Александр Смоленский | Текстовая версия подкаста «Трамплина» «Знай наших!»

---

Для тех, кто любит читать, текстовая версия подкаста «Знай наших!» с Александром Смоленским.

---

– Это «Медиа Трамплин» с подкастом «Знай наших!». Сегодня у нас в гостях Александр Смоленский, больше известный, наверное, в Омске как DJ SVAT.

– Добрый день.

 

– Тот самый диджей, который недавно представлял наш регион вместе с Камерным оркестром в Москве на ВДНХ. Я ещё знаю, что вы преподаёте в школе диджеинга и играете на множестве инструментов.

– Только не школа диджеинга, а школа креативных индустрий, федеральный проект. И я там преподаю не совсем диджеинг, я руководитель кафедры электронной муызки, так это называется.

 

– Мы об этом поговорим попозже. А пока – блиц, который я вам обещала.

– Сразу с горяченького.

 

– Да-да. Отечественная музыка или западная?

– Западная.

 

– Техно или Deep house?

– Техно.

 

– Школа диджеинга или ночной клуб?

– Ночной клуб.

 

– Работа или семья?

– В данный момент или вообще?

 

– Давайте и так, и так.

– Пока – ночной клуб.

 

– Пока работа. Фрак или футболка?

– Футболка.

 

– Замечательно. Расскажите, немного о том, как состоялась ваша поездка в Москву и как вы вообще решились на такую авантюру? Всё-таки классические музыканты, Григорий Вевер, Камерный оркестр – и тут DJ SVAT.

– Тут можно, знаете, как в сказке: было это давно, жили принц с принцессой... Но на самом деле, если вдаваться в подробности, то никакой сказки нету. Есть банальная дружба, хорошая дружба между Григорием и мной, мы с ним давно знакомы и работаем – в силу того, что все хорошие музыканты так или иначе пересекаются на каких-то сценах, мероприятиях, будь то корпоративные вечера либо какие-то клубы. В данный момент мы, наверное, с Гришей знакомы уже лет 8, каждый знает, кто чем занимается. Я его позвал в прошлом году к нам на открытый урок, чтобы он рассказал детям, почему нот – семь, почему есть чёрные клавиши на клавиатуре фортепиано, что это такое и вообще заинтересовал их теорией музыки. И Григорий, побеседовав с ними час, пошёл со мной пить кофе к нам в кабинет, где я ему в очередной раз показал свои наработки. Если мы с вами на сутки закроемся, можно будет сутки напропалую показывать какие-то свои наработки. Он посмотрел и сказал: «А помнишь, ты мне говорил, что хотел бы записать одну из своих композиций с Камерным оркестром?» У нас была такая история – чуть-чуть раньше, чем мы с ним встретились, где-то полтора года назад. Я, посмотрев один из сериалов про пиратов, вдохновился, у меня как раз рядом был подключённый синтезатор, я решил: попробую-ка написать что-нибудь в стиле саундтрека, саунддизайна. И написал музыку, где нет электронных инструментов, там просто идёт фортепиано, идут виолончели, скрипки, и она звучит именно как камерный хороший оркестр с аккомпанементом фортепиано. Я к нему пришёл и показал, говорю: «Слушай, хотелось бы это сделать для себя, просто на память, сколько это будет стоить?» Поговорили – и забыли. У них были какие-то дела. И тут он мне это напоминает, говорит: «Слушай, а давай-ка мы с тобой поработаем и придумаем с тобой такую вот вещь – сделаем концерт из твоих песен, у тебя же их много». Я говорю: «Ну да, много». «Ты бы хотел показать, что ты делаешь? Для тысячи человек». Я говорю: «Конечно, было бы интересно». Он говорит: «Вот, ты хотел – давай сделаем. Потянем?» Я говорю: «Легко!» Но это «легко» вылилось в год работы. Понимание у меня, что мы сделали что-то такое серьёзное и грандиозное, пришло, наверное, в сентябре этого года за месяц до самого концерта. Потому что когда я понял масштаб... Для меня это до сих пор – просто сесть и делать музыку, я, скажем так, занимаюсь музыкой, когда мне грустно, занимаюсь музыкой, когда мне весело, это просто выплеск эмоций и постоянный поиск чего-то. Я не рассматривал изначально это как какую-то работу, я вообще привык постоянно работать. Но когда я посмотрел со стороны, какую работу мы проделали, что это зал в тысячу человек, это главная омская площадка, это люди, которые ходят именно на Камерный оркестр, взрослые люди. Я сам уже не мальчик, но это всё-таки несколько другой формат.

 

– Совершенно другая аудитория.

– И мне стало очень интересно, как отреагирует народ. Это чистой воды эксперимент для меня – как народ воспримет мою музыку, потому что музыка писалась отдельно от того, что делал Григорий. Григорий уже взял мою готовую музыку.

 

– Которая была написана в течение нескольких лет?

– С 2010 года мы отбирали музыку, которая у меня была. Я какую-то музыку чуть-чуть освежил, некоторые песни вообще потерялись уже, мы брали их – как они были, и он просто дописывал сверху на мои инструменты, повторяя мою мелодию, что-то со скрипками, с виолончелями, с контрабасами. И я в этом плане никак не шёл вразрез с собой. Это полностью моя музыка, и я был счастлив, когда увидел, что народ её хорошо воспринял. Нас вызывали на бис, дарили цветы. Конечно, есть люди, которые сказали: «Ну да, мы послушали, больше мы на такое не пойдём». Но есть гораздо больше людей – зачастую молодых, мои ученики тоже пришли... Сказали: «Вы знаете, мы никогда не думали, что электронная музыка может так хорошо сочетаться вот с этой стариковской музыкой». Они так это называют.

 

– Классику.

– Да. Они просто на такое не ходят. И очень много людей, которые пришли, потом мне писали. И был такой интересный случай – на следующий же день я стоял в очереди и передо мной женщина покупала какой-то товар. Она повернулась, расплылась в улыбке и сказала, что она вчера была у меня на концерте, как это было классно. Сзади народ развесил уши, все стояли, никто даже не спрашивал проходить побыстрее. Она рассказывала, что пришла с сыном, у них с сыном, с отцом достаточно натянутые отношения, потому что он хочет заниматься своим делом, а отец говорит, что он его видит в другом. Классическая такая система, когда родители пытаются реализоваться в детях. И когда она ему показала меня на сцене и сказала, что она меня знает, мы, оказывается, учились в школе... Она рассказала ему историю, что я точно так же шёл к этой цели через тернии, так скажем, и вот сейчас я стою на сцене – и она своему сыну ставит меня в пример. Она говорит – это колесо Сансары. И вот это было, знаете, аж до мурашек. Я просто в шоке был.

 

– Как вам вообще сама выставка? Вы наверняка многое уже посмотрели перед тем, как выйти на сцену? Или вы не ходили по стендам?

– Мы приехали за два дня, мы, конечно, там успели походить, волей-неволей нам приходилось туда приходить – даже просто потому, что мы там репетировали, мы смотрели площадку, сцену, там всё очень серьёзно по организации, это федералы, со всеми допусками и пропусками.

