Дмитрий Смирнов | Текстовая версия подкаста “Трамплина” «Знай наших!»

Для тех, кто любит читать текстовая версия подкаста «Знай наших!» с архитектором и урбанистом Дмитрием Смирновым.

---

 

– Здравствуйте! Это «Трамплин» с подкастом «Знай наших!». Сегодня у нас Дмитрий Смирнов – архитектор, урбанист и человек, любящий родной город. Всё верно?

– Да, всё верно. Здравствуйте.

 

– Дмитрий, знаете, с чего я хочу начать – я почитала: вы, ещё будучи студентом, разработали проект реновации нашего городского Дворца пионеров, Дворца творчества.

– Да.

 

– Дворец этот – для тех, кто не в курсе – был построен в 1977 году по проекту института «Омскгражданпроект». Все сегодня его знают, ездят мимо – это Красный Путь. Кто-то водит туда детей. В общем, я тоже там была и тоже со своим ребёнком. Довольно печальное зрелище, особенно на подъезде к вот этому всему. Это вот разбитое все. Да и внутри он уже сильно постарел. В чём суть вашего проекта была? Что вы предлагали?

– В проекте в первую очередь ставилась задача сделать реновацию самого здания, сохранить оригинальные интерьеры, восстановить то, что разрушается. И там была очень серьёзная реконструкция в конце 90-х годов – надстроили скатную кровлю, появились какие-то непонятные пристройки у бассейна, в вестибюлях. В проекте ставилась задача всё это расчистить и постараться вернуть здание в оригинальный вид. Я работал с архивной проектной документацией, опирался на исторические фотографии, смотрел, как здание выглядело. Удалось по чертежам его полностью восстановить, предложить какие-то свои новые решения, потому что там есть внутренний дворик, и ещё на этапе проектирования дворца, когда архитекторы защищали проект на градостроительном совете, им было высказано такое замечание, предложение по перекрытию внутреннего дворика. И я тоже решил попробовать воссоздать эту оригинальную авторскую задумку. Потом, уже позже, я разговаривал с одним из авторов проекта – Погодаевой Светланой Ивановной – она была там ГАПом, главным архитектором проекта, она сейчас живёт в Москве. Она рассказывала, что, когда поступил заказ на Дворец пионеров, это был крупный, знаковый проект для Омска, и она тоже думала в эту сторону – по поводу перекрытия внутреннего дворика. Но тогда, конечно, финансирование было небольшое, удалось сделать то, что возможно, но внутренний дворик не реализовали.

 

– Почему вы выбрали именно этот объект для своей курсовой?

– Это курсовая по реконструкции. Как правило, любят давать какие-то исторические здания. У нас всей группе дали ДК «Сибиряк» – в плане реконструкции. Но мне как-то он неинтересен, он небольшой, там какой-то тяжёлой градостроительной задачи не стояло.

 

– А нужна была тяжёлая задача? Трудная.

– Да. И он в целом выглядел более-менее, там не требовалась реконструкция – может быть, капитальный ремонт. Вот его и отремонтировали недавно. А Дворец пионеров – там задача видна налицо, объект в тяжёлом состоянии плюс оригинальная авторская архитектура, по нему есть много материалов в Историческом архиве, там и выход к реке...

 

– Я смотрю, вы там ещё предлагали экотропу, это к выходу к реке?

– Да. В том числе. Ну и связать лесные массивы, которые там рядом расположены: группы из сосен, из берёз, такие ценные породы озеленения там расположены. И там на самом деле в 1985 году ещё доцент Омского аграрного университета, тогда ещё ОмСХИ, разработала проект экотропы. Я нашёл схему экотропы в архиве самого Дворца пионеров, на складе. И там была проработка этой экотропы.

 

– Как восприняли вашу работу в сообществе? Преподаватели, во-первых, когда вы сдавали курсовую. Как её оценили?

– Преподаватели очень высоко оценили, потому что этот проект был такой неформальный, и мне сказали, что он претендует на уже более-менее профессиональный, что его можно уже как-то так рассматривать.

