Татьяна Жарова | Текстовая версия подкаста “Трамплина” «Знай наших!»

Для тех, кто любит читать, текстовая версия подкаста «Знай наших!» с Татьяной Жаровой, стилистом, дизайнером и театральным художником. 

 

---

 

– Это «Трамплин» с подкастом «Знай наших!». Сегодня – Татьяна Жарова. Привет!

– Привет!

 

– Я буду читать, потому что прямо широкий список. Визажист, стилист, дизайнер, художник боди-арта, театральный художник, создатель авторской куклы и медведей Тедди. Это всё Татьяна Жарова. Может, что-то ещё пропустила?

– Да не знаю, по ходу выясним.

 

– Таня, ты всегда была такой вот жаждущей творчества?

– Мне это нравится. Когда это нравится, вокруг собираются люди, которые это умеют, и я учусь. А я люблю учиться.

 

– Я имею в виду, что вот прямо с детства?

– У меня была бабушка, я не садиковский ребёнок, я бабушкинский ребёнок. И она шила, вышивала. Вот такое окружение, где вышивка гладью, где вязаное всё...

 

– У меня тоже, кстати. У меня тоже бабушка вязала и тоже вязаное всё. Научила она тебя вязать?

– Да.

 

– В каком возрасте?

– Ой, я уже не помню, но, возможно, лет в 8. У меня дочь Арсения, и я с удовольствием всё это передавала ей, она начала вязать намного раньше, и ей это всё нравится, она вязала какие-то свои фрагменты салфеток, какие-то свои арт-объекты, которые она как-то по-своему называла. Это развивающая тема, я думаю, все должны это пройти.

 

– Мелкая моторика.

– Да, конечно.

 

– А послушной ли ты была девочкой?

– Да.

 

– Так и подумалось. Бабушка, вязать... Наверное, послушная девочка, хорошая.

– Ну всё относительно. Допустим, поступление в художественную школу – я жила в Порт-Артуре, у меня детство там прошло, а мне не разрешали в художественную школу. И я сама рисовала как могла.

 

– Далеко потому что?

– Потому что у нас не было ничего подобного. И я перелезла через забор, занозила руки, с такими руками пришла на Набережную в Первую художественную школу, позвонила маме с телефона-автомата, что я пришла поступать. Она: «Откуда ты звонишь? Как ты вышла?». Я: «Через забор». А это двухметровый забор, пардон!

 

– Забор дома?

– Да, да. С одной стороны, послушный ребёнок, а с другой стороны, это накопить денег на автобус – 54-й номер, доехать, переехать, добраться до художественной школы, о которой я где-то узнала, и вот, поступила.

Мама такая: «Как ты, как у тебя так получилось?! Быстро домой!». Я положила трубку и пошла в художественную школу, сдала экзамен, поступила.

 

– Это сколько лет было?

– Ну, это вот младшие классы, я уже не помню.

 

– 12, где-то так?

– Да, что-то такое.

 

– Мама не наказывала после этого?

– Ну, было.

 

– Поругала, да?

– Было. И не только, по-разному.

 

– Слушай, из Порт-Артура к Набережной надо было как-то добираться же – практически каждый день.

– На каком-то этапе всё-таки мамино желание, чтобы я не заканчивала её, возобладало – и я её бросила.

 

– Всё-таки не доучилась.

– Да.

 

– Ладно, для этого поступка нужна была смелость. И сейчас я смотрю на твоё творчество, на твой образ – и мне кажется, что ты всё-таки человек смелый и свободный. Так было всегда? Или ты себя так не ощущаешь, надо уточнить, вдруг я ошибаюсь.

– Я об этом не думаю.

 

– Не думаешь? Это свойство смелого и свободного человека – не думать о том, какой ты. Просто жить и всё. Так всегда было – или это с возрастом пришло, или ты это в себе взращивала?

– Не знаю. Когда я училась в институте, – опять же, мы заговорили до эфира про Толмачёву Галину Васильевну, что она была здесь, – в нашем институте был театр, и я хотела свой театр: такой, где можно заниматься пластикой и показывать одежду, что-то ещё, и музыки больше. Я ходила и у неё просила разрешения на театр. Она говорит: «Зачем? Есть же один». Я: «Там не то, как я хочу. И там – как прийти в какое-то государство и ломать, говорить, что давайте по-другому как-то сделаем, потому что я так не хотела бы видеть, я хотела бы по-другому...». Ходила, просила разрешения. В конечном итоге я пошла и сама сделала его.