 

– Что лично вас заинтересовало, может, из других регионов что-то?

– Там настолько всё пёстро и красиво в хорошем смысле слова. Каждый регион пытался показать свои лучшие качества. Во-первых, конечно, меня поразило количество больших экранов, LED-панелей, которые натягивали буквально на любую поверхность, начиная от круглых глобусов, я никогда не думал, что это всё можно так изгибать, и заканчивая какими-то фантасмагоричными объёмами – 10 на 15 стена, огромные телевизоры, на которых показываются достижения. Какие-то старые вещи меня не сильно впечатляли – в виде каких-то маленьких сделанных из папье-маше самолётиков, вертолётиков, но то, что показывали так – как-то я вдохновился, это классно, круто. Особенно для тех людей, которые, скажем так, не близки к шоу-бизнесу, я-то всё равно это уже в силу профессии много где видел. Плюс ещё мы приехали на работу, а люди, которые просто заходили с маленькими детьми, смотрели – у всех, конечно, рот открыт, глаза нараспашку, это очень интересно.

 

– А уже известны даты и вообще в принципе есть афиши о том, что ваши концерты с Камерным будут ещё?

– Как только мы провели этот концерт, через день мне сказали, что утвердили концерт на февраль. По поводу афиши я ещё не знаю, билеты продаются, я не в курсе. Этим всем занимается Омская филармония, я тут выступаю сугубо как человек, который приходит, занимается своим делом и в организацию не лезет.

 

– Могли ли вы это своё выступление представить тогда, в каком-то там году, когда вы шли с папой, по-моему, в магазин покупать магнитофон, заодно прикупили кассет... На одной из сторон был Майкл Джексон. Вспомните то время – с того же момента всё началось?

– Кстати, именно поэтому во время блиц-опроса я сказал, что зарубежные композиторы, а не российские.

 

– Уже тогда тяготели?

– Так получилось. У меня есть фотография, когда я маленький, ещё в пелёнках, я уже лежу в наушниках «Вега», по-моему. Чёрно-белая фотография. Папа говорил, что они тогда включали Modern Talking... Нет, не Modern Talking, вру. Они включали что-то тоже английское, сейчас не буду вам врать. А Modern Talking помню уже в осознанном возрасте, я у бабушки и дедушки сидел и слушал тоже в наушниках.

 

– То есть это всё крутилось в семье, вы это слышали?

– Я не могу сказать, что родители были меломанами, но вот это тот момент яркий, что мы пошли и купили магнитофон и папа набрал там кассет – я их все наверняка послушал. Но именно Snap! с одной стороны, а с другой – Майкл Джексон...

 

– Слушайте, ну не Юрий Антонов же.

– Кстати, Юрия Антонова не было. Я помню точно, что был Тальков. И ещё из русских там точно был Владимир Пресняков, он тоже мне очень сильно нравился, опять же, потому что он как Майкл Джексон танцевал. Как-то так получилось.

 

– То есть вам такая активность нравилась.

– Я сам по себе по психотипу такой немножко активный. Просто, видимо, хороший вкус заложили. Тина Тёрнер была тоже, я её помню. Пускай люди, которые нас смотрят, слушают, не подумают, что я приверженец западной музыки по каким-то там политическим взглядам, просто именно сам вкус сформировался под влиянием вот этого вот. И даже русские исполнители, такие как Пресняков-младший, он точно так же делал музыку под влиянием того. Вообще вся музыка – это такой срез культуры. Чем старше ты становишься и можешь заглядывать – опять же, если человек интересуется – куда-то вдаль, тем больше понимаешь, насколько абсурдно делить музыку на какие-то культурные аспекты, потому что все у всех заимствуют. Когда-то это вообще вышло всё из одного, если разбирать теорию музыки – как дорийский строй отличается от какого-то другого. Там две ноты изменяются просто по причине того, что эта музыка приходит на Балканы, и там просто по-другому чуть-чуть сыграли. А по большому счёту – всё то же самое. И если брать генеральные песни, самые знаковые в любых культурах, они всегда все про одно. Скажем, если мы с вами, не зная языка племени лумумбы, с кем-то из них встретимся, если нас не съест сразу, то если показать ему фотографию и просто ткнуть пальцем: «Вот это моя возлюбленная, это мой ребёнок», он вам точно так же подведёт своих и скажет, покажет пальцем – и мы все друг друга поймём. В музыке люди всегда поют про одно и то же, это вечные темы – любовь, какое-то сострадание, радость, лишения.

 

– А потом, после этого случая – всё-таки я хочу хронологию выстроить – вы поступили в музыкальную школу?

– Нет. Я вообще не учился в музыкальной школе. Мне кажется, что это даже хорошо, потому что я очень многих людей моего возраста знаю, это уже Советский Союз, я был в первом классе октябрёнком, во втором классе мы пришли, нам сказали: «Вот эти вот значочечки, пожалуйста, уберите и больше никогда сюда не приносите». Это цитата. Поэтому теперь мы все ходим в джинсовках, а не в школьной форме. В силу этого в этот момент перестройки не было особо дела до ребят моего возраста, многие теряли инициативу, многие потом с радостью говорили: «Я больше никогда не сяду за баян, за фортепиано или гитару». Работы не было, не было перспектив. Я не за всех говорю, но мне почему-то кажется, что я был бы одним из тех людей, которые потеряли бы интерес именно из-за того, что там преподают из-под палки отчасти. Я люблю заниматься только тем делом, которое мне нравится. Я могу работать 24 часа в сутки, свернуть горы, у меня мотивация – потому что я сам этого хочу.

 

– Значит ли это, что нет никакого академизма, только сплошное творчество?

– Да. Это и не накладывает отпечаток, скажем так. Если мы с Григорием садимся и что-то обсуждаем, он подходит с точки зрения академических знаний, а я применяю нестандартные какие-то решения, строя мелодию. Я точно так же руководствуюсь генеральными правилами, да, мы все попадаем условно в ноты, но он никогда бы не увидел эту музыку вот так, как увидел я, а я – при желании, конечно – могу взять, открыть учебник, оттолкнуться, послушать других и сделать так, как у них. Потому мне кажется, что мне это даже пошло на пользу.

 

– Вы не учили сольфеджио?

– Всё это выучено уже просто посредством самоорганизации, особенно за последний год я очень сильно подтянул, так как я учу детей. И конечно, мне нужно не только знать, но и где-то показать, где-то играть, поэтому было куплено фортепиано и, конечно, я это всё дело... Но я и до этого умел! Если мне нужно сыграть какую-то партию соло для своей песни, я просто 40 минут её учу и играю. Потом благополучно забываю, мне опять понадобится время, чтобы это всё дело вспомнить – именно по причине отсутствия практики сольфеджио, арпеджио и так далее. Ну а теперь я это всё восполняю.

 

– А как вы приходите к тому, что нужно купить сегодня фортепиано, завтра – саксофон, послезавтра ещё что-то?

