Фарида Буреева | Текстовая версия подкаста «Трамплина» «Знай наших!»

Для тех, кто любит читать, текстовая версия подкаста «Знай наших!» с искусствоведом, кандидатом исторических наук, директором Омского областного музея изобразительных искусств Фаридой Буреевой.

– Здравствуйте, это медиа «Трамплин» и подкаст «Знай наших!». Сегодня у нас в гостях искусствовед, кандидат исторических наук, директор Омского областного музея изобразительных искусств Фарида Буреева. 

– Здравствуйте. 

– Я, когда готовилась к нашему с вами интервью, поняла, что Омску и Омскому музею изобразительных искусств очень повезло: музею – 100 лет, а ведь могло бы и не быть этого. Может быть, возраст музея был бы меньше и он бы нам предстал в другом содержании, если бы не 1924 год. Так это или нет?

– Повезло, скорее, прежде всего городу Омску, потому что в это время в городе оказался очень интересный человек – Фёдор Васильевич Мелёхин. Человек харизматичный, человек пассионарный, если бы не его инициатива и понимание того, что в Омске необходима художественная коллекция, возможно, музея изобразительных искусств и не было бы. Именно благодаря этому человеку мы имеем то, что мы имеем – нашу «золотую» коллекцию, наш «золотой фонд», исторический фонд, который составляет гордость нашего музея и позволяет нам черпать вдохновение и двигаться дальше в своём развитии. Как это не парадоксально звучит, но именно в то время были заложены те основы (благодаря во многом и составу коллекций), которые позволяют нам развиваться в данный момент. 

– Какие были первые шедевры? Что нам передалось в то время? 

– В первую очередь Фёдор Васильевич Мелёхин сумел достать из государственного музейного фонда произведения русских художников, и запрос был в первую очередь именно на работы великих мастеров – Репин, Шишкин, Айвазовский. Потом уже коллекция стала пополняться произведениями декоративно-прикладного искусства и работами зарубежных художников – живопись, графика, скульптура. Как раз уже в завершение этого золотого времени, когда можно было из Государственного музейного фонда черпать эти произведения, собирать коллекцию для регионального музея, именно под занавес этой любопытной истории к нам стали приходить работы западноевропейских художников. Открывалась-то галерея работами русских художников, случилось это 21 декабря 1924 года. Люди, пришедшие в этот момент в генерал-губернаторский дворец, видели именно работы великих русских художников.

– Но потом была и вторая волна, и третья волна?

– Совершенно верно, этот процесс шёл с 1924 по 1928 год. В это время была сформирована наша основная коллекция, наше ядро, а потом уже – в 30-е годы – стали приходить произведения из Третьяковской галереи (в том числе работы художников-авангардистов), к нам поступила коллекциях Художественно-промышленного техникума имени Врубеля, именно оттуда мы имеем наших великолепных Василия Кандинского и Алексея фон Явленского. Позже, уже в советское время, стали поступать произведения благодаря поддержке Министерства культуры РСФСР, потому что выделялись средства на приобретение работ уже современных художников. Ну и конечно, большое вливание в коллекцию произошло в 80-е годы, когда к нам поступило собрание ленинградского академика, геоботаника Евгения Михайловича Лавренко. Огромная коллекция, в основном, конечно, это были графика и редкие книжные издания. 

– Фонды и сегодня пополняются? И каким образом? То есть музей закупает? Есть ли какие-то программы или продолжается традиция дарения? Как часто вообще дарят, кто дарит?

– В основном, конечно же, дарят. И, конечно же, мы обращаемся к нашим современникам: художникам, омским художникам и не омским художникам, формируем нашу коллекцию сибирского искусства, получаем дары от коллекционеров, такие счастливые моменты в нашей жизни случаются даже в наше время. Покупаем мы, к сожалению, не очень часто – в силу того, что мы ограничены в финансировании. 

– Есть какая-то цель купить эту картину, или эту? Ставится задача... Каким образом происходит вот этот путь, если музей желает купить определённую картину?