 

– Предлагать.

– Я поэтому и решил как-то его продвигать, связался со СМИ: чтобы не мой проект реализовали, а вообще...

 

– В принципе вы хотите привлечь внимание к этому объекту?

– Да. Ко Дворцу. Сейчас и СКК тоже разрушается, очень важная тема.

 

– Печальное зрелище, конечно. Такое было в общем культовое сооружение, я бы даже сказала. А как вам кажется, почему не обращают внимания на эти объекты?

– Это немножко такое обыденное восприятие окружающей действительности, мы привыкли замечать те объекты, на которых пытаются заострять наше внимание – это исторический центр, там часто водят экскурсии.

 

– Омская крепость.

– Да, Омская крепость. Мы про эти здания знаем, а про другие объекты, например, ничего не известно.

 

– Я подумала сейчас, связано ли это с тем, что эти объекты, о которых мы говорим, они такие объекты советского наследия?

– Конечно. Это или первый, или второй по значимости аспект этой проблемы. Для того, чтобы воспринимать модернизм, нужно обладать каким-то погружением в эту архитектурную действительность. Потому что любить неоклассику с присущими ей архитектурными элементами – просто, а вот полюбить модернизм...

 

– Вот такой массивный, угловатый, серый, монументальный.

– Да. У многих эти здания на чувственном уровне вызывают отторжение, хотя на самом деле в них впитана большая эстетика. Добиться выразительности за счёт глухой стены, сочетания объёмов и пропорций – гораздо сложнее, вернее, не сложнее, а немножко это другая задача по сравнению с тем, чтобы добиться выразительности за счёт просто набора каких-то многочисленных архитектурных элементов. Они могут, например, в исторической среде вписывать здания, подобные памятникам архитектуры. Так же доделывают какие-то архитектурные элементы, например ресторан на улице Ленина сейчас достраивается, он сделан под неоклассику. И многие подумают, что он там стоял до этого уже несколько веков, но это же неправда.

 

– Новодел.

– Да, новодел, маскировка. В исторической среде есть Венецианская хартия по восстановлению памятников, по созданию памятников. Там запрещается такой подход, потому что он умаляет значение соседних памятников. Тем самым размывается граница – за счёт нового наслоения, которое стилизовано и умаляет значение соседнего памятника, потому что они теперь похожи и непонятно, где памятник – это или это?

 

– Понятно, да. Есть такое, совершенно верно. А если говорить ещё об одном здании, как мне кажется – человеку-дилетанту, – совершенно похожем. Это ТЮЗ. Он тоже выстроен в таком же похожем стиле. Они по времени примерно одинаковые, наверное?

– ТЮЗ построили на 10 лет раньше, и проектировали тоже.

 

– Я смотрела материалы, и вы критически смотрите на нынешний проект реконструкции ТЮЗа.

– Да, потому что проект был разработан в ходе тендера. Выиграла красноярская проектная фирма, не архитектурное бюро. Они пытались наладить связь с омскими проектировщиками – Хусаинов Сакен Шайхислямович со своей командой помогал им просто, они с ним консультировались, но чтобы полностью повлиять на проект, не было никаких рычагов. Проект не был рассмотрен ни на архитектурно-градостроительном совете, ни как-то с сообществом. Поэтому после того, как его опубликовали, точнее, его даже не опубликовали, это мы подняли материал из Госзакупок и опубликовали то, что было заложено в проекте – там картинки, документация. И тогда уже последовал вот этот бум, реакция на то, что там было показано.

 

– В чём, по-вашему, самый большой изъян нынешнего проекта?

– Мне кажется, это интерьеры.

 

– Внутренние интерьеры?

– Да, внутренние. Мне кажется, там можно было подойти гораздо деликатнее. То, что предложила красноярская фирма, это, конечно, какой-то очень низкий уровень проработки, какие-то устаревшие решения из начала 2000-х: яркие, аляповатые интерьеры, не учитывающие то, что это.