– Я просто открываю глаза. Недавно я себе приобрёл саксофон – очередной, сопрано – почему это произошло? Потому что те деньги, которые я заработал за концерт, я решил, чтобы это колесо Сансары не размыкалось, потратить на музыкальный инструмент. Он у меня будет присутствовать как напоминание о первом концерте. И вложил деньги опять в музыку. Вот я проснулся с этой мыслью, открыл интернет, решил, что в конце концов у меня должен быть хороший дорогой инструмент. Я заказал его себе – и он мне пришёл. С фортепиано точно так же: проснулся, мне нужно тренироваться, а у меня дома есть синтезатор, но он на мало клавиш, нужно побольше. Поэтому просто поехал, купил – и всё.

 

– 88 теперь у вас есть.

– Да, у меня теперь полноценный инструмент, кошке очень нравится, она сразу убегает под кровать и ждёт, пока я перестану заниматься.

 

– Как соседи относятся к этому?

– Соседи – это отдельный разговор. Недавно сосед с третьего этажа сказал: «Ты себе новый саксофон купил?» Но если быть серьёзным, у нас был случай, когда я, играя на саксофоне, разучивал, просто брал ноты, тренировался именно брать ноты... Соседка – я на первом этаже живу, а она на тоже на первом этаже – она в прошлом преподаватель музыки, конечно, она ничего сказать не может. Они периодически тоже садятся за фортепиано, и я слышу, что они там играют, когда к ним приходят гости. В один прекрасный день – спустя год, может быть, полтора – я встречаю её дочку в магазине. У нас всё почему-то в магазине происходит. И она мне говорит: «Ты знаешь, ты вчера играл мелодию, а мама обычно всегда надевала на голову полотенце и со словами “Опять!” уходила в другую комнату. А в этот раз она выключила звук у телевизора, посидела послушала, улыбнулась и сказала: “Смотри-ка, научился”». И вот это тоже до мурашек, тут действительно такое признание, признание соседей. Но я, по-честному, стараюсь это делать только днём, мы живём дружно, сильно их не третирую.

 

– Соседи-коллеги.

– Соседи-коллеги, да. Один раз вот эта дочка начала мне аккомпанировать на фортепиано, когда услышала, что я разучивал «Подмосковные вечера». Мы потом очень долго смялись.

 

– Через стенку?

– Через стенку, да.

 

– С саксофоном, кстати, я слышала историю, что некоторые просто в шкаф залазят и в шкафу начинают репетировать, потому что невозможно, конечно.

– Либо нужно иметь место для тренировок. Сейчас появились специальные устройства, куда засовывается саксофон, – и такая большая сурдина так называемая. А кто-то – шкаф, да.

 

– Вы в своё время занимались ещё и бизнесом, и продюсированием, я знаю, и много-много всего. Как вы из такого обилия выбрали свой путь? Это осознанно было – что я буду и здесь, и здесь?

– Я его и не выбирал. Это делается, как вы только что слышали перед началом нашей беседы. Когда человек чем-то занимается от души и делает это профессионально, всегда рядом находятся люди, которым нужна помощь в чём-то другом. Так как музыка в силу того, что это электронная музыка – это компьютер, а компьютер, электронная музыка, видео, новые технологии – это всё очень рядом, плюс я очень разносторонний человек и всегда дружил со всеми этими технологиями. И мне не составляет труда погрузиться в какой-то другой процесс, когда мне интересно.

 

– То есть это «пробуй себя и в том, и в том, и в том».

– Музыка всегда идёт стержнем, и вокруг неё как-то всё это наматывается. Если нам по пути, то я развиваюсь в этой теме, если мы что-то сделали и пошли дальше разными дорогами, я просто опять отталкиваюсь от своего любимого дела, от музыки. Сейчас с недавних пор я управляющий одного из ресторанов города Омска, но у меня уже был свой клуб – детская мечта, а на самом деле кошмар ужасный, это совсем не то, о чём человек мечтает, но это уже отдельный разговор. Как бы то ни было, когда организационные моменты тоже достаточно легко даются, всё выстраивается – почему нет.

 

– Бизнес вы не продолжили?

– Какой именно?

 

– А какой у вас был? Я знаю про туризм.

– У меня был ночной клуб, у меня был туризм. С туризмом я недолго проработал, потому что это действительно достаточно своеобразный бизнес, там многое от нас не зависит.

 

– А почему вообще решили окунуться именно в эту сферу туризма?

– По поводу туризма – у меня есть подруга, мы с ней вместе учились в университете, у неё папа занимался плотно этим делом.

 

– А вы за компанию.

 – Я как-то один раз спросил, что для этого нужно, сказал: «Давайте я попробую. Помогите, покажите». И я, поработав, понял, что это действительно немножко идёт вразрез с тем, что я делаю, это отнимает очень много времени. И самое главное – очень много каких-то моментов: то стихийные бедствия, то ещё что-то, а крайним остаёшься ты в этом бизнесе. Как прокладка между вашим заказчиком, непосредственно человеком, и более крупной фирмой, которая все эти дела предоставляет. Всё замыкается на тебе как на менеджере, соответственно, как-то это меня не сильно вдохновило. С другой стороны – я познал все прелести этой профессии изнутри, я знаю, как это всё делается.

С клубом было интереснее, но тоже отрезвляюще, опять же, если говорить про мечту. Представлял это с таким юношеским максимализмом: вот клуб, я буду делать всё, что мне хочется, играть то, что мне хочется. Оказывается, что это очень большая ответственность, когда у тебя работает минимум 15 человек, которым нужно платить заработную плату день в день, их не должно волновать то, какие у тебя проблемы, и ты понимаешь, что всю свою жизнь ты был по другую сторону баррикады, а теперь ты оказался с другой стороны. Вы знаете, всё принимает несколько иной оборот, и ты понимаешь, что в некоторых моментах, когда ты считал директора плохим, оказывается, что нет, на самом деле не всё так однозначно в этой жизни. Это очень сильно отрезвляет. Ну и работа с клиентами – они постоянно чем-о недовольны: начиная с музыки и заканчивая едой, это очень большие, серьёзные организаторские моменты.

 

– Это ответственность большая.

– Да, именно про это я и говорю.

 

– А вы её испугались или вы поняли, что не стоит того?

– У меня всё было хорошо, всё, что от меня требовалось, я делал. Там ещё подводные камни: если кто-то собирается что-то открывать, десять раз подумайте, знаете ли вы человека, с которым вы открываете какое-то дело. Вот тут мы, конечно, немножко споткнулись оба. Не будем вдаваться в подробности, это старо, как мир. Не сошлись характерами, по большому счёту именно поэтому мы разошлись.

 

 

– В вашей жизни был ещё музыкальный лейбл Scratch Style Brothers.

– Он есть, у меня их сейчас четыре, просто Scratch Style Brothers это первоначально название команды диджеев, которую я организовал. Нас было сначала трое, потом ещё один парень подошёл. Сейчас они все живут в разных городах, давно уже не занимаются музыкой, это было в студенческие годы, жили все с родителями, можно было...

