Валерия Фролёнок-Снеткова | Текстовая версия подкаста “Трамплина” «Знай наших!»

Для тех, кто любит читать, текстовая версия подкаста «Знай наших!» с Валерией Фролёнок-Снетковой.

---

– Это «Трамплин» с подкастом «Знай наших!». Сегодня у нас в гостях Валерия Фролёнок-Снеткова, или Фроля. Будем называть Фроля. Художница, тату-художница, танцевальный перформер, педагог, хореограф, постановщик современного экспериментального танца. И всё это – на одну молодую особу, приятную девушку.

Давайте начнём с имени. Как появилось имя Фроля? Я понимаю, что это частично связано с фамилией.

– Да, это вообще не моя заслуга, я на танцы ходила с самого детства, и там меня начали преподаватели называть Фроля.

 

– Фроля?

– Да, да. Там две очень интересных женщины были, я потом только, через время, поняла, что они в меня тоже какие-то вкусы вложили. В общем там была прикольная атмосфера, и они меня с самого начала...

 

– А где это было?

– У нас возле «Каскада» раньше был молодёжный центр «Салют», и там была танцевальная мастерская «Индиго» – ансамбль по большей части с эстрадой, как-то они умудрялись туда разные направления включать, в эти все эстрадные танцы. Это было забавно. Были две женщины, очень хорошие подруги между собой, у них ещё разница лет 10 была, но они, видимо, где-то раньше вместе работали. Я не помню, какой это год... 2008-й, может быть. Они тогда уже ходили в мужских вещах, в оверсайзе.

 

– Модные были.

– Да. Музыку нам хорошую ставили. Мы с ними классно общались, было здорово.

 

– История с танцами – когда это всё началось?

– С самого детства. Просто помню, что всегда любила танцевать.

 

– Помните себя маленькой танцующей?

– Вот это помню – на кровати прыгающей под «Чёрный бумер», было такое. Ещё у меня здесь есть шрам, как оказалось, я тоже как-то танцевала на диване и рассекла себе бровь.

 

– Упала?

– Упала, рассекла себе бровь о батарею. В общем, это с самого детства. Я думаю, что родители заметили, что у меня и любовь к вниманию большая, и танцевать я – танцую, и выступления устраиваю – и отправили меня, мы походили по разным коллективам, на разные стили.

 

– Четыре года вам было?

– Четыре.

 

– Они ориентировались – мне интересно – на свой вкус? Каким образом это было? Четырёхлетнему ребёнку, наверное, сложно выбирать.

– Сложно, но я помню, был момент, когда мы сходили в одно, посмотрели, в другое. Мама у меня такая – считает нужным прислушиваться. «Джаз модерн», я туда ходила, потом я ходила, вроде, в «Солнышко» народное.

 

– Я знаю «Солнышко».

– В «Солнышко» я ходила, потом я как-то сходила на пробу в «Антре», а перед этим... Я раньше жила рядом с центром художественной гимнастики, и я ходила ещё туда.

 

– На гимнастику?

– Да. Но я сказала – почему я должна свои выходные тратить на дело, которым я не хочу заниматься, и ушла оттуда. Сходила потом в «Антре», это где-то на Лобкова, а потом вот в эту студию, она была недалеко от моего дома и школы. И всё, я там засела где-то на 9 лет.

 

– Ух ты. Наверное, дело в педагогах ещё.

– Возможно. Но они действительно хорошо и с родителями подружились в каком-то даже смысле, с папой моим хорошо общались. Но и, наверное, в целом, в атмосфере дело. Я сходила, мне понравилось, говорю: «Ну да, да!».

 

– Что такое танцевальный перформ? Красивое название.

– Как минимум не могу назвать себя просто перформером, потому что мне кажется, это немножко другое направление. Танцевальный перформер – тот же самый перформер, только который больше направлен именно на танец. Если говорить конкретно про перформера, то это человек, который занимается перформансами. Что такое танцевальный перформанс – это тоже большая тема, которую я самостоятельно изучаю, потому что где вот эта грань между просто импровизацией и конкретно перформансом, это для меня большой вопрос, которым я продолжаю заниматься.

 

– Исследовать.

– Исследовать, да.

 

– Но вы для себя, для нас можете сформулировать, из каких элементов обязательно состоит перформанс?

– Даже если от классических понятий идти, это то, что нельзя срепетировать, то, что нельзя повторить...

 

– Можно сказать, такой эфемерный, то есть «живущий коротко».

