Любовь Петрова | Текстовая версия подкаста “Трамплина” «Знай наших!»

Для тех, кто предпочитает читать, а не смотреть и слушать. Текстовая версия подкаста «Знай наших!» с преподавателем ораторского мастерства Любовью Петровой – человеком, любящим правильную русскую речь.

 

---

 

– Это Трамплин Медиа с подкастом «Знай наших!». Сегодня говорим с Любовью Петровой, педагогом по ораторскому искусству, человеком, любящим правильную русскую устную речь. В прошлом актриса, театральный режиссёр, музыкант, радиоведущая. Да? Всё правильно?

– Да.

 

– В общем из всего того, что я перечислила, всё так или иначе связано с русским языком.

– Да, естественно.

 

– Поэтому прямо такая некривая дорожка выводила на педагога?

– Некривая. Она была прямая, и мне кажется, этот файл в меня был встроен с самого... Даже не помню, когда. Наверное, это передано и моими родителями, и теми, кто когда-то был в прапрадедушках, прапрабабушках, потому что я помню даже такой случай, когда я, будучи маленькой девочкой, видя объявление на улице... Мы говорили про устную речь, а она была ещё и письменная, и сейчас письменная речь тоже имеет место. Потому что одно с другим связано. Бывает, что люди говорят хорошо, пишут плохо; пишут плохо, говорят хорошо – хорошо, когда это балансируется. Так вот, к объявлениям. Видя ошибки в объявлениях, я исправляла их красной пастой и ставила оценки, ставила двойки.

 

– Прямо на объявлениях?

– Прямо на объявлениях. Вот что-то такое было, почему мне так хотелось быть педагогом ещё с того возраста. Так что, дорогие люди, если вы видели на улице объявление с цифрой «два» – это я, в чём я не раскаиваюсь.

 

– Люба, вот смотри, сначала было что? Сначала была актриса?

– Да. Всегда была на сцене. Помню, что я не была на сцене только в школе.

 

– Как-то странно. А в школе почему?

– Ничего не странно, потому что школа это такой период, когда мы растём, когда на нас смотрят, когда где-то кто-то на нас имеет влияние, иногда даже негативное, чаще всего негативное. Из этих шор нужно было, наверное, выбраться, для того чтобы обрести себя потом. Когда я уже поступила в музыкальное училище – я ещё и музыкант!

 

– А какой инструмент?

– Фортепиано. Но я заканчивала хоровое и дирижёрское. Вот, кстати, когда мама настаивала на том, что я должна быть медиком, я понимала: ну какой я медик?! Я же человек творческий. Я же там начну творить! Поэтому я просто выревела себе поступление в «шебалинку», хотя понимала, что, наверное, играть на музыкальном инструменте не буду. Как-то подспудно понимала, что нужно заняться речью, но вот эту музыкальность, умение услышать слово «шебалинка» воспитала во мне. И, наверное, какую-то деликатность, деликатное отношение к слову.

 

– Хорошо. И оттуда – в актрисы театра?

– Ой, это было очень здорово. Дело в том, что когда я училась уже на 4 курсе музыкального училища, в «шебалинку» пришла Елена Михайловна Пономарёва. Это режиссёр, филолог, которая создала русский «Домашний театр». И я стала актрисой этого театра. И даже закончив «шебалинку», я осталась и играла там. Потом театр обрёл звание «Народный», я была много раз лауреатом, естественно, это кружило мне голову. Конечно, мне хотелось и дальше продолжать...

 

– Хотелось карьеры?

– Да. Собственно, я и создала свой театр, он назывался «Провинция». Это, между прочим, был народный коллектив. Там играли ребята очень-очень долго, и мы тоже были лауреатами, были выступления на театральных фестивалях, это было тоже очень ярко и очень здорово. Я параллельно ещё, конечно, работала во дворцах творчества – это были Октябрьский дворец творчества, потом Городской дворец творчества. А потом случилось радио.

 

– Радиоведущая. «Радио-3»?

– Да! И об этом я услышала, находясь в машине. Мы включили радиостанцию, хотя в принципе радио я, честно говоря, никогда не слушала. Так, только краем уха. А тут я услышала объявление о том, что требуются творческие люди.

 

– Причём с хорошими голосами, поскольку всё-таки радио.

– Ну, там говорилось только «творческие люди». Я поняла, что этого достаточно для того, чтобы работать на радио. А поскольку моей мечтой было уехать, честно говоря, в Москву, а Москва не состоялась, потому что туда надо было наезжать постоянно и быть постоянно, а у меня здесь была семья и там были большие проблемы с переездами... И я думаю: ну вот...

 

– Вот оно!

– Это внутренний мой голос говорил: «Не уехала в Москву, а сейчас на радио, смотри, тебя приглашают, почему ты не позвонишь туда, почему?». Несколько раз, проходя рядом с телефоном, я понимала: мне нужно сейчас позвонить, но я уходила, несколько раз возвращалась. И потом таки я позвонила! Позвонила, трубку взял директор «Радио-3», Владимир Александрович. Сказал: «Да, я слушаю». Я говорю: «Здравствуйте. Это вам требуются творческие люди?». Он говорит: «Да, нам». Я говорю: «Ну так берите, это я!».