 

– Это какие годы были?

– Это с 2001 по 2005, наверное. Ребята входили в состав этой команды. До этого Scratch Style Brothers – это было название брейкданс-команды моей, мы занимались брейком, там из-за травмы колена я ушёл целиком в музыку, непосредственно в составление музыкальной программы.

 

– Вы хотели продвигать отечественную музыку на Западе, насколько я знаю?

– Опять же – как это мне виделось – немножко по-другому было. Сейчас я и так её продвигаю, но всё равно не с поднятым флагом, на котором написано «отечественная российская музыка, посмотрите». Кому надо – он просто поинтересуется, узнает, что я российский продюсер. А три новых лейбла – новых относительно Scratch Style Brothers, потому что в 2012 году мы его организовали – три новых уже четвёртый год работают, один из них – это мы выпускаем молодых исполнителей, чаще всего омичей, ребят, которые у меня учатся. Они делают музыку, и чтобы позволить им поделиться своей музыкой на весь мир, для всех, я абсолютно безвозмездно их выпускаю.

 

– Что это подразумевает? Что значит «выпускаете»? Вы показываете их, утраиваете какие-то баттлы?

– Нет, зачем? Они пишут музыку, присылают её мне (либо это в рамках наших домашних заданий). Если мне нравится, я спрашиваю: «Не хотел бы ты это дело выпустить на лейбле, чтобы тебя на всех цифровых площадках люди могли послушать, родители могли послушать?» Это же очень интересно. Сегодня условно ребёнку 13 лет, он думает, что весь мир вертится вокруг него и он всю жизнь будет слушать эту музыку. Через год он будет слушать совсем другое, но это останется в интернете и через 10 лет он возьмёт, включит. Я сам так иногда включаю и говорю: «Вот, смотрите». Только что об этом говорили, что 2010 год – как это давно было, а Григорий предложил, и я тут же вспомнил, где что лежит. Сейчас это проще, мы выпускаем это дело на лейбле, самое главное, что эту музыку не сотрут ниоткуда, она принадлежит лейблу и её никто не может удалить, она навсегда закреплена за ним, и люди сейчас слушают эти стриминг-сервисы, платят очень маленькие, но всё же деньги – и по накоплению 3000 рублей эти деньги возможно вывести. Я ещё их мотивирую, показываю им, как это работает.

 

– Как монетизировать своё творчество.

– Там работает теория малых цифр. Если человек играет ва-банк, то это другая история, он просто пишет, пишет, выпускает. Он делает музыку, потом он её продаёт. Если человек просто делает это для себя, то не нужно писать в стол, нужно постоянно это выкладывать. Сегодня у вас плохое настроение, вам показалось, что эта музыка плохая – и вы её решили не выпускать, а завтра эта музыка у вас пропала. А это ваш труд, это ваше время, плюс ко всему это часть души, я просто знаю, как это бывает. Особенно у людей в период 18–20 лет. Влюбился, написал какую-то композицию... Да, она может быть банальная, но пускай останется. Я им помогаю. Остальные два лейбла – это больше под лейблы разграничения: в силу того, что сейчас с событиями в мире, мы не можем выходить на общемировой рынок – и лейбл Scratch Style Brothers из-за этих ограничений лишил нас возможности прослушивать музыку – компании Sony, Warner Brothers, всё равно туда растут ноги – они закрыли нам все эти вещи, мы не можем, допустим, Майкла Джексона послушать на Яндекс.Музыке. Там есть какие-то ограниченные записи, концертные записи, но просто они взяли и ограничили. Поэтому было принято решение создать ещё два лейбла, которые юридически находятся в Лондоне, мы через них выпускаем, а второй подлейбл – работает на Россию, вот эти все Яндекс, ВК и так далее – это здесь происходит.

 

– Здесь вы можете послушать или тоже обрублено всё?

– Мы сейчас выпускаем их параллельно на одном лейбле и на другом: чтобы часть мира слушала там, часть мира слушала здесь. Вот так это получается.

 

– Я ещё хотела всё-таки поподробнее спросить про вашу школу. Как пришла идея вообще её создать? Вы же инициатор, глава?

– Сейчас эта школа фигурирует просто как вот я один человек, так как я преподаю в школе креативных индустрий, то я должен ребятам, во-первых, показать, это всё-таки сейчас неотъемлемая часть написания электронной музыки – человек должен уметь вести себя на сцене, презентовать себя как продюсера. Для этого как раз диджеинг и нужен. Плюс сейчас диджеинг всё больше уходит в такое сочетание живого выступления, добавления чего-то в композиции прямо в момент игры. Поэтому диджеинг несколько трансформировался, и диджеев тоже можно уже называть музыкантами. Если раньше это был просто человек, который ставил готовую музыку.

 

– Это в начале 2000-х.

– Сейчас за последние где-то 5 лет это всё стало очень быстро развиваться, а до того это было просто дорого и непонятно. С приходом интернета и этих технологий удешевления теперь всё больше ребят начинают заниматься этим – именно в момент игры что-то добавлять. Опять же, кому надо. Соответственно, когда ко мне люди приходят в школу диджеев так называемую (я как частное лицо сейчас преподаю), я их учу самым основам. Я им честно говорю (я уже приводил пример), что я учу ездить на велосипеде (это, кстати, очень хороший пример), любой человек может научиться ездить на велосипеде, если он не инвалид (а некоторые ребята и это могут, честь и хвала им). Но или поедет человек на «Тур де Франс», купит он себе карбоновый велосипед за 12 тысяч долларов и будет на нём кататься 60 км/ч и каждый день тренироваться ездить по 50 км, либо он будет просто ездить в своё удовольствие, купив себе просто велосипед, просто для того, чтобы наслаждаться, – это уже его вопрос. В этом плане я честен перед ребятами, я им показываю буквально за 5–10 занятий, как они сами захотят, как это всё работает. Дальше мы выбираем им оборудование и, чтобы они не тратили свои кровные денежки либо деньги своих родителей, они уже понимая, что теперь они должны просто практиковаться, могут меня чисто по-человечески попросить организовать какой-нибудь сет им в ночном или вечернем клубе. Я, увидев их потенциал, могу действительно сказать: «Да, я могу на тебя положиться, ты справишься».

 

– Такая стажировка сразу.

– Да, почему нет. Бывает очень часто, что я куда-то уезжаю, у меня одна из моих учениц (она работает в ресторане), я ей звоню и говорю: «Так и так, есть возможность поработать». Она всегда соглашается.

 

– У ребят, которые приходят к вам в школу креативных индустрий, есть какое-то базовое музыкальное образование?

– Очень по-разному. У нас детки от 12 до 17 лет. Допустим, если брать одну из девушек, – она уже окончила к тому времени музыкальную школу и сама преподавала гитару. Сейчас она у меня как раз преподаёт сольфеджио, погружает детей именно в процесс фортепиано. А есть ребята... в 12 лет он приходит – чистый лист. В основном дети без образования, у некоторых даже в силу каких-то финансовых особенностей их родителей никогда не было компьютеров. Они приходят – и мы им просто показываем: вот это мышка, левая клавиша – это вот так, а правая – там открывается окошечко. Мы ещё и здесь им преподаём. Конечно, первые два месяца глаза как блюдца. Но мы федеральный проект, мы относимся к Колледжу культуры и искусств, мы не имеем права отказывать никаким детям, мы не имеем права выбирать их. Кто первый пришёл – мы просто их берём.