 

– Разрешение-то дали?

– Как бы не напрямую, говорили: «Есть же свой театр, зачем тебе ещё!».

 

– Хватит нам.

– Да. И я долго топталась на месте. А на самом деле надо было просто взять и начать.

 

– И сделать!

– Да.

 

– Вот этот принцип – «Бери и делай»?

– Да, да. Хочешь что-то хорошо – сделай сам. Хочешь как-то по-своему – возьми и сделай. Вот я и делаю.

 

– Про учёбу. Если я правильно поняла, то сначала ты училась на химика.

– Да, я химик-аналитик, мне это очень нравится, потому что химия – везде.

 

– Подожди. А почему химия? С художкой не сложилось, ты бросила. Это было твоё желание – химия?

– Да. В школе очень небольшой разбег того, чем можно заниматься. Что там давалось в то время? И не было таких развивающих моментов. В школе я была в комитете комсомола, я была пионером, который занимался бабушками и дедушками. Мы развешивали звёзды...

 

– Тимуровцы?

– Да, тимуровцы. Вот этим и занималась.

 

– Развлечений не было.

– Это не развлечение, это было больше такое... было жалко их. То, что это было централизованно, была возможность вот так организовывать людей и помогать им – это круто. Тем более – Порт-Артур, там огороды, там воду надо взять и принести людям. Там нужно помочь с огородами. Это было положительно.

 

– А кружок химии был?

– Кружка не было, но это просто наука, которая завораживает, потому что всё... Химия – это всё! Это волосы, это одежда, это дерево, это воздух, это всё, что нас окружает. Видимо, преподаватель в школе № 100 так доступно это объяснила, что она просто заразила этим состоянием. Так интересно, что вот эта любовь к разбирательству до такого мелкого состояния, до атомов – у дочери то же самое! Она молекулярный биолог, она молодой учёный.

 

– Она занимается разработкой лекарства от рака, правильно?

– У неё было такое. Сейчас она занимается в медицинской организации, она живёт уже лет 7 в Петербурге. Занимается лабораториями, разработкой лабораторий, подготовкой лабораторий, которые занимаются различными анализами. И туда входит очень много направлений. Ей это всё интересно, она получает удовольствие.

 

– То есть передалось дочери. Хорошо, ты так интересно, влюблённо рассказываешь про химию, но мы понимаем, что от химии ты отошла всё-таки.

– Это как невозможно отойти от того, что ты любишь. Потому что парикмахерское искусство – я это люблю.

 

– Это химия, да?

– Это химия. Потому что это цвет волос, это структура, это завивка, это химические формулы – и ты можешь ими двигать, смотреть. Можно изменить конечный результат.

 

– Слушай, про парикмахеров. У нас здесь была Лиза Запрудина, она рассказывала о том, что когда она получила первый раз эти ножницы, то стригла всех подряд – семью, знакомых. У тебя как это было?

– Я ещё в школе начала просто кустарно...

 

– Обычными ножницами?

– Да, абсолютно обычными. Бежишь так, допустим, по институту, тебя останавливают и говорят: «Ой, у меня вот здесь вот височки, ты можешь подстричь?». А это между уроками! Я: «Как ты это представляешь?». Он: «Ну вот здесь вот.». И мы на лестнице садимся, он на ступеньку-две ниже – и я прямо вот здесь его стригу, ему в руки складываю волосы, он бежит на уроки. Я к тому, что мы как-то не задумываемся над этим, просто ты чувствуешь формообразование, знаешь, какие сделать срезы и как волосы лягут, потому что они растут у всех по-разному, если ты просчитываешь эту систему... Это всё время квест! К тебе садится человек, и это как новая история – ты должен «прочитать» его: кем он работает, как он хочет выглядеть, что ему нужно сделать, какие нужно срезы, может быть, вообще ему по минимуму волос. Это круто. Это интересно.

 

– Егор Летов – ты же его подстригала, да? Когда ты с ним встретилась, это было, мне кажется, довольно ответственно. Что ты чувствовала в тот момент? Подстригаешь Летова!

– Это уважение в первую очередь. Нас же познакомил Андрей Кудрявцев.

 

– Ну да, а Андрей Кудрявцев снимал Егора Летова.