 

– Вот она я!

– Да. Помню, он спросил, кто мне нравится на радио – кто из ведущих. Я сказала, что радио я не слушаю. Он говорит: «Как же так, вы же хотите к нам прийти». Я сказала: «Ну вот приду, возьмёте меня, я познакомлюсь – и тогда уже расскажу, кто мне нравится и почему».

 

– Мне кажется, услышав твой голос по телефону, он уже должен был понять, что ты человек, который нужен радио. Потому что радиоведущие с хорошими голосами на самом деле при всём количестве радиостанций (это я сейчас душнилу включаю, как говорят) – редкость, очень мало людей с хорошими голосами. Я, если слышу неприятный голос, сразу выключаю, я даже слушать не буду.

– Он должен был понять, но не понял. Сказал: «Приходите и идите по конкурсу». Я прошла конкурс, я помню, что это было весной, где-то примерно в мае. А потом прошло всё лето и я подумала: что же мне не звонят-то? Должны же позвонить в конце концов. Где-то такое ощущение было. Я даже такие картинки себе простраивала, поскольку человек творческий, я всё это представляю через образы. Я подумала: мне позвонят и, наверное, кто-то из моих родственников мне скажет: «Кстати, тебе звонили. То ли с телевидения...». А я такая скажу: «Нет, с радио». И так ведь и случилось! Так удивительно, просто какая-то интуиция, какое-то чутьё. Уже в конце лета. Я вспомнила – я же записывалась, я же проходила по конкурсу, почему мне не звонят? И в августе – мы были на даче – и какое-то предчувствие, вот-вот должно это случиться, обязательно случиться. Выхожу из дома – такой маленький дачный домик – иду по улице, думаю – ну где же это? Мне мой муж стучит в окошко, мы с ним говорили-говорили, и я по губам понимаю, он мне говорит: «Тебе, кстати, звонили с телевидения». Я такая: «Нет, с радио!».

 

– Спрогнозировали.

– Да, наверное, это так называется.

 

– Но роман с радио сколько продолжался?

– О, это было долго. Это было десять лет. Хотя когда я пришла, увидела, что нужно выходить практически после каждой песни и что-то умное говорить в течение шести часов...

 

– Одиночно. Соло.

– Да. Это соло. Я поняла: я здесь поработаю немножко, а потом уйду на телевидение. Но я задержалась там на десять лет и каждый раз было что сказать.

 

– Здорово. Но тема с радио закончилась почему?

– Я немножко утомилась. Мне захотелось чего-то ещё. Чего – я ещё не знала, но для того, чтобы это случилось в моей жизни, я, наверное, должна была поставить точку вот в этой своей радийной жизни. Хотя каждый раз мне мама говорила: «Ой, не в коем случае! Тебя уже здесь хорошо знают, тебя уважают, тебя любят. Зачем ты всё это делаешь?». И каждый раз, переходя из точки А в точку Б, я никогда маме об этом не говорила, своим родственникам не говорила, я предпринимала эти шаги самостоятельно.

 

– Я понимаю, это правильно.

– Чтобы не было этих сомнений за плечами, чтобы не было лишних переживаний, поскольку человек я адекватный, всё равно я понимаю, что волнуюсь, что я что-то заканчиваю и что-то начинаю новое.

 

– Конечно.

– И вот после радио случился какой-то вакуум, который начал на меня давить. Сначала я этим вакуумом упивалась, потому что я остановилась. Наверное, я просто устала. Это бесконечное движение, это как белка в колесе, и каждый раз это шестичасовые эфиры, это бесконечный стресс – прямые эфиры! Там ничего не вырежешь. Это трансляция на миллионный город.

 

– Это, кстати, очень энергозатратная история. Знаю по себе.

– Очень! И это десять лет прямого эфира. Это работа сначала в первую смену с восьми, потом вторая смена с двух, потом в ночь – с утра дорабатываешь, идёшь на полтора дня на выходные, потом снова вот так вот начинается.

 

– Это трудно. Десять лет это ещё срок, ты очень много продержалась.

– Это очень долго. Но вот такой роман, да. И потом я начала себя искать и подумала, что вот этот вакуум, который образовался, должен во что-то вылиться, чем-то закончиться. Где-то эта скопившаяся энергия должна себя проявить. Сначала я думала, что это будет... поскольку с театром я закончила, когда ушла в декретный отпуск. Закончился театр, я поставила точку, хотя там 13 лет было театральному коллективу, в котором я уже режиссировала – театр «Провинция». И радио тоже закончилось. Во что же это должно вылиться? Конечно, во что-то творческое. Если давать актёрское мастерство – не все на это согласятся, потому что люди трусят, будем откровенны.

 

– Конечно.

– Если заниматься сценической речью, то здесь пугает слово «сцена». Зачем нам заниматься речью, я же на сцену не пойду.

 

– Не собираюсь на сцену, да.