 

– То есть это на бесплатной основе?

– Да, это бесплатная основа. Это государство даёт возможность именно как социальный лифт ребятам – прийти и учиться на самом современном оборудовании, которое куплено, вот оно, свежее, самое последнее, по последнему слову техники, у меня дома такого нету, я был бы счастлив столько зарабатывать, чтобы такое купить – дети приходят и этим всем пользуются. Я честно скажу: я не то что скептически относился к государственным программам, но так как я был достаточно далёк именно от таких государственных вещей, я как-то не задумывался о том, какой серьёзный вклад государство делает. Оно как-то всегда мимо новостей проходит. Оно делается, сдаётся как сданный проект и просто происходит в виде отчёта: вот, выполнена работа – и как-то само в себе варится.

 

– Сухие цифры.

– Да. А у нас в новостях зачастую только какие-то плохие вещи. А такие вещи просто не показывают. К нам до сих пор люди приходят и говорят: «А мы не знали, что вы есть. Мы бы своего ребёнка к вам отдали, а можно ли к вам как-то на платную основу». Люди просто не знают об этом.

 

– А частные уроки там есть?

– Частные уроки есть, сейчас ребята занимаются, идёт постоянный набор на частные уроки. Причём цены очень смешные.

 

– Например?

– Например, за три месяца обучения ребёнка – оно ничем не будет отличаться от детей, которые занимаются бесплатно – родители заплатят 2400 рублей.

 

– Вполне приемлемо.

– Назовите мне места, где за три месяца люди платят такие деньги. У нас, по-моему, даже абонемент в библиотеку будет стоить дороже – за три месяца, я имею в виду. Опять же, это говорит о масштабе вложенных средств. Там, по-моему, 127 миллионов, что ли, выделили, и всё это было закуплено.

 

– Почему вы всё-таки решили работать с детьми?

– Я вообще по образованию психолог-педагог, как-то оно всегда рядом. И до этого диджей-школа – это тоже вроде школа, в прошлом году я даже не подозревал, что мне позвонит Аркадий Николаевич Никитченко и предложит. Он сказал: «У тебя получится». Я подумал: «Давайте попробуем». И сейчас я преподаю, я к ним уже привык.

 

– А вам всегда удаётся с ними найти общий язык? Подростки – это такая возрастная группа...

– Вообще нет проблем. Я сам, видимо, в душе подросток, вообще не чувствую себя на свои 39 лет. Нет, безусловно, я не инфантилен, но как-то я не хочу...

 

– Мальчуковость какая-то должна быть.

– Она всегда должна быть. Если мы загубим в себе вот эту любовь к авантюризму, к исследованиям, к любопытству, к какому-то дурачеству, то мы превратимся как раз именно в старых людей. Я всегда привожу в пример фильм «Покровские ворота» – смотрели же наверняка? Где главный герой – Костик, студент, кто не смотрел фильм, обязательно посмотрите – ему его возлюбленная говорит: «Ты у меня такой юный»... Не буду врать, в общем – «Ты такой дурачок, такой молодой». И он ей сказал: «Вы не успеете оглянуться, как я состарюсь. Каким занудой стану я». Я всё время говорю – да, мы успеем туда, а обратно – это будет совсем другая тема. Поэтому с детьми нет вообще никаких проблем. Есть какие-то рабочие моменты, потому что руководитель студии – это такая же ответственность. Нужно провести урок, а после урока нужно написать кучу бумажек, почему ты провёл этот урок.

 

– Вас тоже это касается?

– Да. Мы полноценное образовательное учреждение. Все ребята, кто учится сейчас, кто смотрит. Когда вам говорят «сдавайте лабораторные работы», поверьте мне, это детская песенка, которую мы там в коле выполняли, и это действительно дело очень полезное, потому что сейчас мы занимаемся тем же самым. Мы расписываем, почему мы сделали, какая цель. Всё это сдаётся наверх. И одна из положительных сторон выпуска релизов на лейбле – мы юридически доказываем выполненную работу, прикладываем ссылки на эту работу (когда она была издана): что вот этот человек и так далее. Всё это дело хранится у них в цифровом формате, в распечатанном виде, уходит в Москву, в Москве проверяют.

 

– Всё серьёзно. Потому что вкладываются государственные деньги.

– Всё серьёзно. Да.

 

– Давайте затронем лёгкую тему. У вас очень много татуировок. Конечно, не Тимати.

– Я только хотел сказать – бывает и больше.

 

– Наверняка каждый рисунок – это какой-то определённый этап жизни.

– Конечно. И у всех, кто делает татуировки, так или иначе любая татуировка затрагивает какое-то событие.

 

– Какие у вас этапы были, после которых вы решали, что да, надо это закрепить?

– Их много. Наверное, самый первый этап был, когда ты просто хочешь сделать, потому что это модно, это интересно.

 

– В каком возрасте это происходит?

– Это было в 18 лет. Я как раз поступал в гуманитарный колледж и сказал: «Хочу сделать татуировку».

 

– Уже у родителей можно было и не спрашивать разрешения.

– Я спросил. Мне, конечно, сказали «нет». И чтобы стимулировать меня – сказали: «Окончишь с красным дипломом – тогда идёшь и делаешь». Я окончил с красным дипломом и на следующий день пошёл себе сделал.

 

– Отметили.

– Вторая татуировка была сделана так же, то есть я сказал: «Хочу вторую татуировку». Мне сказали: «Поступишь в Омский государственный, сам, на бюджет...» Я помню, тогда скандал закатил: «Что вы мне такие несбыточные вещи?! Вы специально это делаете!»

 

– Родители?

– Да. В итоге я поступил на основании красного диплома, на собеседовании прошёл и поступил в Омский государственный университет имени Достоевского. И тоже пошёл и сделал!

 

– Это вы как раз на психолога шли учиться?

– Да. А остальные татуировки... Их много, я не могу так... на самом деле тут каждая татуировка достойна отдельной истории, про одну я даже хочу написать книгу. Это такая трагическая история, а могла бы стать ещё более трагической, и я бы здесь с вами не сидел, но одна из татуировок мне буквально помогла в жизни, и всё в жизни не случайно.

 

– Немножко хоть расскажите, а то так заинтриговали.