– Да-да, многократно. И вот он меня привёл к нему домой. Это было, во-первых, уважение. Во-вторых, желание разобраться, что бы он хотел. И затем... Мы окрашивали, я делала ему окрашенные пряди – его подстригла, покрасила, в это время мы общались. Он прекрасный собеседник. И всё это в его студии, а он же художник – это всё вырезано, такие огромные листы, которые собраны коллажно, так интересно собраны. И среди всего, среди котов, здесь рядом его жена, Андрей, прекрасное общение, чай. Для меня это было очень приятное времяпрепровождение.

 

– Хорошее дело – общение с приятными, интересными людьми. На самом деле, это много. Слушай, так много направлений, в которых ты работаешь, и довольно успешно – визажист, стилист, дизайнер, художник боди-арта, театральный художник, создатель авторской куклы... Вот из этого перечня в настоящий момент что тебя больше всего увлекает? Ты же не делаешь всё одномоментно, да? Как у тебя распределяются энергия, время, усилия?

– У меня есть такой списочек, что я должна успеть.

 

– Планчик на день. Я тоже люблю списки.

– Да. И сейчас я делаю интересную выкройку медведя. У нас такая общность, но они в основе своей – Москва, Питер и другие разные города, и одна из них сделала новую выкройку медведя, мы собрались в группу и её апробируем. Я сейчас шью интересного медведя по её выкройке, все собрались и отшиваем её. В это время я генерирую новую интересную раскраску для... как называется министерство, которое занимается природой в Омске? Охраной природы.

 

– Министерство экологии?

– Да-да, что-то такое. Они заказали две такие раскраски...

 

– Просветительские?

– Да. Одна из них по Гензе, по его саду, по его творчеству. И вторая – по Комиссарову, и Комиссарова я сегодня закончила. Мне остался Гензе. Четвёртого у них будет такая интересная конференция – с детьми, они делают мультфильмы на тему Гензе и Комиссарова, они очень хорошо работают с молодым поколением. Я с ними столкнулась и поняла, что они делают очень много хорошего для города, они это всё развивают. Я с удовольствием им помогаю. 

Сегодня я ещё по поводу спектакля немного порисую. Одним словом, день расположен так, что туда забегают очень разные мои направления – и они друг другу не мешают, это как в психологии эффект слона, когда всё встраивается во всё, и всё, чем я занимаюсь, оно в одном направлении, оно не мешает друг другу.

 

– Сколько часов в день ты работаешь?

– У меня нет такого. Я могу начать...

 

– Я человек свободный, могу работать двадцать часов в сутки, да?

– Примерно так. Я не работаю, я живу. Моя жизнь состоит, как кубик Рубика, из разных цветов, и в течение дня я их кручу – в зависимости от того, что мне необходимо, я могу потратить целый день на какую-то тему, а могу такими кусочками, мозаикой идти – и мне это комфортно.

 

– А нужен ли тебе отдых тогда – или у тебя всё время смена деятельности? Говорят: отдых – это что? Это смена деятельности. Поскольку ты всё время занимаешься в течение дня разными вещами, ты не устаёшь?

– Мы пробуем отдыхать с Генрихом.

 

– Генрих – говорим для слушателей – это муж Татьяны. Тоже художник.

– Мы приезжаем, нас утаскивают друзья, говорят: «Отдохните!». На Алтай мы приезжаем – прекрасное, какое-то заповедное, красивое место, такая частная турбаза, сумасшедшие люди вокруг... Мы отдыхаем в такой роскоши неделю, а потом начинается вот такое: а давайте мы вам эту стену распишем?

 

– То есть вы говорите, да?

– Да.

 

– Вы такие: «А у нас с собой всё было». На этот случай.

– Нет, мы внезапно просто подумали о том, что там должен хорошо смотреться медведь. Генрих пошёл, вначале сделал эскиз – и всё это как-то так ненавязчиво... Мы, когда уезжали, там уже два таких панно было расписано. Для нас это удовольствие. Мы порисовали, пошли искупались, пошли на конях по восхождению поднялись в горы, вернулись и опять порисовали. Вот оно как-то так ненавязчиво. Но не просто так лежать пластом и сказать – отдых!

 

– Да, это вряд ли, конечно. Были ли в твоей жизни моменты перелома, когда было понятно, что всё, с прежним завязано, надо что-то кардинально менять?

– Это, скорее всего, смерть родителей. Больше ничего меня так не подламывало, как смерть близких людей.