– Понимание того, что речь нужна в жизни – это такое глубокое понимание, наверное, человека вдумчивого, человека, который мыслит нестандартно. И я объединила актёрское мастерство и сценическую речь. У меня получилось такое «ораторское искусство». На тот момент – 11 лет назад – это слово было очень модным, мне казалось, что я занимаю одна эту нишу, и я её вот так вот преподнесла: школа ораторского искусства. Чтобы никто ни с кем меня не путал, я назвала школу своим именем. Имени меня.

 

– Правильно. Скромность – это прямая дорога к неизвестности, как мы знаем.

– Да, и я попыталась быть известной, хотя в какие-то моменты пришлось через себя перешагивать. Но иначе как? И люди пошли!

 

– Подожди, вот ты организовала школу, что ты сделала, чтобы выйти в народ?

– Сначала мы работали вместе с молодым человеком, с Андреем Пекаем... Я даже не помню, как я его нашла. Как-то перелистывала что-то в интернете, перебирала какие-то организации, даже не помню, как на него вышла. У него тоже была такая школа, которая объединяла несколько направлений. Я позвонила и предложила ораторское искусство. Он согласился. Ну а потом – как везде, наверное, у всех получается, когда человек понимает, что он должен идти дальше самостоятельно. И мы разошлись в разные стороны.

 

– К тому моменту уже были люди, уже было сарафанное радио?

– Ты знаешь, нет.

 

– Не было?

– Нет, нет. Мне снова пришлось звонить, снова предлагать, снова убеждать, снова говорить, потому что многие – это удивительно! – но на тот момент не знали, что такое ораторское искусство. Меня спрашивали: «А что это такое?». Может быть, проверяли.

 

– А может быть и нет.

– А может быть и нет. Поэтому вводная часть имела громадное значение для того, чтобы в какой-то момент ко мне пошли люди. И они пошли.

 

– То есть с того момента прошло 10 лет, правильно?

– Одиннадцать.

 

– Одиннадцать, да. Сегодня ты уже чувствуешь себя уверенно в своей школе имени тебя?

– Спасибо. Есть, конечно, сомнения – как можно быть уверенным, я же не тот человек, который мне написал в Facebook: «Любовь, говоров не существует!». Это только такие люди, которые делают какие-то замечания в постах, в чём-то уверены, хотя не принадлежат к этой профессии. Я, конечно, сомневаюсь. И каждый раз мои сомнения, к счастью, перекрываются и оправдываются тем, что ко мне приходят абсолютно талантливые люди. Они настолько талантливы, что они поддерживают меня в моих идеях и даже помогают реализовывать какие-то мной намеченные планы. Потому что эти люди обучаются не только красивому и правильному слову, они же в спектаклях у меня играют.

 

– У вас играют в спектаклях?

– У меня.

 

– В школе? То есть ты по-прежнему эту тему не оставляешь.

– Я не оставляю, мне это так нравится. И вот той весной и даже осенью на десятилетие школы ораторского искусства мы поставили большой полуторачасовой спектакль – «На балу удачи» он назывался, про Эдит Пиаф, французскую певицу. У нас были аншлаги. И в этом году нас просят повторить этот спектакль. Но были и до этого спектакли, которые меня просили сделать, кстати, омские бизнесмены. Виктор Титарёв, который приходил и...

 

– Это бывший директор аэропорта омского, да?

– Да. И он предложил мне сделать презентацию книги. Книга называлась «Поэзия Белой столицы», ровно так же, как назывался спектакль. Это про тех людей, которые жили 100 лет назад в городе Омске. Про тех людей, которые убежали в пору нахождения здесь Колчака.

 

– Понятно, да.

– И они творили. Вот что было интересно. Ведь это были такие журфиксы, когда люди собирались, друг перед другом, не побоюсь этого слова, выпендривались, пели песни, читали какие-то стихи. И стихи-то вот на уровне людей, которым просто нравилось это делать, которым просто нравилось писать. Они не всегда обладали какой-то ценностью, каким-то профессионализмом, но ценны они именно тем, что они были написаны 100 лет назад людьми, жившими в городе Омске. Хотя там есть абсолютные шедевры, интересные стихи. Вокруг этого поэтического, как это можно сказать, кольца, которое опутало город Омск – по-хорошему, конечно – сложился спектакль «Поэзия Белой столицы». Тоже хочу его восстановить, тоже он в планах, как и спектакль про Эдит Пиаф. Прямо есть запросы на эти спектакли, и ребята с удовольствием там играют.

 

– Давай теперь подробнее поговорим о главном – об ораторском искусстве. Наверняка среди наших слушателей и зрителей найдутся те, кто не очень представляет, что это такое, а главное – зачем это сейчас? Если мы послушаем – включаю душнилу – этих блогеров, не побоюсь этого слова, на YouTube, в Instagram послушаем, то нам, людям, которые имеют представление о том, какой должна быть речь человека, который выходит на публику, немного плохо становится. Ударения, интонации...

– Бывает такое, да.