– Если совсем вкратце – когда я поехал на работу в Египет, у меня там забрали паспорт, отвезли подальше от населённых пунктов, там были такие же, как я, люди без паспортов, и работали даже не за еду, а за воду, потому что там очень жарко. Я сейчас не могу это утверждать, я просто рассказываю, как это я видел там, как нам это доносили, то есть полиции нету, а местная охрана вся повязана круговой порукой, выйти нельзя было. Я в один прекрасный день зашёл в соседний отель, сделав мину, как будто я отдыхающий, и пытался связаться со своим другом, с родственниками по «аське», тогда ещё ICQ была. Ночью это было, и парень, который стоял в лобби, задал мне вопрос: почему я здесь нахожусь. Он знает здесь каждого, и я здесь не живу. Я к нему подошёл, сказал, что мне нужно позвонить домой. Он увидел татуировку – у меня здесь Иисус – спросил, кто это, я ему сказал, что это Иисус. Он задрал свою футболку с длинным рукавом. У него был такой... Если бы он не сказал, что это Иисус, я бы не понял. Там больше Будда, просто на лбу крест. Это – копт, есть такие люди, копты, это самые первые ребята, они были самыми первыми, кто ещё был вместе с нашим Иисусом, если он по-настоящему был, присутствовали при нём. И их затравили.

 

– Как наши апостолы?

– Они оттуда пошли. Сейчас коптов практически нету, особенно после «арабской весны» их вырезали всех подчистую. В тот момент их было несколько больше, но они уже были очень радикальные, так как их со всех сторон пытались в прямом смысле физически искоренить. Он со мной поздоровался очень необычным способом, не просто рука по руке, а вот так, он сказал: «Привет, брат. Я тебе помогу. Иди обратно к себе, с утра я к тебе приду, мы с тобой решим этот вопрос». И на самом деле он с утра пришёл, отдал 50 долларов человеку, который мой паспорт хранил в сейфе, поговорил с ним. Тот мне отдал паспорт. Он посадил меня на такси, сказал, что меня ждут в аэропорту: «там тоже наш человек, он будет тебя ждать. Ты должен приехать в Western Union забрать деньги». Он мне позволил позвонить домой, я позвонил домой – и позвонил своему другу, он мне занял денег – его папа перевёл мне на Western Union.

 

 

– Таким образом они вас пытались домой отправить?

– Они меня и отправили домой. Он мне сказал напутственные слова, объяснил, как найти этого человека в аэропорту. Я фактически оттуда сбежал, приехал в аэропорт, меня там встретил этот человек, точно так же со мной поздоровался.

 

– Всё прошло по плану

– Да, и я помню его фразу, я спросил: «Как тебя найти? Я домой приеду и деньги тебе обратно вышлю». Он сказал: «Не надо. Я это делаю не ради денег, я это делаю для себя, это наша совместная вера». Это меня тронуло до глубины души. Предположим, если бы была другая ситуация, там бы стоял человек, который был бы приверженец радикального, скажем, ислама – и спросил: «Это что, Иисус?», я думаю, возможно, ситуация была бы несколько другая. Минимум – он бы мне не помог.

 

– А чем они аргументировали тот момент, что паспорт у вас забрали?

– Они сказали: «Вот теперь ты будешь работать за 100 долларов, а не за те деньги, о которых мы с тобой договаривались. Накопишь на обратный билет – и через полгода...» В общем, был такой неприятный момент. И я очень кратко рассказал, но в принципе есть идея написать об этом книгу, немножко завуалировав это дело, перенеся чуть-чуть это на 100 лет раньше, а в конце книги уже написать – сейчас все карты раскрою – что это было по-настоящему в таком-то году. Попасть в рабство в современном мире очень-очень легко. Вокруг ходят живые люди, а ты, по сути, себе не принадлежишь. И этот момент – есть там кто-то наверху или нет – в тот момент я, конечно, об этом не задумывался. Но так или иначе какие-то вещи, которые вы делаете в своей жизни, они могут откликнуться спустя некоторое время и это накладывает отпечаток. Я не могу сказать, сделал бы я сейчас татуировки, если бы у меня их не было. Возможно, нет. Скорее всего, нет. В данный момент, если бы у меня было чистое тело и мне бы предложили, я бы, наверное, делать не стал.

 

– А почему?

– Потому что сейчас я рассуждаю с точки зрения человека, у которого татуировки есть, и что я их уже как бы пережил, они просто со мной, но это же всё равно находится в голове, и это как бы и так со мной было.

 

– А Майкл Джексон-то появился?

– Майкл Джексон появился через день после его смерти.

 

– Покажете?

– Придётся снимать футболку и показывать это дело на спине.

 

– Понятно.

– Но он у меня есть. Хотя, вы знаете, если говорить сейчас о татуировках, я считаю, что это даже, может быть, правильно. Я перерос своего кумира. Он как был гением, так и остался, ушёл непобеждённым, но с высоты возраста, читая те же самые вещи, вникая в историю человека, это совсем недавно было, я опять начал разбираться, как и что. Не так всё однозначно, не так всё только чёрное или белое, очень много становится оттенков, ты сам вспоминаешь какие-то вещи, которые в твоей жизни бывали, как ты поступал, как потом оказывалось, что ты мог в принципе так не делать, это на самом деле не очень хорошо, а тебе в тот момент казалось, что хорошо. И только со временем ты это видишь по-другому.

 

– Мы же меняемся.

– Да. И в этом плане, я и говорю, я где-то его перерос, потому что не такой он для меня, скажем так, стал волшебный. Раньше он был именно кумир, и всё. Вот просто есть – и это не обсуждается. Сейчас я, конечно, смотрю по-другому, и очень много вещей поменялось за последние 10 лет.

 

– А кто-то занял его место или вы сейчас вообще – «не сотвори себе кумира»?

– Я не могу до сих пор сказать, что он не мой кумир. Больше теперь это по степени организации – я начинаю уважать человека. Вот мы сделали концерт, я понял, как это сложно, сколько это трудозатрат – один концерт! А потом, представляете, мировое турне. Это завязано, безусловно, не только на одном Майкле Джексоне. Либо Васе Вакуленко, там кто угодно. Это команда, которую сделал он, которую тянет он, он является стержнем. Он рассчитывает на каких-то своих топ-менеджеров, он их всё равно контролирует, и сколько эмоциональных трудозатрат стоит просто прокатиться по всей стране, слушать, какой ты плохой, потому что чаще всего мы реагируем на это. Это очень тяжело. Вот здесь я начал их оценивать вот с этой позиции.

 

– Вы бы так не смогли?

– Я бы смог.

 

– В вашей практике было гастролирование, да? Вы работали?

– Как диджей я гастролировал. Просто всё равно, когда ты один, это один момент, а когда ты едешь с командой... Это такой же клуб, только на выезде. Тебе нужно сделать так, чтобы все ребята были накормлены, все ребята выполнили свою работу правильно, технологично и потом заработали денег. И по музыке – в какой-то момент ты понимаешь, что ты на работе. Не всегда пишешь музыку только с позиции «а я вот так хочу». Допустим, сейчас я писал музыку для фильма, который у нас снимал 12 канал, сейчас снимается новый фильм, я, наверное, приоткрою небольшую завесу.

 

– Расскажите об этих фильмах.

– Первый фильм про нашего генерала Карбышева, его показывали на 9 Мая. Они пришли ко мне и попросили, чтобы я им написал музыку. Мы это дело сделали.