 

– Да, это очень трудно. То есть в остальном – как-то у тебя всё сложилось, что довольно мягко?

– Конечно, переезды в Москву, работа в других городах, в других странах – это не те потрясения, это хорошие такие потрясения, когда получаешь удовольствие от того, что что-то новое. Когда приезжаешь в Турцию, а там сеть магазинов, и ты отвечаешь за все витрины в этом магазине, ты должен их придумать, отрисовать, защитить и сделать. Это удовольствие.

 

– Да, конечно. Наверное, поэтому ты свою жизнь так построила – она у тебя устойчивая такая получается, да? Твоя деятельность – такая поддерживающая по большому счёту, потому что здесь одно направление, другое – и все они нравятся. Если одно в какой-то момент «на паузе», скажем так, то есть ещё масса другого.

– Всегда есть чем заниматься.

 

– Всегда есть чем заниматься. В конце концов можно расписать стену.

– Да.

 

– Слушай, а почему именно мишки Тедди?

– Это была Пермь, это была витрина. Мы приехали с Генрихом работали там – 50 метров витрины ростовой от пола и 2,5 метра вверх. Мы сделали витрину, как будто это ангелы шьют одежду. Заказали баннер и сделали круговой баннер, сходили на «птичий рынок», набрали старых антикварных... а там такая роскошь! Это в Омске очень мало этого всего, практически нет.

 

– На «блошиный рынок».

– Да-да! Мы набрали утюгов, разных швейных машинок, разных таких антикварных моментов. Манекены распилили, посадили их за машинки, сделали такую картинку. Одели их в одежду, которая продавалась в магазине. И самый край этой витрины – 50 метров, она огромная! – самый край заканчивался и начинался кукольный домик. А всё равно, когда начинаешь делать такое пространство, то смотришь, что в городе находится, какая перед этим площадь, какие магазины, какие деревья, чтобы витрина – вписалась.

 

– Контекст.

– Да. Чтобы вписалась, чтобы не была чужеродной. А рядом кукольный домик. На второй этаж мы поднялись, а там куклы и медведи, и я зависла на час. Мы встретились с Натальей Катаевой, она делала медведей, мы познакомились. Я прошла у неё мастер-класс – внезапно. И витрина у меня заканчивалась тем, что последний манекен держал в руках медведя. Он был трогательный, стоял красиво одетый и в руке сжимал медведя, которого я сшила и поставила в витрину, чтобы её собрать с кукольным домиком. Получилось! И как-то медведь мягко вошёл в мою жизнь.

 

– Сколько лет ты уже занимаешься медведями?

– Ой, я так не скажу, не считала. Надо посчитать.

 

– Это ещё одно свойство свободного человека – не считать, не оглядываться.

– Довольно долго. Потому что мои медведи были на выставке в Германии, конечно, Москва и Питер, и в разных городах, странах.

 

– В Японии.

– В Японии, да. А в Японии вообще всё: если в Москве остаётся 4–5 медведей после выставки, я их отправляю в Японию. Оттуда ничего не присылают, там всегда всё забирают. Там просто любят моих медведей – и мне это нравится.

 

– Конечно. А сколько медведей ты делаешь, скажем, за год?

– Тоже всё по-разному. Когда была пандемия, было больше возможностей отдаться этому направлению – и получилось больше. В этом году я делаю второго медведя. Была выставка у Светланы Захаровой, она делала выставку в «Континенте», она коллекционер кукол, у неё более 500 арт-объектов – кукол и медведей. И в её коллекции есть мои медведи, она периодически их покупает, приезжает, выбирает. Когда она делала выставку, выбрала мои работы, Генриха и выставила свои. Была такая интересная выставка. И оттуда тоже взял мой медведь ушёл в её коллекцию, а он был высотой 45–50 см, с виниловыми руками и ногами, на которых расписаны были вензеля в индийском стиле. Он был из индийской ткани – настоящей, натуральной. Был такой интересный, улыбающийся.

 

– Как ты образы придумываешь своим мишкам?

– Такое ощущение, что я их не придумываю.

 

– Не придумываешь, просто видишь – и всё?

– Да, вот я сейчас начала шить медведя по этой выкройке, а получился заяц! Думаю – ну и получился, идёт и идёт.

 

– Медвезаец.