 – Мы не можем говорить, что мы хотим купить именно это произведение. Хочу я купить работу Рафаэля... Это звучит немножко абсурдно. Но мы понимаем, какие лакуны в нашей коллекции есть. Если мы с вами говорим о сибирском искусстве, мы понимаем: омский раздел сформирован хорошо; раздел, допустим, художников Иркутска – прекрасная живописная школа! – в худшем варианте представлен в нашей коллекции. То есть он не такой полный, не такой насыщенный. Мы можем обращаться к этой географии и говорить: вот здесь нам не хватает этих мастеров, не хватает мастеров из этого региона – и если идут вещи к нам в руки, иногда мы делаем запросы, выезжаем на выставки, разговариваем с коллегами. И когда мы видим, что есть желание подарить с одной стороны, а если появляется возможность купить, то, конечно, это и происходит. Мы не можем, к сожалению, из-за того, что ограничены в серьёзном финансировании на формирование нашей коллекции, строить такой стратегический план – что нам нужно работы Шишкина приобрести, работы Айвазовского приобрести. Я немножко утрирую, но вы должны понимать, что бывают счастливые мгновения в нашей биографии, но они редкие, они достаточно спонтанные и я искренне благодарна Министерству культуры Омской области, когда оно отзывается, когда мы видим, что нам в руки просто идёт прекрасное произведение, классическое произведение, но его нужно купить. И Министерство культуры изыскивает возможности, чтобы это произведение купить. 

– Навстречу всегда идут в этом плане? 

– Я не могу сказать, что всегда, но бывает.

– Расскажите вот о каком моменте: если даритель дарит какую-то коллекцию, а у вас, допустим, уже есть и вы понимаете, что можете передать другому музею. Есть такой путь дарения? Как вы взаимодействуете с другими музеями? С коллегами, так скажем. 

– Нет такого пути, потому что, если нам дарят вещи... Безусловно, мы принимаем вещи, не закрыв глаза, а широко открыв, и мы понимаем, что мы берём. Желающих подарить много. Но мы тоже не всеядны, потому что есть своя специфика. Мы понимаем, что такое произведение искусства, есть критерии оценки произведения искусства, поэтому коллегиальный орган – он называется Фондовая комиссия – определяет, достоин ли предмет быть включённым в собрание музея. Потому что это на века, навсегда, мы не можем бесконечно брать абы что, это просто запрещено, это может загрязнять коллекцию, выхолащивать коллекцию в конечном итоге. Поэтому есть комиссия, которая отсматривает произведения и принимает решение: берём мы в коллекцию или не берём. Поэтому варианта, что мы сейчас передадим кому-то, – такого варианта нет. То есть мы берём, целенаправленно отсматривая вещи, мы понимаем, что вот этот предмет займёт достойное место в нашем собрании. 

– Сегодня в коллекции музея более 31 тысячи экспонатов. Понятно, что где-то всё это нужно размещать, есть постоянная экспозиция. Вообще есть у музея такая проблема? Общались с другими директорами – у них есть проблема. 

– Проблемы есть у всех, абсолютно верно. И одна из главных проблем большинства региональных в том числе музеев – это пространство. И экспозиционное пространство, и фондохранилища, потому что мы не можем раздвинуть стены, к сожалению, а коллекцию надо хранить. Либо мы её показываем людям, и это тоже форма хранения, потому что определённые требования к сохранности произведений всегда предъявляются, независимо от того, где они находятся. И в то же время, если вещь не в экспозиции, не на выставке – она должна быть в своём «доме» – в фонде, в хранилище, а это всегда место, это всегда пространство, и нам тесно. Конечно, на мой взгляд, остро стоит вопрос о том, что нам необходимо строить отдельное фондохранилище.

– Этот вопрос обсуждается? 

– По крайней мере, он озвучивается. Озвучивается нашими коллегами, озвучивается всем нашим музейным сообществом, потому что проблема у всех. Я надеюсь, что когда-нибудь наша мечта осуществится и мы получим отдельный комплекс зданий, которые целенаправленно предназначены для хранения, именно для хранения и для реставрации музейных предметов. Этот опыт мы наблюдаем в Екатеринбурге, в Костроме, в Кемерово, я не говорю даже про столичные музеи, я говорю о такой нормальной региональной музейной истории, о музейных событиях, о музейных центрах. В общем-то всё на наших глазах происходит. 

– Это такой вот комплекс в фондах – хранилища, там наверняка будут и реставраторы? 

– Да, хотелось бы. 

– У нас в музее изобразительных искусств появилась такая, так скажем, реставрационная операционная, можно её так назвать, благодаря Центру «Эрмитаж-Сибирь», она какая-то усовершенствованная сейчас? 