Второй фильм сейчас утвердили, сейчас проводится кастинг – я знаю об этом, они тоже были на ВДНХ, мы разговаривали. Это будет история про девочку, которая в нынешнем Калининграде, в Кёнигсберге, занималась бальными танцами. Она, видимо, еврейская девочка, потому что попала в гетто. И как над ней издевались, как её с мамой купили фактически, как они на ферме работали у какого-то нациста, как они сбежали и так далее. Вот такой вот серьёзный фильм. И у меня задача – написать музыку к этому фильму, сочетая классическую бальную музыку, там идёт именно Штраус, и всё это дело замешать для фильма на немецких маршах. Вот здесь работа. Да, там есть какие-то вещи, но тебе нужно это сдать в срок.

 

– Ещё один опыт.

– Да. Я просто это рассказываю, исходя из наших с вами разговоров о сложности, гениальности каких-то Майклов Джексонов условных, когда тебе нужно сдать это, тебе нужно просто, стиснув зубы, написать про это песню, тебе нужно это сделать. Где-то есть прямо заказ, ты чётко понимаешь, что ты хотел бы сказать так, но ты не можешь сказать так, как ты думаешь, потому что тебя не поймут. И в этом плане ты работаешь над собой, начинаешь совмещать все эти дела, и это уже больше похоже на сухой расчёт.

 

– Эго своё творческое немножко приструнить приходится в этот момент, наверное.

– Да. Это нормальное взрослое отношение. Как раз мне это сейчас нравится, это то, что я называю такая как раз «старость»: когда ты можешь послушать какого-нибудь нынешнего рэпера и сказать ребятам: «Ребята, вот так не делайте». Те: «Да нет, да классно! Да он же вот такой!» Я: «Ребята, если он говорит что-то и не может обходиться без матов, вы это не сможете показать своим бабушке и дедушке. Своим родителям, когда вы сядете вместе за стол, вы не сможете этим похвастаться. А те четыре человека, которые вас слушают и ещё 24, которых вы даже знать не знаете, они вам ничего и не скажут. Если вы обладаете какой-то мыслью и сможете её облечь в нормальную форму, вы просто элементарно станете богаче на лексикон и, самое главное, – более знаменитыми. Вы же этого хотите?» Но молодёжной субкультуре надо сказать что-нибудь с крепким словцом. Я всегда привожу пример этого Василия Вакуленко. Многие говорят: «Да, Вася уже не тот, это не Баста, это Вася Вакуленко». Ребята, Вася Вакуленко ездит на дорогой машине, Вася Вакуленко на всех билбордах рекламирует банки. Зачем ему, взрослому человеку, собирающему огромные стадионы, ругаться матом со сцены? Все и так знают, что он может это сделать. Он сейчас поёт о вечном – о любви. Через 25 лет эта песня будет такой же актуальной, а вот эти все вещи, они у него начались в 2007-м и продлились какое-то определённое время – и всё. Он здесь вырос. Я им пытаюсь объяснять. Я сам в этом плане тоже вырос. В каких-то вещах я даже не хочу повторяться. То есть я написал песню про любовь, два раза сказал «ты самая моя любимая» и не хочу писать третью песню новой пассии и говорить ей то же самое, потому что я просто нечестен перед своими слушателями, сам перед собой – я уже это говорил.

– А вообще есть какие-то вещи, какие-то произведения, за которые вам стыдно? Произведения – это я так конкретизировала, а вообще – может быть, за дела какие-то, за поведение? Вообще.

– За дела... Мы все люди. Опять же, анализируя всё чаще то, что происходило, как происходило, всё чаще начинаешь вспоминать, каким ты был в эти 12 лет, как ты шёл рядом с мамой, что ты выдавал. Я всё чаще понимаю, что мы все не без греха в этом плане, все обычные люди, и мне, конечно, есть за что стыдиться. Особенно, наверное, в период алкогольных возлияний какие-то вещи я бы, конечно, сейчас не стал совершать. Со многими людьми мы ругались, и разошлись пути-дороги именно по каким-то таким причинам несдержанности (в силу, может быть характера либо какой-то категоричности). Сейчас бы это было по-другому. Я не могу сейчас извиниться, как говориться, перед всеми, сейчас не Прощёное воскресенье. Но в любом случае – да, есть у меня какие-то пунктики, за которые мне стыдно.

 

– Наверняка вы это всё вкладываете сейчас вот в этих подростков, да?

– Я пытаюсь, через себя вот это пропустив, им где-то донести. Я не могу рассказать какие-то истории, я просто пытаюсь на каких-то других моментах – как сейчас про Василия рассказывал – показать, что вот этот (сейчас вашего возраста) делает вот так, и этот, когда был такого же возраста, делал вот так. Но все всё равно приходят вот к этому. А кто не приходит – остаётся в небытии. Либо он просто уходит непобеждённым, как какой-нибудь Цой. «Какой-нибудь» не в плохом смысле, а человек умер, мы не можем о нём говорить, каким бы он стал потом. Но, допустим, если брать Кинчева, «Алису» – какие они были бунтари, и когда он начал петь про веретено – там взрослый человек поёт очевидные вещи, задумывается о вечном, о старости, и вот вам, пожалуйста. Мы все к этому... «Война – дело молодых, лекарство против морщин».

 

– У вас есть какая-то мечта, о которой вы можете сказать вслух?

– Мечта есть. Глупая мечта, чтобы у всех всё было хорошо. И, наверное, за мир... Во всём мире – это совсем глупо, но иногда, когда я захожу в церковь, у меня периодически такое бывает, я обычно про себя желаю такие вот вещи, которые раньше на Новый год все желали: пускай всё будет хорошо. Каких-то материальных вещей я не особо... Ну, здоровья, наверное.

 

– То есть вы выросли совсем. Обычные человеческие ценности.

– Да они и были, просто у меня есть то, что я могу позволить себе купить, я никогда не питал интереса к каким-то вещам, я отдавал себе отчёт, что самолёт я себе не куплю, просто и не интересовался. Я не интересуюсь до сих пор какими-то дорогими машинами, просто по причине того, что не интересуюсь.

 

– А дорогими городами? Вы ведь ни разу никуда не уехали, не покинули Омск. Была вообще мысль покинуть Омск?

– Как не уехал? Я катался.

 

– Но так совсем, чтобы жить.

– В какой-то момент, если бы я, наверное, переехал, то у меня бы получилось. И я бы остался. Но в тот момент, во-первых, была учёба, во-вторых, у меня здесь родные, близкие, у меня были отношения. А потом – как-то не знаю. Мне здесь неплохо. Не могу так объяснить, меня многие не поймут, кто более юный, а кто поймёт – он и так это понимает. Я просто скажу, что тут главное – быть довольным собой. Если человек, допустим, искренне радуется, что он лепит тесто, живёт в какой-нибудь деревне с населением 150 человек. И, покупая эту булку хлеба, ему каждый говорит: «Здорово, Михалыч, дай бог тебе здоровья!» – да зачем ему эта Москва? Он там потеряется, она его сожрёт. В какой-то момент я как ремесленник могу сказать, что я достиг этого. Ничего плохого никому не делаю.