– Да. Медвежайчик. Пришёл как-то. Говорят – вот мальчик, начала делать мальчика, девочку. Если это не заказ, где я твёрдо знаю, что я должна для 40-летнего мужчины сделать медведя в костюме в полосочку, с портфелем, на котором написано «Иван», где-то там в шляпе, специально сделала для него ботинки. Это заказ. А когда это вот так на свободной технике, то до конца и не знаешь, кто получится.

 

– Поскольку сейчас мир стал для нас более закрытым – в смысле границ – для тебя это ощутимо? Если раньше у тебя выставки были – та же Япония, Германия. Сейчас как к тебя с этим?

– А я ещё и не подавалась нигде.

 

– Не подавалась? Некогда?

– Пока пауза. Они все по России разбегаются. Народ стал больше двигаться по России. Встречала Козловскую – две сестры, у которых театр «ШуМиМ» – они каждый год ездят на Байкал, на Ольхон, там проходит театральный фестиваль. Спрашиваю: «Как, в этом году поедете?». Неизвестно! Потому что народ по России стал ездить, путешествовать... с такой...

 

– Интенсивностью.

– Да, с такой интенсивностью, что неизвестно, будет ли эта поездка. Но, скорее всего, будет. Если получится, я к ним примкну, надеюсь.

 

– На театральный фестиваль?

– Да. Я очень люблю такие молодёжные собрания. «Ритм», молодёжный форум, сколько уже лет он идёт – и я там веду творческие направления. Эти две недели – две недели счастья, когда приезжают люди: и из России, и из разных стран раньше приезжали. Сейчас не знаю, как это всё будет. В прошлом году был азиатский такой заезд – Татарстан, Казахстан, очень много было интересных творческих людей. А у меня – творчество. Это же вообще прекрасно. У всех там 30, 40, 50 людей, а у меня 120 и я делаю отбор, потому что я не могу всех охватить, народу больше собирается. Надо отдельно фестивально делать это всё, чтобы не отсеивать. Это потрясающие люди, которые шьют, вяжут, поют, танцуют, льют из пластика, из эпоксидной смолы...

 

– Варят из металла что-то? Куют?

– В Омске очень сильные творческие личности есть, я просто счастлива, что у нас такой город очень творческий.

 

– Кстати о городе. Почему ты не уехала из Омска?

– Здесь больше с личным связано. Когда болеют родители, то куда поедешь.

 

– В общем, так сложилось, что город стал своим навсегда. 

О театре, о твоей работе в театре. Там ты театральный художник – это образы, да? Образы актёров, персонажей?

– Это спектакли, к которым придумывается атмосфера, костюмы, одежда, причёски, макияж. Вот роспись, боди-арт – это же всё такая театральная тема. Это красота. Туда приятно окунуться. Целый день работаешь и работаешь, – я про человека, внезапно пришедшего в театр – он заходит, начинается спектакль, и вот это всё, все какие-то заботы, гири, раздумья – они на эти час-полтора отключаются, отваливаются от человека, как шелуха, что-то ненужное. И он может взять и пожить другой жизнью в течение этого часа.

 

– Насколько ты свободна в своём творчестве в театре?

– Там всё подвижно. Я стационарный художник, а в театр часто приезжают художники: режиссёр приезжает – и привозит с собой художника, и он работает с ним вплотную, а мы с Генрихом можем только, допустим, сделать афиши, придумать перформанс какой-то, подобную продукцию рядом, но именно художник, которого он привёз – отвечает за сам спектакль. Поэтому я не могу залезть к нему, сказать: «Знаете, вы здесь вот неправы! Нет, давайте иначе». 

 

– Понятно.

– Я очень бережно, надеюсь, отношусь к людям – и то, что придумал художник, – это святое. Даже если я где-то считаю, что это неправильно, но художник решил так, режиссёр решил так, это его мир, это его видение, и не стоит его как-то сминать, подстраивать под своё мнение.

 

– Есть театральные режиссёры, с которыми тебе бы хотелось поработать?

– Режиссеры... Ой, я люблю режиссеров. И при этом слове подумала о хореографах и сказала: Тзапташвили. С Тзапташвили настолько комфортно работать, это потрясающе. Сколько мы с ним сделали разных спектаклей... И в Омске, и боди-арт-спектаклей, которые личные мои, с которых начинался боди-арт. Их делал тоже Тзапташвили, ставил хореографию. Виктор Датикович – святой! И Новокузнецк, мюзикл «Ромео и Джульетта», боже мой, какой там состав! Как с ними приятно работать.

Мне нравится работать с Козловскими... Мы про омских говорим или вообще про всех?