 

– Цирк наш нынешний мне тоже не очень нравится, если честно.

– Да, в таком стиле, что «а давайте все самые яркие цвета воплотим, это же театр!». Хотя сейчас, например, в Нижнем Новгороде делают реконструкцию ТЮЗа – и там очень хорошо проработали интерьеры. Специфика интерьеров модернизма это большие плоскости стен, остекление. Нужно работать именно с пространством, подчёркивать его. Много уровней, потолки – зло в таких пространствах, потому что они пожирают пространство, мельчат его. А здесь им нужно работать с крупным пространством, с плоскостями стен. Там очень хороший витраж.

 

– Акустика, акустические возможности зала учитываются при этом? Когда архитектурные решения предлагают.

– Конечно.

 

– Не пострадает ли это, я думаю?

– Там вопрос даже больше не в зале, зал в проекте хорошо проработали, он неплохой.

 

– Фойе?

– Да. Фойе, вестибюль, вот эти пространства. Они были по типу филармонии сделаны, в каком-то таком стиле с глянцевыми материалами.

 

– Филармония тоже вам не нравится, как сделана?

– Конечно.

 

– Утрачена та самая история. Как вам кажется, почему это происходит? Как тенденция.

– Потому что не выработался подход. Когда был бум 90-х – 2000-х годов, бум строительных материалов, появились новые поставки.

 

– Захотелось поиграться? Новые материалы.

– Архитекторы, которые работали раньше в проектных институтах, где примерно работали в похожей методологии, в похожей стилистике – они захотели как-то выделиться, потому что уже пришла частная рыночная экономика, нужно было отличаться от другого бюро, чтобы пошли заказчики. Начались эксперименты. Они и до сих пор продолжаются. Нет понимания того, что нужно сделать не так, чтобы объект выделялся среди остальных, а чтобы он...

 

– Был тем же, что и был?

– Нет, не то чтобы тем же, что и был. Туда можно привносить очень многое, но нужно учитывать и стилистику, нужно выработать специальный подход к этим объектам, потому что, например, у объектов культурного наследия – у них есть предмет охраны. Если это памятник архитектуры, в законе касательно этого памятника конкретно прописывается, что должно быть сохранено, какие материалы можно использовать, если они были применены в этом здании. А для объектов модернизма – они ещё не становятся памятниками, чтобы объект поставили на учёт как памятник, должно пройти 40 лет с момента его строительства. У нас из этого периода только Речной вокзал и Дворец культуры имени Малунцева поставлены на учёт. Я не думаю, что в будущем будет какой-то бум постановки памятников на учёт, потому что их специфика в том, что это довольно большие здания, а не частные особнячки, которые легче продать, легче найти инвестора для реконструкции. Поэтому я сейчас занимаюсь разработкой вот этого подхода к зданиям – мы понимаем, что они ценные, но у них предмета охраны.

 

– Правовой базы нет.

– Да. А я работаю больше над подходом к реконструкции. Как архитектор может подойти к реконструкции в условиях соседней исторической застройки, в условиях того, что у здания есть какие-то ценные особенности – монументальные панно, какой-то вид отделки, какие-то приёмы.

 

– Скажите мне, Дмитрий, откуда у вас любовь к архитектуре?

– Любовь к архитектуре зародилась у меня с детства, я рос в семье, в которой строительство было профессиональным ремеслом. Мой дедушка – инженер-мостовик по образованию, работал главным инженером завода сборного железобетона № 3, потом директором завода сборного железобетона № 1. Мама у меня архитектор.

 

– А, мама – архитектор.

– Да. Она начинала как объёмщик в институте «Горстройпроект», сейчас она работает градостроителем, и бабушка у меня тоже связана со строительством – она занималась подключением жилых микрорайонов к коммуникациям как в Омске, так и в Омской области, она связана с Водоканалом. Мама отдала меня в детскую художественную школу № 1, там как раз был архитектурный класс, и я учился у двух очень классных педагогов: это Петелина Екатерина Валерьевна и Давлитшин Юрий Фаатович. Они занимаются подготовкой к поступлению в архитектурные вузы – это и олимпиадные задания, и очень хорошо преподают рисунок.