– Я бы хотела немножечко развеять миф о том, что у нас реставрация появилась благодаря открытию Центра «Эрмитаж-Сибирь». Реставрация у нас появилась очень давно. Мы, кстати, планируем издать книгу, посвящённую реставрационному делу нашего музея, истории реставрации, которая детально рассказывает обо всех этапах этой очень любопытной истории. 

– Очень интересной. 

– Так вот, у нас реставрационное дело находится на очень хорошем, я бы даже сказала – высоком – уровне. На самом деле. Среди региональных музеев мы там и особенно знамениты, что у нас прекрасные реставрационные мастерские. Да, открытие Центра «Эрмитаж-Сибирь» позволило нам дополнительно получить оборудование, на котором мы сейчас можем производить достаточно сложные операции, осуществлять сложные реставрационные процессы, но в Центре «Эрмитаж-Сибирь» открылась ещё одна реставрационная мастерская – достаточно универсальная, где работают и графики, и живописцы.

– Открылась с открытием самого Центра? 

– Да, когда мы производили уже дооборудование центра, это происходило в течение 2020 года, в общем-то наши реставраторы получили дополнительную площадку – и плюс дополнительное оборудование.

– Какие-то картины можете назвать, которые в данный момент находятся «на лечении», в реставрации? 

– Не могу, их большое количество на самом деле, потому что вообще у нас идёт реставрация бумаги, реставрация ткани, реставрация дерева, реставрация металла, реставрация живописи – масляной, темперной, реставрация керамики, реставрация художественных рам, то есть у нас спектр материалов, с которыми работают наши реставраторы, очень большой. Поэтому большое количество предметов сейчас находится в работе, и эти вещи будут представлены на наших выставках в течение этого года, и большой комплекс предметов готовится для показа на юбилейной выставке в конце этого года. 

– За реставрационными работами в этом году (где-то я читала) могут наблюдать жители. Это правда? Это вроде как такой проект именно в юбилейный год. 

– На самом деле реставрационные мастерские – это закрытое пространство, это не публичное пространство.

– Но вроде как малыми группками...

– Туда попадают наши уважаемые журналисты, когда есть повод поговорить. Но мы не исключаем проведение экскурсий в реставрационные мастерские. Это мы делаем крайне редко, допустим, в рамках акции «Ночь музеев» или в рамках акции «Открытие, имеющее быть», мы уже два года проводим эту акцию в дни рождения нашего музея, в декабре. Всё это возможно, но это не на постоянной основе.

 – Ещё хочется немножечко истории «Эрмитаж-Сибирь» – когда строили, когда только начинали разведывать это место, нашли захоронение воина. Кто это? И как сейчас хранится? Это же тоже в «Эрмитаже» хранится? 

– Удостоверения личности не было. 

– История просто интересная. 

– В захоронении никаких документов не было, действительно, захоронение нетронутое, целое. Захоронение представителя, судя по всему, знати, не знаю, воинская знать или же, может быть, какая-то жреческая знать. Но по крайней мере тот набор из погребения, который был обнаружен, а датируется это эпохой бронзы, VII век до нашей эры. Эти предметы сейчас находятся в пространстве Центра «Эрмитаж-Сибирь»: когда вы заходите в это здание, то в вестибюле стоит витрина и в этой витрине находятся кинжал, нож, бронзовое зеркало, подвески и так далее. И лежит фотография, снятая во время раскопок – мы на этой фотографии видим скелет человека. Скелет мы не показываем, потому что он, по нашим данным, отправлен на экспертизу, на исследование в Тюмень. 

– До сих пор проводите экспертизы? 

– Да. 

– А как вы считаете, это стало символично – что здесь будет «Эрмитаж-Сибирь»? И такая вот находка.

– Нет, это абсолютно не символично, потому что этот квартал нашего центра города находится на огромном археологическом памятнике, на огромном могильнике. Это просто в ходе изысканий было обнаружено, это захоронение. И если мы произведём ещё вскрытие земли недалеко, то, я думаю, что мы найдём подобного рода вещи, подобного рода захоронения. Эта история давняя: когда шло строительство сооружения на этом пространстве, это конец XIX – начало XX века, то тоже находили захоронения, поднимали эти археологические памятники, предметы собирали. Часть коллекции представлена в краеведческом музее. 

– То есть это всё вполне логично.

– Это всё логично, да. 