 

– Нет, мы вообще про всех.

– Вот, сёстры Козловские, мы делали с ними курганские спектакли – потрясающий Курганский государственный театр. Актёров всех обожаю, всем привет!

Вот с кем-то хотелось бы поработать, но с ними только рядом хожу... Допустим, Григурко. Он сделал «Берегиню» в «Пятом театре». Как это потрясающе! Я не работала над этим спектаклем, хотя это было бы счастье. Но я смотрела этот спектакль, я видела кусками, как он создавался, я очень уважаю этого режиссёра и то, что он делает. Я видела его работы, считаю, что он гениален. И с ним я согласна.

 

– Это важно.

– Я могу взять любую тему и, даже если я не вижу, я могу сделать эскизы на эту тему. Даже если я не вижу эту систему нуаровой, я могу её сделать. Могу сделать, её одобрят, пустят в производство. Но такого глобального удовольствия я не получу.

 

– Чисто на ремесле поедешь.

– Да, да. А где-то просто дают возможность, свободу и – и такое идёт схлопывание состояний с режиссёром, это потрясающее состояние, это удовольствие.

 

– Какой театр ты любишь? Я не имею в виду сейчас учреждение, я имею в виду форму, содержание, жанры, может быть. Мюзикл, скажем, или современная драматургия.

– Тоже очень по-разному. Сейчас такие спектакли ставят, там такой симбиоз идёт! Мне нравится Cirque du Soleil.

 

– Праздник, красиво.

– Но я работала в цирке Никулина на Цветном бульваре несколько лет, мне это нравится и я обожаю цирк. У меня дочь выросла в цирке.

Мюзиклы! Мне нравятся певческие, мне нравится, когда на сцене поют, танцуют.

 

– Такое костюмированное шоу. Буйство.

– Да. Чтобы это был праздник-праздник! Мне нравится, когда выключение – и ты находишься в этом состоянии. 

Минимализм я тоже люблю, но когда он вкусный, когда он интересный, когда это такая подача...

 

– Детали какие-то.

– Когда ты получаешь удовольствие, что-то положительное. Что-то такое, чтобы сердце так: «Аааааа!».

 

– Ты говорила, что любишь учиться. Сейчас ты учишься где-то? Добираешь, чего тебе не хватает? Чего тебе не хватает, кстати?

– Я даже сегодня рассказывала про медведя – это не моя выкройка, и я учусь. Своё видение, она сделала несколько классов и сделала свою выкройку, она по-другому отшивает, по-другому соединяет, по-другому у неё крой. Она вылепливает его, потому что поверх идёт лепка полимерной глиной – нос. Это интересно. Я учусь этому с удовольствием. И у меня как-то нет этой планочки, что здесь вот заканчивается моя жизнь и начинается учёба. Оно вот так вот перетекает, как само собой разумеющееся. А сейчас эти нейросети!

 

– Кстати, нейросети – это отдельная тема. Тоже хочу об этом с тобой поговорить. Как тебе нейросети?

– У меня муж дизайнер, он работает в графических программах и сидит в этом. Конечно, я знаю небольшой процент от того, что знает он, но это позволяет мне работать с картинками, с различными изображениями – на нормальном уровне. Но тот, на котором работает он, это нужно потратить, наверное, большую часть своей жизни. Он же живёт за компьютером.

Нейросети – это отдельная любовь, с которой он меня познакомил, и он туда не забирается, ему хватает своего, поэтому у нас такое разделение: я живу в нейросетях, больше влюблена в Midjourney, просто вот напрочь влюбленная. Я пробую другие нейросети, и они по сравнению с ней – ещё растущие, они развивающиеся. А вот здесь вот – четвёртая версия когда была – я прямо получала удовольствие при работе с ней. Это шикарнейший инструмент.

 

– Я только хотела сказать: это всё-таки инструмент? Ты это воспринимаешь как инструмент? Потому что сейчас всё больше говорят, что это такая угроза человеческому интеллекту, творчеству.

– Нет. Это прекрасный инструмент. И сейчас вышла пятая серия, она стала с руками больше работать. Всё равно я снимаю, допустим, изображение, я его долго генерирую, вывожу – и затем всё равно сажусь и отрисовываю ему – или я, или Генрих – пальцы, кисти. Потому что всё равно ещё корёжит руки даже в пятой версии.

 

– С руками да, это прямо тема.