 

– Произношение слов неправильное и прочее. Знают ли эти люди, что им всё-таки надо позаниматься? Нет, видимо, не знают.

– Не знают. Мне кажется, не знают.

 

– Я к чему веду – наверное, сейчас есть такое представление у людей, что сегодня это не так важно.

– Может быть. Но так думают, к счастью, не все. Хотя я ведь тоже удивляюсь, глядя в Instagram, на YouTube, что человек идёт и, не зная, о чём говорить, рассказывает, пытается посвятить в это людей слушающих. И знаешь, что меня удивляет? На этих людей подписываются. Огромное количество людей их слушает!

 

– Я тебе скажу больше. Когда моей дочери было пять – четыре – шесть, эта категория детей. Им очень нравятся разного рода ролики на YouTube – для детской аудитории. Там какие-то мамы, какие-то папы и прочие – ведут какие-то разговоры. У них ужасающая речь. Меня всегда это пугало. Я это, во-первых, слышать не могла. Тебе было бы это понятно. Дети слушают – и перенимают. Вот в чём главная неприятность, в том, что дети перенимают вот эту манеру говорения.

– Да. Есть такое. И люди взрослые перенимают тоже.

 

– И взрослые перенимают. Стандарты снижаются.

– Да. И ведь есть такое интересное наблюдение, что в XX веке, возьмём 70-80-е, даже 60-е, – почему люди говорили хорошо? Потому что телевидение – один-два канала; радио – «Маяк» и ещё какой-то там первый канал. И не дай бог в эфире кто-то ошибся и сказал неверно! Всё, он просто улетал с этого места.

 

– Катастрофа. Конец карьере.

– Смотрели телевидение, слушали радио – и учились говорить хорошо, учились говорить правильно. Поэтому люди, работающие на заводах, на фабриках, очень хорошо говорили, оформляли свои мысли. Сейчас, когда 350 всяких каналов, неизвестно кто на этих каналах работает. Часто это люди смешно говорящие, и чем смешнее, тем лучше. И люди, и молодёжь тоже, учатся говорить именно так. Вот этот какой-то задор и, не побоюсь этого слова, наглость, наверное, делают своё дело. За этими людьми, за их уверенностью, за их настырностью, за их желанием идти вперёд, поворачивать всех в свою сторону, обращать на себя внимание – идут очень многие.

 

– Мы, конечно, сейчас не говорим, что это плохо, что столько источников. Мы не об этом. Мы только о том, что хотелось бы, чтобы эти люди говорили правильно.

– Хотелось бы, чтобы эти люди знали, что нужно учиться. Видела недавно девочку, которая говорит... А она говорит, видимо, по природе своей правильно, кто-то из её предков ей это передал. У неё хороший речевой слух, она слушала эту хорошую речь и её транслирует. Она говорит: «Давайте займёмся постановкой голоса, но только не так, как это делают вот эти вот... актёры! А правильно!». Это меня просто удивляет. Что это? Не знаю, даже слов не подберу, к тому, что происходит сейчас с людьми молодыми. Наверное, это желание быть в центре внимания.

 

– Наверное.

– Эпатажность некая.

 

– Может быть, на самом деле всё проще. Есть же такая история: когда ты не понимаешь чего-то, а тебе кажется, что ты знаешь. Я думаю, тут это в большей степени.

– И это тоже. Да.

 

– Потому что, когда человек глубже узнаёт предмет, у него неизбежно меняется картина мира. Картина меняется, меняются требования к себе, к другим. Хорошо, возвращаясь к твоим воспитанникам. Эти люди, которые к тебе приходят за ораторским искусством сегодня, – это кто? Я имею в виду профессию, возраст, пол, цели...

– Это самые разные люди. В прошлом году я занималась с детьми, были дети 9-13 лет. А что касается взрослых людей, это и молодёжь, совсем молодые, и шестнадцатилетние, и дальше, дальше, дальше – до 60+. Эти люди идут за самораскрытием, наверное, за обретением какой-то уверенности, за правильной речью. А получают ещё что-то! То есть вместе с этим получают очень многое. Получают и хороший речевой слух, и какую-то глубину, и актёрские способности.

У меня был как-то юрист, я его не забуду, Саша. Я спрашивала его: «Саша, ты закончил курс. Скажи мне, пожалуйста, что ты приобрёл». Он говорит: «Я понимаю, что я хочу смешить людей». Говорю: «Саша, с этим нужно быть аккуратнее».

 

– Стендап!

– Он великолепный актёр, причём с серьёзным лицом он умел сказать так, что все смеялись. Это очень ценно. Ценное качество, когда человек умеет собой владеть и понимает, что он, не кривляясь, добивается чего-то. Умеет произвести впечатление. Умеет держать публику, держать внимание. Вот эта вот какая-то струна, натянутая внутренняя. Так что приходят за одним, а обретают очень многое – и про это говорят. Кстати, ораторское искусство – это же ещё и психология.