– Я бы ещё хотела поговорить о тех глобальных выставках, которые начнут свою работу в апреле, это «Золото древних степей» и «Пётр I: его эпоха». 

– «Пётр I» у нас будет не в апреле, она откроется в октябре. Во второй половине апреля мы откроем выставку, посвящённую очень яркому, интересному событию, явлению в древней художественной культуре – это формирование скифского звериного стиля. То есть мы охватываем территорию, которая располагается в степной зоне, говорим об археологической культуре скифского типа на территории Ростовской области, приглашаем к экспонированию коллекцию Ростова-на-Дону, мы берём коллекцию сарматской культуры из Оренбурга, мы привлекаем нашу коллекцию саргатской культуры – и тянем ниточку в сторону Минусинска. В общем, объединяя эти музейные коллекции, мы прослеживаем особенности формирования художественного стиля скифских и сарматских культур, проживавших на этой территории. Вообще найти такое неразграбленное захоронение, неразграбленный курган – это большая удача. И то, что эта удача улыбнулась омским археологам в 80-е годы XX столетия – это, конечно, здорово. То, что мы имеем, мы ценим. И эта коллекция, найденная в наших курганах, подтверждает сибирское происхождение так называемой «Сибирской коллекции» Петра I, которая находится в Государственном Эрмитаже. Она была сформирована и преподнесена императору князем Матвеем Гагариным. Он скупал эти вещи, ему приносили бугровщики эти вещи, разоряли эти курганы, хотя разорением занимались и до Гагарина. И эти вещи оказались сейчас в Эрмитаже. Находка наших предметов подтвердила, что да, эти вещи происходят именно из Западной Сибири, с наших территорий – и в этом научная ценность этой коллекции. Но по масштабу, по количеству предметов, конечно, она не самая большая, не самая глобальная, поэтому мы и зовём в гости к нам тот же Оренбург – оренбургскую коллекцию сарматского золота, где просто великолепные вещи в большом количестве. Специалистам-археологам с этой территории, из Оренбурга, повезло в гораздо большей степени, нежели омским археологам. 

– Сколько будет идти эта выставка? 

– Она будет работать до сентября. 

– А вторая выставка – это петровская? 

– Совершенно верно. Она откроется у нас в октябре. Это выставка, которая готовится Государственным Эрмитажем для показа в Омске. Вполне логично и символично, что наконец-то эта выставка, посвящённая Петру I, окажется в петровском городе Омске, основанном в 1716 году. Так или иначе Пётр I имел к этому самое непосредственное отношение, потому что именно он отправил экспедицию Бухгольца за «песошным золотом». Он не думал, что будет основан город, распоряжение об основании крепости подписал Матвей Гагарин, но если бы не решение Петра, то и не было бы Омска.

– Всё встало на круги своя, мы дождались эту выставку. Как вам удалось договориться, чтобы эта выставка к нам приехала? Сложно ли было? И как вы вообще договариваетесь с Государственным Эрмитажем?

– Я хочу напомнить, что у нас подписано соглашение с Государственным Эрмитажем об открытии и функционировании Центра «Эрмитаж-Сибирь». Это официальное представительство Государственного Эрмитажа (это не филиал, это представительство). И конечно же, для этих центров – а это культурно-просветительские центры, выставочные центры – формируется выставочная программа. Поэтому к нашим пожеланиям наши коллеги прислушиваются, и мы совместными усилиями пытаемся выстроить этот план, потому что Эрмитаж большой, он обладает огромной коллекцией, но и запросов к Эрмитажу тоже очень много, и он должен выстроить график, где и какие предметы он показывает, в каком городе, на какой выставке, на собственной или не на собственной площадке. Благодаря такому переговорному процессу всё получается. Надо сказать, наши коллеги, конечно, очень отзывчивые, я искренне благодарна за то, что они нас слышат и часто идут навстречу. 

– Чем ещё порадуете в этот год? Что-то такое грандиозное. 

– Я хочу сказать, что помимо выставочной программы, а мы её финализируем в конце этого года, мы начали юбилейную выставочную историю ещё в конце предыдущего года, когда во дворце генерал-губернатора открыли выставку под названием «Генерал-губернаторский дворец: начало», посвящённую самому дворцу как экспонату № 1 и началу формирования художественной коллекции в Омске. А закончим мы этот 2024 год двумя выставочными проектами, которые будут посвящены редкому экспонату. Мы будем показывать вещи, которые никогда не показывали или крайне редко представляли публике. Именно сейчас реставраторы работают над этими вещами, и масса любопытных историй там будет раскрыта. И будем показывать историю нашего музея в фотографиях. 