 

– Насколько я знаю, для архитектора важно объёмно-пространственное мышление сформировать.

– Конечно. Да.

 

– За счёт чего достигается это?

– Достигается за счёт выполнения различных объёмно-пространственных упражнений, то есть в художественной школе были и черчение, и объёмно-пространственная композиция, и макетирование.

 

– Макетирование – в том числе и не компьютером, а руками?

– Конечно. Но в том числе и на компьютере.

 

– На компьютере – конечно.

– У нас был и компьютерный класс, мы занимались на компьютерах, выполняли задания и по конструктивизму, и параметрические какие-то объёмы делали. Свой дипломный проект кто-то мог делать на компьютере, а кто-то вручную. Но мы, как правило, совмещали. И диплом – также выполняли для него большой макет.

 

– Вопрос следующий: Омск достаточно консервативный город и некая провинциальность в нём присутствует. Вы как человек, выбравший довольно перспективную профессию, – почему вы остались в Омске? И учились вы в СибАДИ, не в Новосибирске, например. Или не в Томске.

– Да, да. Я подумал, что хочу поработать именно в Омске с этой средой, потому что с детства я её как-то впитывал, интересовался этими зданиями, которые меня окружали. Я считаю: если архитектор хочет работать именно в этом городе, он должен как-то получить образование здесь, поработать с этой средой ещё на этапе учёбы. Потому что, если человек обучался в другом городе, мне кажется, логичнее, чтобы он уже там как-то и продолжил, потому что сейчас уже какие-то региональные школы образовываются. Новосибирская школа, красноярская.

 

– Привязанные, скажем так, к местности?

– Да. Это раньше существовала система распределения, а сейчас человек может сам уехать, куда ему удобно. Но мне кажется, что это плюс для человека, который обучался в том городе, в котором он собирается работать, это плюс для его дальнейшей работы.

 

– Это вы понимаете под моральным правом?

---

«Я чувствую большое моральное право средствами архитектуры влиять на город, в котором я вырос и сформировался».

---

– Да, конечно. Потому что я омич и живу здесь какое-то время, с самого детства. Поэтому я чувствую, что я понимаю, нащупываю какой-то «гений места», о котором Альберт Миниханович Каримов любил говорить: genius loci, с латинского – «гений места». То есть идеальное решение для данного участка, как оно может выглядеть.

 

– Очень важен для архитектора контекст, да? Какой контекст – исторический, культурный, современный? Что именно? Или важно всё и учитывается любой момент в зависимости от объекта?

– Сейчас архитекторы стараются комбинировать все эти контексты, учитывать всё и сразу.

 

– Такая эклектика.

– При разработке проекта учитывается и история места, и какие-то факты, и градостроительный контекст. Это всё взаимосвязано – та же история влияла на градостроительство. В 1904 году было подписано постановление о застройке Любиной рощи – так появилось здание Московских торговых рядов. История напрямую влияет на то, как меняется город. И городская мифология – тоже очень интересно. То, как она пропитывает ткань города, и как можно это учесть, чтобы воплотить это в проекте.

 

– Вы пишете книгу сейчас?

– Да, я работаю над книгой по советскому модернизму.

 

– Расскажите немного об этом: что это будет за книга, о чём она будет? Советский модернизм – это на основе вот этих самых городских объектов?

– Это будет книга-каталог с картой, в формате такого путеводителя. Там будет довольно большое описание зданий, построек. В ней будет около 70 объектов – как самые знаковые сооружения периода модернизма – это библиотека имени Пушкина, СКК, Торговый центр, про которые уже довольно много написано, но ещё есть куда копать, – и другие, менее заметные объекты, например, Дом актёра, ДК «Химик», жилые здания, объекты зоны отдыха «Зелёный остров» и очень много административных зданий – райкомы партии различных районов города Омска. Про них мало что известно.