– Да, в каком-то смысле. И это то, где обычно нельзя предугадать конец. Из тех исследований, которые я сейчас смогла для себя почерпнуть, это честность с самим собой прямо в моменте. Самое примитивное. Если ты находишься в процессе, уже какие-то действия совершаешь, ты должен осознавать свои действия и, по идее, отталкиваться от ощущений, мыслей, которые находятся в моменте.

 

– Я почему и подумала, что это как раз можно даже назвать практикой осознанности. Вы меня поправите, если я неправа. Если есть задача спонтанности и неповторимости, то, конечно, нужна концентрация на собственных движениях. Те вещи, которые репетируются, делаются на автомате. Всё так?

– Тут можно углубляться. Бывают какие-то перформативные задачи, которые можно выстроить, их каждый раз можно делать по-разному. Какие-то моменты будут заготовлены в плане, что ты знаешь, в какой момент тебе придётся...

 

– Схема?

– Да, может быть, схема. Но это всё всегда по-разному. Перформанс он тоже меняется, экспериментальный танец, современный танец – он меняется. Для кого-то перформанс – это просто живое выступление.

 

– Нет, но есть разница с концертом, например?

– Просто если смотреть дальше, в танцевальную культуру уходить, у меня всякие разные вопросы есть к разным представителям...

 

– Какие, например?

– Как-то была у меня мысль о хип-хоп-культуре. По большей части хип-хоп-культура строится на импровизации. Люди из этой культуры начали создавать перформансы, называть себя перформерами и что-то показывать. Мне показалось, что для них это просто выйти и станцевать какую-то историю, но просто прикол в том, что они импровизируют в моменте. Хотя они и так всегда это делают. Для меня всё-таки присутствие зрителя – важная составляющая, потому что в принципе энергетика меняется, у тебя другие обстоятельства и в них ты себя чувствуешь по-другому.

 

– Да, конечно.

– А по поводу практики осознанности... Перформанс – это состояние сознания на самом деле. И, по-моему, это один из самых нематериальных видов искусства. Я понимаю для себя, что я не совсем собой остаюсь в моменте. Какие-то мои внутренние критики, переживания...

 

– Куда же без них.

– Очень сложно справиться, отключиться от этого человеческого, потому что ты всё-таки исполнитель.

 

– От разума.

– Да. От вот этого простого, житейского.

 

– От внутреннего голоса.

– И учиться каким-то другим вещам, когда ты прямо ощущаешь вот эту цепочку выбора: либо внутренней картинки, внутреннего состояния, которое ты дальше проецируешь, проецируешь – и куда ты это заводишь, даёшь ему развитие, а потом в какой-то сюжет так или иначе появляется. А какой он будет – это тоже могут быть поставленные задачи, а могут быть непоставленные. Это настолько для меня неопределённая сфера, что мне о неё сложно даже с друзьями разговаривать.

 

– Трудно понять?

– Потому что очень много разных мнений на этот счёт. Также у нас есть традиционные перформансы и есть уже не традиционные. Хотя это всё ощущается как что-то очень странное.

 

– Где вы проводите свои перформансы?

– Одним из самых ярких для меня был в рамках концерта BREAKING GIGS, к нам приезжал музыкант из Перу, в январе это, вроде, было. И у него на разогреве была группа «Уплотнение». Это всё электронные музыканты. Меня позвали ребята-организаторы танцевать, не давая мне никаких определённых задач. Всё пространство было моё.

 

– Свободу дали.

– Да. И я хотела просто попробовать, мне тоже было интересно, как это всё получится. Получится ли сделать так, чтобы меня тоже воспринимали как отдельного артиста, а не просто как подтанцовку, и какая будет выносливость, потому что там один сет в 40 минут был. Я могла делать всё, что я хочу. Для меня это яркий опыт, сценический опыт. Каждый раз всё ещё новый. Но у меня в принципе переосознание происходит моего существования внутри танца, поэтому я себя анализирую.

 

– А можно ли это сравнить с медитацией? С тем, что называют динамической медитацией. По сути дела, происходит же отключение от внешнего, концентрация на собственных ощущениях.

– На внутренних ощущениях, но и на внешнем, которое в моменте происходит. Может, я не задумываюсь о глобальных вещах, которые происходят вне.

 

– То есть музыка – имеет значение в этот момент. На музыке, на своих ощущениях – на телесных, я имею в виду – не внутреннее сознание, а прямо на телесном.

– Понимаете, в этот момент присутствия оно вырабатывается и контролем своего тела, и слух, осязание, внимание, фокус – плюс вот этот вот какой-то внутренний нарратив, какой-то лирический герой... Это какие-то такие ярлыки, которые я для себя пытаюсь сделать.

 

– То есть у вас есть история, да?