– А можете рассказать, какие это работы?

– Отбор этих произведений ещё не завершён, но по крайней мере есть вещи, которые получили абсолютно новые атрибуции. Они были «работы неизвестных художников», но получают наконец-то автора и название. Есть вещи, которые имеют любопытный провенанс, они пришли к нам и никогда не показывались – не знаю, в силу каких причин. Может быть, кураторы не всегда обращали на них внимание, но это настоящие жемчужины, они даже по формату не очень велики, но это настоящие произведения искусства с прекрасными авторскими именами, с прекрасными происхождением этих вещей и с очень интересными персонажами, – если мы говорим о портретах – которые изображены на этих произведениях. 

История музея в фотографиях это тоже очень любопытная вещь, мы никогда такого не делали, пытаемся собрать материал, который освещает нашу столетнюю историю.

А между мартом и декабрём, между русскими импрессионистами и редкими экспонатами нас, конечно, ждёт выставка, посвящённая юбилею Александра Сергеевича Пушкина. У нас хорошая пушкиниана, мы представим зрителям очень интересную историю, связанную с темой Пушкина в Омске – будем показывать работы Кичигина, Риммы Камкиной. 

Во второй половине года у нас будет очень интересная выставка – небольшая по формату, но, поверьте, это та история, когда мал золотник, но дорог. Мы покажем небольшую выставку великого русского скульптора Антакольского. И как раз на примере этой выставки мы будем говорить, что такое музейное исследование, научное исследование, что такое формирование музейной коллекции. Там настоящие детективные истории и настоящие счастливые финалы этих историй. 

– То есть какие-то лекции, рассказы будут?

– Это сами предметы, сама экспозиция и, безусловно, очень много разговоров на эту тему.

 – Вы затронули тему редких экспонатов. Как проходило исследование этих шедевров, расследование? Долго ли приходилось собирать информацию, допустим, кто автор? 

– Вы знаете, бывает, что уходят десятилетия на то, чтобы установить имя художника. Но время идёт вперёд, всё меняется, открываются новые источники. Если раньше наши коллеги пользовались какой-либо опубликованной литературой или же каталогами других собраний, как правило, исследование шло на основе этих источников, или же выезжали в архивы и работали с архивами для того, чтобы поднять, откуда пришла работа, в чьей коллекции ранее находилась, выстроить все эти связующие нити, перипетии... В ходе этих исследований появляются какие-то зацепки, появляются новые имена. И не все архивные документы до недавнего времени были доступны в силу того, что, если, допустим, мы говорим о дневниках великого князя Константина Константиновича Романова, то они на протяжении многих десятилетий были закрыты. Это по завещанию самого К.Р., они были закрыты и недоступны. Там порядка семидесяти лет прошло, и тогда эти источники открыли, и в них мы находим упоминания наших произведений, они ранее находились в его собрании, в его коллекции. Открываются, наполняются электронные базы данных, они выкладываются в мировую сеть. Да, мы говорим о такой глобальной музейной паутине, в которой мы черпаем информацию, находим аналогии, находим следы и так далее. Если раньше этот процесс был более затяжной, длительный, то сейчас в какой-то степени он облегчается – облегчается доступностью первоисточников. На самом деле, видимо, безграничных.

– Это, наверное, касается, в частности, и тех картин японского художника, о которых в принципе не знали, что это... 

– Бёдзан Хирасава?

– Да-да. 

– Здесь нам помогли, конечно же, японские коллеги, которые занимались исследованием, изучением и сбором информации о следах айнской культуры. Вещи эти пришли к нам как работы Бёдзана Хирасавы, другой вопрос, что мы мало что знали об этом художнике и было сложно определить сюжеты, которым посвящает автор свои произведения. Но японские исследователи, японские этнографы, приехав в Омск, отсняли эти листы и в общем-то все сюжеты расшифровали, рассказали о чём здесь художник рассказывает, что это означает, что за ритуал, в каких одеждах, почему они такие и так далее. 

– Почему голландцы обращались сюда, в музей изобразительных искусств? 