 

– Конечно. Я когда тебе вопросы сидела писала, подумала: хорошо, пришёл человек, допустим, которому в его работе нужно периодически выступать – с лекциями, семинарами. А у него есть... Страх публичных выступлений, который его сковывает. У него есть проблемы с говорением как с процессом. Вот он приходит к тебе, ты его научила тому, сему, но нужна ведь ещё и энергия.

– Нужна!

 

– А где взять энергию? Ты же не можешь человеку вложить энергию, которой у него нет.

– Лена, вкладываю!

 

– Вот прямо вкладываешь? Расскажи про волшебство это.

– Это волшебство, это я даже не знаю, как происходит, но это происходит прямо кнутом и пряником, образно говоря, конечно. Потому что когда красивая речь уже есть, но когда пустые глаза и ничего не выражающее лицо, какое-то резиновое – это ужасно. И ведь есть такие! Вот это вот всё, ботоксом обколотые. И это очень страшно, потому что ты видишь живые глаза, реакцию, интонационную выразительность – и видишь человека, который совершенно ничего не выражает, то прямо пугаешься. Ты как будто натыкаешься на стену. Конечно, я спрашиваю таких людей, что происходит – почему с лицом ничего не происходит? Мне говорят: «Морщины же появятся!». Я говорю: «Да пускай появятся морщины!». Потому что когда по дому ходит вот такая вот кукла, ничего не выражающая... Помню, когда я ещё работала на «Антенне-7» и ко мне приходил психолог, она говорила и потом писала после публикации моего поста о том, что всё-таки должны быть какие-то эмоции на лице, что это большое страдание для семьи, когда женщина ходит по дому, не выражая никаких эмоций, боясь, что у неё появятся морщины.

 

– Насколько я понимаю, проблема в том, что 80% информации – она же невербальная. Мы смотрим на человека, на мимику, на выражение глаз, уголки рта... А если этого ничего нет, то как людям понимать, что на самом деле происходит.

– Надо идти на ораторское и этим заниматься. Кстати, недавно занималась с хоккеистами, с «Авангардом», и этот вопрос возник.

 

– Зачем хоккеистам ораторское искусство?

– Может быть, не самим хоккеистам, а тренерам, потому что они выражают свою мысль, они всё-таки должны её как-то оформлять, а проблемы с этим есть. И это же спортсмены, которым иногда нужно уметь владеть своим лицом, не транслировать никаких эмоций. И это накладывает такой отпечаток на то, что они говорят и как они говорят. Вытянуть из них эмоции очень сложно.

 

– Такая профдеформация, получается.

– Да. И мне сказали, что их даже штрафуют за то, если они где-то улыбаются. Где-то позволяют себе вольности относительно эмоций. И тогда я говорю, что существует ещё слово другое – когда словом нужно действовать, словом нужно вдохновлять. Слово работает на уровне энергии. И вот тогда слово без жестикуляции, без эмоций – оно проходит мимо. Чтобы оно заработало, нужно каким-то образом постараться. Нужно его включить. Через что? Разумеется, через эмоции. «Как?» – меня спросили.

 

– Конечно. А как?

– Как? Перед зеркалом. Смотреть, что брови-то поднимаются, оказывается. И хмурятся. И голова у нас тоже поворачивается, и улыбка появляется. Кстати, вот это отсутствие эмоций было очень хорошо видно, когда мы надели маски. В пору коронавируса. Как в одном стихотворении говорится, которое читают мои студенты – «когда на лицах надеты маски, под ними ещё одни, кондуктор буйной раскраски считает рубли и дни». Так вот, когда лицо неподвижно, это пугает.

 

– Нет жизни в этом лице?

– Нет жизни. И если человека интересно смотреть с выключенным звуком, вот говорит человек – и на него интересно смотреть, значит и слушать его, скорее всего, тоже интересно. А вот если беззвучно человек никак не существует, это лицо-маска, пускай даже красивая, его неинтересно слушать. Здесь выбор, дилемма.

 

– Сколько времени уходит на то, чтобы человека неподготовленного с нуля научить говорить?

– Дело в том, что это ведь как научить музыке. Можно человека научить играть «Собачий вальс», а можно научить человека играть Шопена. Этим нужно заниматься. Включить тот самый речевой слух, о котором я постоянно говорю, артикуляцию. Что касается артикуляции, это тоже большие проблемы, потому что первая мышца, которая у нас зажимается по разным причинам, это челюстная мышца. Всё, раскрыть рот просто невозможно. У меня была такая студентка. Ей говорила: что такое, что происходит?

 

– Людмила Павловна Чекмарёва, был у нас такой замечательная педагог, по-моему, это называла «сквозьзубие».

– Это можно назвать как угодно, но когда человек говорит вот так, не раскрывая рта, это уже какие-то психологические проблемы. Я спрашивала: «Наташа, что случилось? Почему рот не раскрывается?». Мне человек говорил: «Мне мама в детстве сказала: “Наташа, закрой рот”. И я закрыла». И раскрыть рот человеку стоило огромных усилий. Это связано не только с раскрытием, освобождением челюсти, это связано вообще с внутренней свободой. Когда человек лепит к себе локти, когда выглядит вот так – ведь жестикуляция нас тоже характеризует, насколько мы свободны. Мы считываемся внешне. Вообще оратор начинается с внешности. Насколько человек свободен... Не расхлябан, а свободен. Насколько он позволяет себе быть свободным. Так вот, приходилось и тело освобождать, и челюсть раскрывать, всё начинается с этого.