– Она в моменте заворачивается. Если к себе прислушиваться... Это же всегда выбор: я сейчас сделаю это или я сейчас сделаю это, то, что я хочу сделать, а я сделала вот это, и я это делаю. И самый главный для меня принцип в этом – удержаться в этой честности. Бывают моменты, когда я понимаю, что не хочу здесь находиться, именно внутри перформанса. По идее, я должна выйти. Бывает по-разному. Думаю, что это действительно огромная работа с состоянием, с сознанием, с этой честностью. Да и люди всё чувствуют – если тебе дискомфортно, они будут это считывать.

 

– Вы довольны вот этим своим январским выступлением?

– Именно собой?

 

– Именно собой, да.

– Наверное, да. Хотя после, когда вышла, мне показалось, что я вообще больше никогда не буду этим заниматься, но это всё было как раз из-за переживаний простых человеческих внутренних критиков. И мне понравилось, как я справилась, мне понравилось то, что я смогла протранслировать даже те вещи, которые со мной происходили, которые, возможно, меня сбивали. Я смогла их взять как материал, с которым я могу прямо в моменте работать. Для меня эта история была. Там была девушка, которая записала первую часть со мной, с группой – и я всю её отсмотрела, и для меня это было достаточно читабельно. Обратная связь тоже на самом деле помогает. А вторая часть была странной. Во второй части организаторы не смогли мне помочь расчистить площадку от сцены, чтобы люди отошли, и как-то так случилось, что и люди не захотели. А может, не посчитали нужным. Не знаю. Но вот как-то так вышло, когда второй музыкант выступал – Крис – он стоял на сцене, а рядом – слушатели, пришедшие гости. А я ходила переодеваться, я подумала, что хочу два образа иметь на два разных выступления. Я чуть позже зашла, когда он начал, и как-то перед сценой пыталась существовать, но что-то мне никто не дал там места. Я думаю: ладно, и пошла на сцену вместе с ним. В итоге он стоял, а я почти всё время с ним просто просидела на корточках там. Но это тоже было.

 

– Тоже опыт.

– Да, это тоже опыт. Кто-то отметил, что это тоже было хорошо. Это тоже имело место быть.

 

– Такой был момент.

– Был, да, такой.

 

– Теперь о вашей педагогической работе. Мне вот это ещё интересно – тема инклюзивности для вас стала в принципе знакомой. Работа с ребятами из «Планеты друзей», дети с синдромом Дауна. Расскажите, в чём ваша задача в работе, каких вы ждёте результатов – и что вы чувствуете.

– Я чувствую себя комфортно. На самом деле сначала это было просто как подработка. Меня позвали после Лаборатории, и я подумала, что мне с ребятами комфортно находиться, для себя сложности в этом не представляю – и пошла работать в каком-то смысле неосознанно даже. Просто пошла попробовать. Это то, что я могу делать. И я могу получить за это деньги. Ну да, поэтому, почему нет. Но потом меня стали интересовать вопросы по поводу их возможностей, того, что могут делать внутри танца. Порою это сложно, но просто нужно иметь терпение. Оно у меня базовое есть, и вообще разницы никакой не чувствую.

 

– То есть в какой-то момент понять, какие ожидания реалистичны, а какие – нет?

– Да. У меня больше на самом деле проблем со своими ожиданиями, планками в голове...

 

– Это для всех людей характерно.

– Да. Я недавно... Меня словили все на выгорании, и я, кажется, с ним справилась. Но в какой-то момент мне показалось, что либо они меня больше не признают, либо им всё лень, либо они меня не любят, либо моё терпение лопнуло. Вот вообще не понимала, что происходит, почему меня всё так сильно тревожит и почему мне кажется, что я ничего с ними не добилась. Потом всё вырулилось. И я из этого выгорания выбралась, поставила с ними свою первую пластическую постановку. Как минимум – если они в прошлый раз на сцену выходили именно с пластическими вещами, вместе с танцорами, которые их всё равно направляли в моменте, то тут они уже самостоятельно будут присутствовать на сцене. Ну и они запомнили схему.

 

– Схему танца.

– Да. Там тоже много импровизационных моментов, просто по задачам. Но я пока что понимаю, что мне нету смысла от них требовать выученной хореографии. У них есть другие свои инструменты, которые они могут показывать, природа их движения, с которой можно работать. И не превращать это всё в картину, где они якобы пытаются нормально и правильно двигаться, а наоборот – использовать природу их движения как самое естественное и вообще самое важное внутри работы.

 

– Фроля, но педагогика – это тоже профессия. Есть методика преподавания, ещё какие-то вещи. Вы как это постигали?