 

– То есть себя реализовать можно и дома?

– Так это тем более в музыке. Дома я нахожусь в Омске, мне присылают на почту видео, как человек плывёт по Темзе (это в Лондоне), Биг-Бен видно. Они плывут на катере, как у нас пароходы катаются летом, и он играет мою музыку, и люди танцуют, и он пишет: «Респект!» («респект» – это уважение).

 

– Сибирскому парню.

– Он даже не знает, откуда я. Он просто знает, что Алекс Сэдман, находит мой почтовый ящик и присылает. Я думаю, он бы очень удивился, что он присылает это человеку, который живёт на Иртыше в 5000–6000 километров от него.

 

– «Алекс Сэдман» – под этим ником вы пишете музыку?

– Да.

 

– Как, кстати, выбирали? Почему DJ SVAT, почему Алекс Сэдман?

– Вы задали вопрос: техно либо Deep house. Техно. Но в тот момент, когда я начал постигать азы написания музыки, тогда даже техно было с таким налётом Deep house, такая грустинка. Но я в принципе и сам по себе люблю какие-то такие романтические штучки, немножко погрустить, задуматься. И sad man – это «грустный человек». Плюс это красиво звучит – Алекс Сэдман. Хотя, возвращаясь к нынешнему, сейчас я бы с удовольствием был просто Александр Смоленский. Меня всё больше, если честно, напрягают эти вторичные имена, потому что я – всё-таки я, Александр, и я – Смоленский. А вот это всё – оно сегодня такое...

 

– Налёт какой-то такой?

– Deep house уже никто не слушает, и я его не пишу, я пишу совсем другую музыку, но я до сих пор Сэдман.

 

– Вы ассоциируетесь с Deep house.

– Да я вообще не знаю, с чем я ассоциируюсь, потому что есть огромная проблема у людей – они в силу того, что не знакомы с этой спецификой, допустим, у нас концерт и меня везде пишут как диджея. Я автор музыки, я не диджей. Диджей – это человек, который просто её включает.

 

– Воспроизводит.

– И в этом плане есть такой уничижительный момент, я это чувствую. Я уже не 18-летний мальчик, я почти 40-летний муж, который всё это дело непосредственно пишет. В этом плане с именем точно так же: Алекс Сэдман – это Алекс Сэдман, а Смоленский Александр – это я.

 

– Это звучит круче.

– Возможно. Может быть, я так и сделаю – психану и начну писать именно под своим именем.

 

– А SVAT откуда взялся?

– SVAT? Когда я начинал играть как диджей, только тренировался, в один прекрасный момент – это был КДЦ «Космос», я не знаю, что сейчас там, до этого там был какой-то кинотеатр, по-моему – тогда это был КДЦ и афиши ещё рисовали маслом. Там Терминатор был нарисован – и «Дискотека» было прямо написано. Мой учитель, его тоже звали Александр (или зовут, дай бог ему здоровья, не знаю, где он сейчас), мне сказал: «Завтра ты будешь играть, тебя мы уже нарисовали, будешь диджей. Только мы не написали – кто. Как тебя назвать?» А я не знаю, как меня назвать.

 

– Как назвать-то корабль.

– Я очень боялся, потому что тогда было модно DJ ICEMAN, DJ Бульдозер, DJ Винил. Не дай бог, в соседнем микрорайоне будет такой же DJ Винил! Это же всё, это же война навеки. Он сказал: «Если ты до вечера не позвонишь и не скажешь, я сам придумаю тебе название, и всё. Будь любезен». Я представил: сейчас он мне DJ Ухо какой-нибудь, DJ НОС... Что-нибудь мне придумает. Я сидел, составлял какие-то слова из своих фамилии, имени, отчества. Получалось «Смоленский Владимирович Александр». А «Т» – это тюрнотаблист (от слова turntable, вертушки). И как-то получилось SVAT. Сколько потом было, конечно, шуток! Сватья баба Бабариха, DJ Зять. Вот эта самая популярная тема. Оно как-то так прижилось – и в принципе нормально.

 

– И не режет ухо, и узнаваемо.

– Это уже да, это уже такое имя нарицательное, многие не знают, как меня зовут, но знают DJ SVAT. Я особо не противлюсь, потому что «Смоленский Владимирович Александр», я-то знаю, что люди, сами того не понимая, обращаются по имени-отчеству. Вот, все секреты вам рассказал.

 

– Планируете ли вы погастролировать с Вевером, с Камерным оркестром? По России, понятное дело.

– Планы есть, всё будет зависеть от Омской филармонии, потому что помимо просто желания есть коммерческая основа. И тут вопрос, кто за это возьмётся. Если возьмусь я, то это буду делать я, и если ребята скажут: «Да, мы в вас верим, мы организуем», то тогда это будет так. Тут уже всё немножко сложнее. В любом случае – я готов, я с удовольствием покатаюсь. Тут вопрос уже таких начальных средств, вложений, потому что всё это требует организации, свободного времени. А если время не свободное, то тогда вопрос: сколько я заработаю, чтобы покрыть вот эти моменты, которые я здесь упущу. Будем решать. Но в планах – конечно, хотелось бы прокатиться, показать людям, что в Омске мы делаем такое. В России у нас никто таким не занимается. Есть выступления, где обыгрывают известные композиции, но эти известные композиции на то и известные: берут Майкла Джексона, его переигрывают, берут Цоя. А именно авторскую музыку – свою! – с оркестром никто не возит. И именно электронную музыку. В этом плане мы первые.

 

– Спасибо вам большое за беседу. Спасибо, что вы пришли. Мне кажется, здесь стоит сказать, что это плюс ещё один крутой омич, который делает своё дело классно.

– У нас очень много талантливых ребят. По поводу ВДНХ я могу сказать точно, что я увидел: на периферии, если мы говорим о Москве как о центре, на периферии очень много, я бы даже сказал, гораздо больше действительно профессионалов своего дела, которые приезжают в Москву и делом показывают, а местные ребята просто стоят в сторонке и, по сути, нас обслуживают. В этом плане у нас столько талантливых ребят – и это во всех аспектах: и дизайн, и музыка, и фото, и видео. Очень трудно донести до людей, что такие люди есть, вам спасибо большое, что вы приглашаете, зовёте. Пускай хоть кто-то посмотрит и скажет: «Блин, я рад жить в своём городе, рад гордиться своим городом, никуда отсюда не уеду, хочу стать вот как они». Я ни в коем случае сейчас себя не хвалю, но в любом случае у кого-то есть какие-то кумиры, либо какие-то люди – я хочу стать хотя бы как он или как кто-то ещё. И они не уедут в другие города, не потеряются, а будут здесь развивать наш Омск, нашу культуру во всех аспектах, начиная с политики и заканчивая культурными вещами.

 

– Спасибо.

– Спасибо вам.

Беседовала Марина Бугрова

Видео подкаста смотрите по ссылке