– Да, поэтому надо – и ты меняешь ему лицо, делаешь улыбку. Или работа с глазами.

 

– Мимика.

– Делаешь волосы или отрисовываешь руки. Это всё равно в сети делаешь базу, основу – и дальше дорабатываешь. Надо – ты генеришь несколько изображений и потом их собираешь. Без знания цвета, света, композиции, умения собирать вот это всё... Техническая сторона – одно, а то, что ты нарабатываешь... это даже та художественная школа, которую потом я окончила благополучно уже в зрелом, взрослом возрасте.

 

– То есть ты потом вернулась к этой теме и окончила.

– Да. Но уже взрослой и уже не детскую. Но это было в моей жизни и это было счастье. Это Первая художественная школа на той же Набережной. Я пришла уже во взрослом возрасте и окончила.

 

– Во взрослом – это во сколько?

– Это был техникум. Я уже училась на «парикмахерском искусстве и декоративной косметике», на кафедре – и мне этого не хватало, я училась ещё там параллельно. Это было интересно.

 

– Стоило бы посчитать, сколько раз сегодня Татьяна за наш разговор упомянула слово «счастье». Ты счастливый человек?

– Потому что жить нужно, получая от всего счастье. Я сижу сейчас в вашей студии с нормальным светом, с интересным собеседником, с замечательным человеком, который стоит за камерой... за тремя камерами. И я получаю удовольствие! Я кайфожор, я получаю удовольствие от всего, что происходит со мной.

 

– Дочка твоя переняла это твоё свойство?

– Она очень требовательная и что бы с ней ни происходило, она всегда считает, что возможно было лучше сделать.

 

– Перфекционист?

– Абсолютный. Она занимается фехтованием, сейчас параллельно она занялась ещё – помимо рапиры – военной саблей. И занимает, допустим, третье место. Говорю: «Ну это шикарно! Это Ленобласть, там 12 клубов выступает, ты там заняла это место, там очень много достойных людей: КМС, МС – а ты не имеешь пока этого звания». Она: «Нет, можно было лучше. Здесь я неправильно сделала, надо было здесь вот дожать». Она такой вот человек... Да ты получи удовольствие!

Недавно прошёл турнир, она заняла там первое место. И в этот же день ещё один с саблей. Рапира – как-то вообще устать можно человеку в это время. Она в один день заняла первое и второе место, рапира и военная сабля. Там такая сабля – держишь её и рука отпадает! Думаю: боже мой, это какую нужно иметь силу, чтобы ходить на разные тренировки несколько раз в неделю, покупать дополнительные тренировки – параллельно со своей работой. У неё вот такое хобби, где она получает удовольствие от общения, от этого клуба, где она занимается, от тех людей, от этого искусства. Хотя у неё до 20 лет... ей не было ещё 20 лет, и у неё было 6 поставленных спектаклей, куда она ходила и работала как художник – и по костюмам, и по причёскам, и как сценограф. Она собирала это всё в себе: мою работу и Генриха. Он сценограф, я художник по костюмам. Она это всё делала одна. Вот такая вот мелочь делала спектакли, и когда у неё была развилка, что выбрать: пойти по направлению театральному или по биологии, она всё-таки выбрала биологию как основное. Она очень интересный человек.

 

– Ты как мать считаешь свою миссию выполненной?

– Я не знаю. Она живёт очень интересно, мне кажется. Но невозможно залезть в голову человека, у неё столько интересного, интересных людей рядом. Я вижу её два раза в год – она приезжает в гости в Омск, а так у неё своя жизнь, и это уже 6–7, может быть, 8 лет. Она живёт в Питере и у неё своя жизнь.

 

– Созваниваетесь? Как часто?

– Не то что каждый день, но еженедельно-то точно. Всё как-то пореже, потому что человек уже взрослый, очень много тренировок. Я иногда звоню как раз во время тренировок.

 

– В неподходящий момент.

– Да. Поэтому выбираем время, чтобы можно было созвониться. Взрослый человек, интересный. Я очень ею горжусь, тьфу-тьфу-тьфу, дочь, я тобой горжусь! Если ты быдешь слушать это всё.

 

– Мы ссылочку ей отправим тоже.

– Она потрясающая.

 

– Таня, ты потрясающая. Спасибо, что нашла время, спасибо, что поделилась своими энергетикой и оптимизмом.

– Спасибо и вам.

 

Беседовала Елена Мельниченко