– Я до сих пор это постигаю.

 

– Ну да, это длительный процесс.

– Педагогического образования я вообще никакого не имею. Для меня это... Я самостоятельно с этим всем. И это тоже такой большой внутренний вопрос: имею ли я право что-либо вообще делать.

 

– Синдром самозванца? У вас есть?

– Синдром самозванца есть вообще во всех сферах, но с педагогикой – да, потому что кажется чем-то таким более ответственным. Хотя, с другой стороны, это ещё к задачам относится. Там очень важен на самом деле процесс, не результат.

 

– Не результат, а процесс.

– Да. Там важно даже на простых вещах сравнить – учиться ловить ритм. Кто-то может ловить ритм, а кто-то – нет. Кто-то может выполнить какое-нибудь движение достаточно легко, а кто-то не может. Кому-то нужно год эти движения повторять, чтобы у него хоть немножко стало проще с этим. А кто-то сразу может делать. Такие большие у всех – даже в каких-то минимальных инструментах – разные возможности и способности. С другой стороны – кажется порой, что не педагогика всё это решает на самом деле. Но она мне порой необходима, порой мне её не хватает, порой я не понимаю, что делать, признаюсь честно. Но я вот так вот пытаюсь натаптывать, высматривать, какие паттерны лучше, какие нет. И плюс – это очень разная специфика: что со здоровыми людьми, что вот...

 

– С особенными.

– Да, с ребятами с особенностями. Поэтому педагогика в моей жизни продолжается, её самостоятельное изучение.

 

– Вы сказали, что у вас с танцами сложные отношения. Что вы имели в виду?

– Ну вот этот синдром самозванца самый настоящий.

 

– Вот здесь прямо.

– Мне кажется, возможно, я эту любовь к танцу даже и не осознавала – именно мыслями. Просто меня тянуло танцевать.

 

– Просто хотелось – и всё.

– Я могу спокойно танцевать на улице, в этом плане у меня очень сильно проявленное тело, всё им выражается, порой больше, чем словами, поэтому танцоры лучше танцуют, чем разговаривают на самом деле.

Всегда хотелось танцевать, всегда это казалось легко, всегда было интересно в этом направлении много трудиться, это не казалось чем-то сложным и невыносимым. Была такая установка мне подарена, что танцы – это только хобби.

– Только что хотела сказать: ваши родители настаивали на том, что это может быть только хобби?

– Да, да. Как бы так выходит. Какие-то родители творческие профессии не воспринимают всерьёз. И это было хорошенько так вбито в меня, что я... У меня были моменты, когда я останавливалась, когда я не ходила, когда у меня не было возможности ходить или когда я просто обесценивала весь этот опыт и не думала, что это что-то важное. Но было много близких людей вокруг, которые какие-то достижения в этой сфере отмечали, как-то развивались, и я завидовала очень сильно. Но и для меня это был знак того, что я тоже хочу! И показатель того, что всё-таки горит у меня к этому сердце.

 

– Вы после 11 класса чем занимались? Поступали куда-то?

– Я поступала, я просто успешно завалила литературу... Я хорошо училась, но завалила.

 

– Так бывает.

– И поступила по настоянию родителей в колледж на дизайн. Я хорошо окончила художку.

 

– В музыкально-педагогический колледж, нет?

– Нет, я пошла в СПК – Сибирский профессиональный колледж. Там мои родители познакомились, и вот. У меня просто отец такой – вот туда иди.

 

– Понятно.

– Иди туда, да. И дизайн был самым оптимальным, хотя я вообще не понимала, чем я хочу заниматься, ну вот совсем. Был момент умаливания, чтобы мне дали год, чтобы я смогла вообще понять, но – нет. Я отучилась 3 месяца. И я не смогла. Очень меня вся эта картина не греет, только ещё сильнее расстраивает, я не могу. Что колледж, что преподаватели, что дизайн – как оказалось, это вообще не совсем то, что мне нравится. Очень сложно мне находиться в той атмосфере, которая меня вообще никак не привлекает.

 

– Как родители сейчас относятся к тому, что вы делаете? Установку-то сломали, получается.

– Это огромный путь на самом деле, который сейчас до сих пор происходит. Конкретно с матерью всё прекрасно, она меня поддерживает, мы как-то с ней близки в понимании мира, себя в мире. А вот с отцом всё совсем по-другому, так всегда было. Но сейчас я хотя бы умею понимать, что его мнение – это его мнение, а у меня может быть другое. У нас, конечно, с ним жёстко портятся отношения из-за этого. Мне порой очень не хватает его поддержки.