 

– Это техники какие?

– Ой, это такие техники, прямо это похоже на секту.

 

– Это из актёрского искусства?

– И из актёрского искусства, из сценической речи – когда мы прямо берём и раскрываем рот вот так, прямо силой, своей собственной рукой, проговаривая какие-то вещи. Когда берётся кулак и говорится, допустим, строчка через букву «а»: «наша река широка, как Ока». Кулак в рот не заносится, но есть понимание того, что он сейчас туда зайдёт, освобождая челюсть и заставляя челюсть открываться. Но это нужно делать очень долго, для того чтобы понять, что это не безобразно, когда рот раскрывается, потому что люди, долгое время говорящие вот так, думают, что они чуть-чуть раскрыли рот, это уже всё, это просто безобразие. Так нельзя, это противоречит нашей природе, природа заложила свободное раскрывание челюсти, и к этому нужно вернуться. Но этому нужно опять учиться через какой-то промежуток времени, когда челюсть закрылась.

 

– Ты педагог, у тебя методика. Ты её откуда-то берёшь? Каким образом ты – как педагог – сама учишься? Как складывалось у тебя это?

– Дело в том, что всё пошло от Людмилы Павловны Чекмарёвой.

 

– Всё, что ты взяла раньше?

– Конечно! Я ей безумно благодарна. Помню, когда она нам говорила своим низким голосом: «Учитесь сценической речи, и у вас всегда будет хлеб с маслом». Да, оттуда. Но потом, когда у нас была изоляция... или когда она закончилась. Закончилась изоляция, ко мне стали возвращаться мои ученики – и я услышала, что преподаёт Анна Николаевна Петрова. По учебникам Анны Николаевны я училась у Людмилы Павловны Чекмарёвой. Честно говоря, я думала, что её нет в живых, потому что человек уже в возрасте. А когда ко мне Света пришла – ученица моя – и говорит: «Я тут видела онлайн-трансляцию Анны Николаевны Петровой». Я говорю: «Подожди, Света, её же уже нет». Она: «Как нет, она есть, она преподаёт!». Я, естественно, начала разыскивать, где же преподаёт, как же преподаёт этот человек, ей же 90+. Но когда я увидела Анну Николаевну, я поняла, что это человек, который живёт словом, творчеством, дыханием, энергией. Она прекрасно выглядит, она выглядит намного моложе того же Калягина, который её поздравлял с 90-летием. Когда её поздравляли, сзади на экране было написано: «Анечке – 90?». Потому что она прекрасно выглядит. Собственно, Людмила Павловна Чекмарёва тоже очень хорошо выглядела, ведь она до самого своего ухода преподавала. Видимо, вот эта энергия, энергия слова – держит этих людей. 

Разумеется, к Анне Николаевне я пошла на мастер-класс – от СТД. Мне пришло приглашение, заполните анкету – были написаны вопросы: почему вы идёте на курсы, почему вы заинтересовались? Я ответила, что училась по учебникам этого человека, мне очень хочется идти к этой легенде. И меня, конечно, пригласили. 

Я получила несказанное удовольствие от того, как говорит этот человек, от той энергии, с которой она транслирует слово. Как она вкладывалась в этот онлайн! А ведь мы знаем, что для того, чтобы испортить спектакль, надо показать его в видео. Онлайн преподавать намного сложнее, чем вживую. Там энергия-то уменьшается раза в три.

 

– Я, например, не смотрю спектакли записанные, потому что мне не хватает энергии.

– Да. А вот если есть энергия, которая идёт с экрана, то это, разумеется, мощная энергия. От Анны Николаевны эта энергия идёт. До сих пор, дай ей Бог долгих лет жизни и преподавания, чтобы я снова пришла на мастер-класс. Я учусь у людей, которые мне интересны, которым я доверяю и от которых получаю ту самую энергию, которую потом раздаю своим ученикам.

 

– Сколько времени длится курс?

– О, это отдельный вопрос. Каждый раз меня спрашивают – каждый раз удивляются. Раньше он шёл 4 месяца. Потом мне ученики сказали: давай дальше! Я подумала: почему нет, и сейчас курс продолжается, и каждый новый учебный месяц я даю новую тему. Это стимул для меня не останавливаться, это не 8 занятий «Ты оратор» или не как известные личности, которых мы знаем. Один день ты посидел, получился – и ты оратор, тебе дают сертификат. Ну какой ты оратор? Ты ничему не научился! Ты не научился играть Шопена. Конечно, на это должно быть потрачено какое-то время. Так вот, каждый новый месяц я даю новую тему по ораторскому искусству. Разумеется, я сама штудирую эти темы, разумеется, сама развиваюсь дальше и, разумеется, я преподношу эти темы людям, которые приходят на курс. Есть люди, которые у меня занимаются годами.