– Та же самая история. Дело в том, что мы сотрудничали – и я надеюсь, что сотрудничество будет продолжаться – с Фондом культурной инвентаризации наследия Нидерландов, и они формировали базу данных произведений нидерландского искусства, разбросанных по всему миру. Они работают по всему миру, собирают эту информацию. И, конечно же, им было любопытно поработать в России. Так получилось, что в качестве основных партнёров они выбрали нас. Мы работали по вопросам реставрации, изучения произведений голландских мастеров, в рамках реставрационного аспекта, реставрационного дела, потому что отрабатываются технологии, идёт обмен опытом, независимо от того, реставрируем мы работу нидерландского или русского художника, немецкого художника, это не суть важно – важны реставрационные методики, реставрационные технологии. Потом к этому процессу очень активно подключились наши коллеги из Третьяковской галереи. Но с наступлением пандемии эта связь нарушилась, но я надеюсь, что в области культуры сотрудничество будет продолжаться. 

– Мы всегда говорим, что культура вне политики, а как-то сегодняшняя ситуация мешает работать? 

– Я бы сказала, что нет. Есть, конечно, определённые ограничения в силу того, что, видимо, наши партнёры на Западе считают, что нужно выдержать какую-то паузу. Но мы всегда открыты к общению. И если мы говорим, что большие федеральные музеи Москвы, Петербурга в какой-то степени вынуждены изменить свою выставочную программу, переориентироваться, потому что главные и основные партнёры были на Западе (если говорим про тот же Государственный Эрмитаж), постоянные выставки за рубежом, то сейчас большие музеи смотрят вглубь страны. 

– Пошли на регионы. 

– Этот процесс начался давно. Просто сейчас, я думаю, он будет усиливаться. 

– А в чём это будет выражаться? 

– В организации выставок, в организации выставок в городах России. 

– Чаще и масштабнее? 

– Да. Потому что коллекции находятся в России, находятся дома, они не за рубежом, и есть возможность выдать эти предметы для показа в тот или иной город, в тот или иной музей – если этот музей и город соответствуют требованиям, которые предъявляет нормальная музейная практика. Нормальные музейные современные требования. 

Это и привлечение региональных коллекций для показа на площадках музеев Москвы и Петербурга. Этот процесс был, особенно если мы говорим о выставках русского искусства. Но сейчас, я думаю, эта форма взаимодействия будет только нарастать и расширяться. 

– Недавняя выставка Михаила Врубеля на 160-летие это показала, хороший такой пример был – когда музей изобразительных искусств возил картины. 

– Да, но это уже было давно. 

– Каким вы видите музей в ближайшей перспективе? Вековой юбилей пройдёт, а дальше – новый виток? 

– А дальше новый виток. Мы всё время находимся на новом витке, потому что останавливаться нельзя, нужно двигаться вперёд. У нас есть задумки, я пока не готова их озвучить, есть момент суеверия. Мы строим планы. Я понимаю, что не всегда наши ресурсы позволяют эти планы осуществить в том объёме, какой нам хочется, но я надеюсь, что, во-первых, мы всё-таки сможем совместными усилиями с правительством Омской области, с Министерством культуры Омской области запустить процесс реставрации генерал-губернаторского дворца – проектная документация вся готова, осталось только найти примерно полмиллиарда рублей. Но для этого есть ещё и федеральное Министерство культуры, можно поучаствовать в какой-либо программе и получить софинансирование из федерального центра. Я надеюсь, что наше предложение о строительстве отдельного реставрационно-хранительского центра тоже получит отклик. Это небыстрая история, я прекрасно понимаю, что это небыстрая история, но по крайней мере, если эти две глобальные задачи будут сдвинуты, начнут решаться, то развитие музея будет определено как минимум лет на семьдесят вперёд точно. Это цепочка – одно тянет другое. Если мы получаем хранительский центр, мы перемещаем коллекцию, у нас освобождается пространство, эти пространства можно преобразовать в экспозиционные пространства, в выставочные пространства, в коворкинги, во всё что угодно. В то, что будет давать время. 

– Такой мультикультурный центр. 

– Да. И это уже совершенно другая история начинается, замес будет совершенно другой, и результат будет соответствующий. 

– Пусть всё это сбудется, всё реализуется. Я вас поздравляю с юбилеем, с вековым юбилеем, это очень красивый юбилей, и спасибо вам за то, что нашли время прийти к нам. 

– Спасибо.