 

– Папа не принял.

– Нет. Он сказал, что ты мне вообще никогда ничего не докажешь. Ну, ладно. Но ему и не близко особо то, что я делаю. Я могу его понять, но он как бы в другом мире находится, это нормально. Указывать ему, как он должен себя вести как отец, я тоже не могу, он делает это как умеет, как может. И на самом деле большую часть он уже принял, потому что раньше это было вообще... Когда я ушла из колледжа, мы перестали общаться. Он сказал: «Я не буду с тобой вообще общаться, если не будешь учиться». Потом через время подумала: какой-то детский сад.

 

– Кто сделал первый шаг?

– Я ему написала. Я уже тогда начала работать. Всё у меня получилось – съехать от родителей, на татуировках я смогла зарабатывать, на вот этом, какие-то ещё проекты были. И я как будто бы опять с доказательством иду – я хочу общаться, смотри, у меня же получается! И он всё, не принял, не взял, сказал, что ничего хорошего не видит, что всё это очень странно. Что всё так и останется хобби.

 

– Это расстраивает?

– Когда тогда с ним встретилась – ревела несколько дней. Но это голос внутреннего критика, наверное, голос отца. Расстраивает, да. Расстроит меня ещё то, что – если он это увидит – скажет: «Ну вот, ещё пожаловалась на своего отца. Вообще дочь прекрасная». Но большинство обид уже прошло, бывают моменты, когда мне бы хотелось просто его поддержки. Её нет. Что я могу сделать. Обижаться дальше – нету в этом смысла. Но порой – да, он ещё умеет как-то сказать... Говорит: «Я с друзьями про детей разговаривал... Кто-то учится, кто-то вот это. А моя дочь ничем не занимается».

 

– То есть ничего, что дочь занимается и педагогикой, и танцами, и тату, и художник. Ничем! Ничем стоящим в понимании отца.

– Да. Но я его люблю всё равно.

 

– Конечно. Оно же не мешает любви. Хотя, конечно, иногда бывает трудно, обидно.

– Раньше это было прямо очень трудно. Всё, что он мне говорил, было очень трудно принять, очень сложно. Сейчас легче. Но вот это – огромный путь работы с самой собой, просто невероятный, который я до сих пор прохожу, по сей день.

 

– Но – рост, личностный рост.

– Конечно. Но в какой-то момент он начал мне говорить о том, что это будет лучше для меня самой. Наверное, хочет, чтобы я ещё самодостаточнее стала, умела ещё больше на себя опираться.

 

– Это возможно, да.

– Он об этом говорил. Ладно, хорошо. Пусть будет так. Пусть буду как в фильме, где супержёсткие тренера, а ты спортсмен и тебя вообще ни капли не жалеют. Я закаляюсь, это правда.

 

– Конечно. Из Омска никогда не хотелось уехать?

– Я пробовала уезжать из Омска – вслед за отношениями, год назад. Но год назад я вообще себя нигде не видела, кроме Омска. Мне казалось: тут всё есть! Или я просто не могла себе позволить представить, что я могу быть где-то ещё. Но это туда же, к синдрому самозванца. Съездила, расстроилась, не получилось, вернулась. Побыла здесь, ещё побольше поработала, ещё больше с людьми пообщалась – и желание уехать у меня появляется.

 

– Мне кажется, для молодого человека это правильное желание – осваивать другие места, искать чего-то. А когда ещё!

– Вот конкретно сейчас я в том моменте, когда мне очень сложно, я не понимаю, как быть, что делать дальше. Два с половиной года какой-то такой фриланс получается. И я как-то устала от этого.

 

– Хочется определённости?

– Хочется либо определённости, либо я готова к проектной работе, но я понимаю, что спрос на неё здесь не такой высокий. Интересных для меня предложений вообще немного. А если они есть, то это те, в которые я сама вкладываюсь и сама делаю. Это меня расстраивает. Понимаю, что в других местах могут быть другие возможности, и моё присутствие может быть полезнее в профессиональном плане.

 

– Конечно.

– Я над всем этим раздумываю, но это всё очень сложный для меня вопрос пока что.

 

– Я понимаю. Конечно, сложный. Фроля, спасибо вам, что пришли к нам. Я желаю вам, чтобы ваш взгляд в будущее был чётким, ясным, чтобы вы поняли, чего вы хотите.

– Спасибо.

 

– И дошли до этого. Хотя процесс тоже интересен.

– Да, очень. Но я всем тоже желаю того же самого, это хорошие вещи.

 

– Спасибо.

 

Беседовала Елена Мельниченко

 

---