 

– Скажи, есть у тебя такие ученики, которые приходят – и у них есть коммерческая цель. Например, им нужно овладеть мастерством, чтобы быть эффективнее. Те же продажники, наверное, могут быть.

– Да, конечно. Приходит кто угодно.

 

– А есть у тебя обратная связь с ними после того? Достигли ли они своих целей? Пошли они по карьере вверх, скажем так.

– Да, есть.

 

– Поделись примерами.

– Скажу, если будет меня смотреть Николай Щека, был такой у меня студент, он мне даже говорил, что здесь он был на немаленькой должности и потом, когда его уже повысили до какого-то уровня, выше, выше, я сейчас боюсь назвать должность, которую сейчас занимает Николай, но это гораздо выше, чем здесь было в городе Омске – сейчас он в Новосибирске. Я спросила его: «Что послужило тому, что ты вот так начал развиваться, Коля?». Он мне сказал: «Ну как же, я же говорил... Все вот так, а я вот так!». И, конечно, это является пусковым крючком, это ступеньки, которые поведут тебя вверх. Умение преподнести себя и говорить убедительно, ярко, красиво, не боясь, свободно...

 

– Возвращаясь к энергии. Когда энергия высвобождается, эффект другой совсем.

– Вот! И ещё, вот что интересно, – человек меняется даже внешне. И мне тоже об этом говорили. Один из бизнесменов, не буду называть его имя, говорит мне: «Меня спрашивают, что такое случилось? Ты поменялся внешне». Он говорит: «А я молчу». Я: «А почему ты молчишь? Почему не рассказываешь?». Он: «Меня просто там не поймут». Видимо, там надеются на то, что это это внешнее, напускное, что может повлиять на других людей, к чему прибегают другие люди, а то, что слово может поменять человека, это внутренняя свобода и внутренняя энергия – наверное, здесь есть какие-то сомнения. Люди, проходящие через эту самую работу со словом, понимают, что это возможно. И ведь что интересно: заговорить по-другому, не меняясь, – невозможно, ты так и будешь говорить зажато. Для этого нужно много, чего обрести, через многое пройти, чтобы заговорить по-другому и даже внешне позволить себе поменяться.

 

– Сейчас подумала о том, что на самом деле люди, которые хотят выделиться из толпы, для них это достаточно гарантированный способ, да? Потому что при таком количестве людей, говорящих неправильно, невыразительно, скованно, человек, который появляется и раскрывает плечи... Свободно! Эта самая «походка от бедра» лёгкая.

– Конечно. Это та самая энергия, которая работает.

 

– Казалось бы, какая связь? А ведь связь, наверное, есть.

– Ой, это работает. Это сразу видно, человек сразу читается – такой человек. За таким человеком идут, такому человеку доверяют. И здесь нужно знать вот эту самую грань: когда не нужно перегибать палку, когда ты идёшь именно не слишком от бедра, а вот ровно так, как должно это быть — не скованно, не расхлябанно, потому что это грани нашей зажатости. Когда ты несёшь себя свободно, ты чувствуешь удовольствие от того, что ты делаешь. И мне кажется, что это очень сильно чувствуется – когда человек получает удовольствие от того, что он делает.

 

– Давай сейчас немного повеселим людей. Я знаю, ты массу скороговорок умеешь говорить.

– Ой, с этими скороговорками... ну да.

 

– Ну, парочку таких.

– Вот мои любимые, например: «На мели мы налима лениво ловили, меняли налима мы вам на линя. О любви не меня ли вы мило молили, в туманы лимана манили меня». Ты же тоже это знаешь.

 

– Я знаю, но сейчас я уже не решусь, конечно, практика утрачена.

– А там ничего сложного нет. Там просто вот эти сонорные «н», «м», «л»...

 

– Перетекают.

– Да. И кажется, что это бешеный темп и это просто невозможно осилить. Возможно! Ну, вот такую скажу. Политическую можно говорить?

 

– Да.

– Гурбангулы Бердымухамедов украл у Танирбергена Бердонгарова кораллы. Вот.

 

– Потрясающе. Твои ученики говорят потом это, когда уходят?

– Конечно! Ещё как. Дети говорят: «Повар Пётр, повар Павел, Пётр пёк, а Павел парил, Павел парил, Пётр пёк, повар Павел, повар Пётр».

 

– Супер! Я тут подумала: а подростки, страдающие в период своего пубертата... для них самая большая проблема – это неуверенность в себе.

– О, это да.

 

– Решается ли у них эта проблема с занятиями?

– Если они сами этого хотят.

 

– Если сами хотят, конечно.

– Потому что в этом возрасте они не приходят. Вот 9-13...

 

– Я ещё хотела тебе задать вопрос! Куда у тебя пропали дети с 13 по 17 лет.

– Вот. Это тот возраст, когда дети прячутся. Приходят индивидуально заниматься те, кто понимают, что это нужно. Ищут сами, конечно, с помощью родителей, но вот этот выход, этот свет в конце туннеля, когда ты должен заговорить – и тебе должен кто-то помочь. Тогда только индивидуальные занятия раскрывают детей очень сильно.

