы можем вместе посоветоваться о выборе репертуара, что-то спросить, как лучше. Когда работаем над совместным выступлением для фортепиано с оркестром, наверное, не происходит у нас настолько каких-то совместных диалогов перед репетициями, многие могут, конечно, очень удивиться этому. Я работаю, учу своё сама. Бывает даже такое, что мы с Дмитрием встречаемся на репетиции и первый раз уже оговариваем, то есть репетируем уже, и он до сих пор может не знать в каком я темпе или что я здесь и как буду играть. Может быть, это не совсем верно, но у нас происходит так. Может быть, многие думают, что у нас всё слаженно, мы много репетируем, но в силу занятости мы не можем заранее вот так согласовать. Конечно, мы согласовываем репертуар, который будем играть в следующем сезоне. Благодаря Дмитрию я узнала очень много новой, современной музыки и внедрила её в свой репертуар, поскольку раньше как-то классический, романтический у меня был репертуар. Сейчас очень много всего нового, и я очень ему благодарна за эти новые открытия. Дмитрий тоже, бывает, советуется со мной.

 

– В ваших нынешних совместных концертах чувствуете ли вы то самое единение, как было в том знаменательном концерте, после которого он сделал вам предложение?

– Я думаю, это был такой, может быть, исключительный концерт. Другой и не должен повторять именно тех эмоций, каждый раз – что-то новое. Я чувствую на концертах очень мощную поддержку Дмитрия, его волнение, которое, может быть, передаётся друг другу. Потому что не могу сказать, что я в Омске так спокойно выхожу, без какой-то нервозности или каких-то тревог, на сцену. Поэтому у нас идёт какое-то такое деление.

 

– Вы выступали на разных площадках, в том числе мировых сценах, это была и Америка. Где вы чувствовали большее волнение, вам казалось, что трудный зал? Было ли такое?

– Вот не поверите, но, наверное, это в Омске.

 

– Да вы что! Почему?

– Наверное, на своей родной земле, может быть, чувство ответственности... Сама не могу это объяснить, но, уезжая куда-то, чувствую меньше волнение и тревогу. Даже наоборот – где-то бóльшая свобода. Конечно, ещё зависит от условий: когда все условия есть, можно разыграться. Когда приезжаешь в другие страны и города, не всегда есть возможность много позаниматься.

 

– Я читала, у вас была история, когда вы буквально за сутки прилетели в Америку.

– Да. Видимо, просто ещё какая-то мобилизация организма и эмоций в стрессовой ситуации. Действительно, удивительный случай, когда нужно было... Я играла 28 сентября концерт, который нельзя было отменить, вечером. А вечером 29 сентября мне нужно было уже играть в Филадельфии. И я прямо со сцены, можно сказать, поехала в аэропорт, долетела до Москвы, из Москвы до Нью-Йорка, из Нью-Йорка на поезде – в Филадельфию. Это был, наверное, рекорд. Я ехала, и для меня главной целью было успеть на этот концерт, причём играть совершенно другую программу... Приехав без семи минут семь в зал, я почувствовала себя счастливой, что я успела! Осталось несколько минут, чтобы привести себя в порядок, как-то собраться – и сыграть. Притом, что была трансляция, эфир. В какой-то момент была лёгкая такая «шароха», потому что всё-таки организм...

 

– Джетлаг же страшный.

– Да, это мне дало возможность во времени успеть, уместиться в этом маршруте. Самое запоминающееся было исполнительское приключение. Всё-таки концентрация выдержала этот концерт, тем самым он запомнился. В нём, наверное, есть что-то такое особенное тоже.

 

– Конкурсы. Участвуете ли вы в конкурсах? Есть ли планы поучаствовать в каких-то престижных?

– Я участвовала достаточно часто, начиная ещё со школы, в школьное время. Потом, будучи студенткой академии, много ездила на конкурсы, по несколько раз в год. Получается, что у меня около десяти побед в конкурсах. Ездила гораздо больше, но там есть какие-то дипломы и так далее. Последний раз я участвовала в 2020 году, это был единственный онлайн-конкурс, в котором я поучаствовала, American Protégé в Нью-Йорке, отослав исполнение как раз-таки с оркестром, с Дмитрием – Второй концерт Рахманинова и произведение Шопена. И получила первую премию, была приглашена сыграть в легендарном зале «Карнеги-холл». Но началась пандемия, потом...

 

– Всё сломалось.

– Да. С тех пор это ожидание выступления, где должно было происходить награждение и концерт.

 

– Обидно?

– Очень хотела сыграть в «Карнеги-холл». Ну и продолжаю надеяться. Не знаю, может быть, всё-таки это ещё будет в силе.

А вообще в конкурсах мне очень нравилось всегда участвовать, нравилась атмосфера. Я не испытываю какого-то ощущения конкуренции, у меня всегда появлялись новые друзья, новый повод для путешествия, особенно в студенчестве, когда ещё нет возможности давать концерты по приглашениям. Это, конечно, очень много даёт исполнительской воли. Но большинство конкурсов – до определённого возраста: до 32, до 36 максимум лет. Я успела поучаствовать в самых серьёзных конкурсах как раз.

 

– Не упустили возможность.

– Да. А сейчас уже... Есть, конечно, конкурсы, которые вне возраста, но их совсем единицы. И поскольку сейчас...

 

– Сейчас всё сложно.

– Да, и концерты есть, поэтому такой острой необходимости нет. Есть удовлетворение от того, что я уже успела сделать, уже какие-то дипломы получены, поэтому сейчас в этом нет такой необходимости.

 

– Спасибо, Марина. Я желаю вам вдохновения, концертов, интересных программ и яркой творческой жизни.

– Спасибо большое. Очень приятно.

 

Беседовала Елена Мельниченко