 

– А у тебя индивидуальные занятия или групповые?

– С детьми – групповые. Там смотрят уже взрослые, как – то ли в группу ребёнка отправить, то ли, если он стесняется, может быть, индивидуальные. Вот что интересно – подростки это чаще всего индивидуальные, чтобы закрыться немножко и потом уже, выходя на публику, раскрываться правильно. Тут боязнь ошибиться. Боязнь...

 

– Оценки.

– Да. Играет роль уже школа, которая наложила какой-то отпечаток...

 

– Мы даже знаем, какой.

– Да. Мы знаем, какой. Я же говорю, что в школьном возрасте совершенно не выходила на сцену и себе не позволяла это делать. И только потом начала раскрываться. А дети 9-13 лет делают это с удовольствием.

 

– 13 лет – это уже на самом деле подростковый возраст, неужели приходят? Я просто по своей – моей сейчас 15, и у неё с 12 лет началось вот прямо это активное подростковое.

– В 13 лет они как-то уже осторожничают, а в 9 лет – позволяют себе, позволяют себе и рассуждать, мне даже взрослые пишут: «Вот это да, вот это прекрасно, как они говорят, как они рассуждают». Они отличаются от других людей и у меня даже есть такой маленький фильм – когда приходили и детей снимали, как они работают в разминке, как они говорят. Их глаза, их умение общаться. И вот что характерно – ведь 13-летние смотрят на 9-летних, потому что те более свободны. Смотрят, как они выступают, и пытаются тянуться за этими свободными детьми.

 

– Здорово. Я смотрела у тебя во ВКонтакте страничку, смотрю – у тебя там даже доктора учились, прямо группы докторов.

– Есть такое. Из «Евромеда».

 

– Доктора зачем приходят?

– Их туда отправляют.

 

– А, то есть не по собственной воле. Насколько эффективна в таком случае учёба?

– Эффективна. Чтобы понять, что тебе это нужно, нужно попробовать. Это всё равно что сказать: «Ну, попробуй это блюдо, оно новое, но оно вкусное, попробуй!». Если человек будет отказываться – зачем это делать, может быть, на самом деле лучше попробовать и начать готовить это самое блюдо. А может быть, даже ещё какие-то намного лучше.

Докторов привели, потому что они выступают – у них лекции, у них какие-то симпозиумы, и в общем они говорят достаточно куце. Люди эмоционально немножко отгораживаются, а может быть, даже сильно отгораживаются от своих пациентов, поскольку пациенты разные. И для того, чтобы так эмоционально не раскрываться перед пациентами, они надевают на себя этакие маски непроницаемости. Потом это, разумеется, накладывается и на разговор. Это было открыто, это было понято – и человек, который видел их со стороны, понял, что нужно что-то делать, и меня пригласил. Были организованы курсы ораторского искусства, где доктора попробовали и артикуляционную гимнастику, и дыхательные практики, потому что слова без дыхания не существует. И пытались – и очень даже хорошо! – выступать на публике, кстати, открывались прекрасно. Ведь есть доктора, пишущие стихи. И как сами эти доктора говорили – мы об этом не знали. Может быть, лукавят. Но вынести своё искусство, творчество на публику и продемонстрировать его, причём, в заданной теме... Это очень сложно. И если сначала это были какие-то очень куцые выступления, которые ограничивались их медицинской темой, с вот такими какими-то лицами, с глазами вниз, то потом, когда они начали писать друг другу письма, когда они начали раскрывать тему, допустим, «Я – книга»... Мы брали эту тему, да. Там надо уже через образность идти, там уже творчество включается, там включается актёрское мастерство. Там приходится приспосабливаться к тому, что ты транслируешь. И это были совершенно другие люди: открывающиеся, идущие на страх. И для меня это тоже было удивительно, хотя я сейчас уже удивление сдерживаю, это в начале где-то, когда я думала, что человек сильный, он сможет... И когда сильные люди не могли выйти на публику, позволить себе, как они думают, опозориться, потому что всё нужно делать правильно – вот это для меня было открытием. Здесь тоже люди шли через страх, но не открывались. Вот что значит сильные духом люди!

 

– Учёба ораторскому искусству – это для сильных духом.

– Всегда. Ораторское искусство это лидерство. Хотя мы понимаем, что не все станут лидерами, не все станут ораторами, но ведь это нужно не только для того, чтобы выступать на публике, это нужно для того, чтобы устроить себя в личной жизни.

 

– Для себя.

– Для того, чтобы уметь сказать слово, для того, чтобы сказать своё «нет» начальству или предложить что-то. Это умение себя транслировать в нужный момент, в нужное время. Это тоже самооткрытие, это энергия, этому нужно учиться.

 

– Так бы сидела и слушала тебя, Люба.

– Спасибо, Лена.

 

– Спасибо большое за интересную беседу.

– Взаимно. Спасибо.

 

Беседовала Елена Мельниченко