 

– Здания администраций, наверное?

– Да, районные администрации. Это будет такая книга, содержащая в себе архитектурную графику, фотографии, структурированная по хронологии и типологиям в зависимости от того, в каком году было построено здание – чтобы всё это выстраивалось в какую-то такую стройную определённую систему. Чтобы человек, прочитав книгу, мог понять события, повлиявшие на проектирование и строительство этих зданий, и проследить определённую логику – при таком-то главном архитекторе происходили такие-то события. Человек увидит определённые взаимосвязи.

 

– Вы с вашей мамой обсуждаете ту работу, которую вы делаете, книги, какие-то мысли?

– Да, конечно.

 

– Как она это оценивает?

– Она не даёт мне поблажек, и я это очень уважаю. Иногда меня это даже очень злит: ну как, я принёс, чтобы ты сказала, что тебе нравится!

 

– Что это хорошо.

– Да. А она говорит: нет, вот тут как-то поправь. Она в содержание не сильно вникает, потому что она не занималась этим периодом, человек, который не погружался в это. Она работала с 90-х годов, а у меня период заканчивается 90-ми годами. Поэтому она не может оценить.

 

– А в какой части оценивает?

– Она по оформлению советует, по графике, по каким-то таким логическим взаимосвязям.

 

– Ещё такой момент: на самом деле молодому человеку очень трудно войти в это профессиональное поле. Как вам это удаётся? Общественная работа? Вы общаетесь с известными городскими архитекторами какими-нибудь. Как это происходит? Признали ли вас своим?

– На самом деле я ещё не вошёл в это сообщество.

 

– Но попытки делаете?

– Я делаю попытки, конечно.

 

– Трудная задача?

– Да, это трудная задача, но я думаю, что в последующем людям будет проще. На самом деле есть Союз, он как-то тоже пытается для этого что-то делать. Например, в Союзе архитекторов есть молодёжная секция, и мы с другими молодыми архитекторами участвовали в фестивале «Зодчество»-2022, посвящённом 30-летию фестиваля «Зодчество» в Москве. Он проходил в Манеже, там мы разрабатывали специальную конструкцию, на ней подвешивались кубики. У нас команда называлась «Омка», и мы делали такую карту-путеводитель по архитектуре Омска. Там было 30 самых значимых объектов за все периоды существования города, это такое представление города Омска уже на, можно сказать, международной арене. Это такая фестивальная работа.

Есть различные общественные ситуации, где молодой архитектор себя может тоже проявить.

 

– В дискуссиях участвуете?

– Да, в дискуссиях по ТЮЗу участвовал. Но это, скорее, та ситуация, которая могла, наоборот, разделить сообщество, потому что там были разные мнения.

 

– Дискуссия – не то она и дискуссия.

– Да. Здесь нужно очень осторожно. На протяжении этого опыта я понимаю, что нужно вырабатывать какую-то этику, потому что профессиональные вопросы – они действительно очень могут кого-то задеть. Поэтому нельзя на уровне обывателя высказывать какое-то своё отношение. Должно быть профессиональное мнение.

 

– Аргументированное.

– Да. Я сейчас очень осторожно высказываюсь, стараюсь больше узнавать. Когда общаешься с архитекторами, понимаешь, что каждый объект это частица архитектора, он отдал ему очень много времени, сил, и многие неудачи с разными сооружениями – не потому что такой архитектор плохой, так запроектировал, а потому, что там было очень много различных ситуаций, вплоть до того, что заказчик настоял на каких-то дешёвых материалах.

 

– В общем, не от одного архитектора всё зависит.

– Да. У нас такая профессия публичная, поэтому, когда мы видим какой-то неудавшийся объект, то можем сказать – ну да, архитектор дурак.

 

– Виноват архитектор.

– Но сам архитектор – он не может так просто своего коллегу винить за это. Он варится в этом же и понимает.

 

– Понимает, как это всё работает.

– Да.

 

– Скажите, Дмитрий, вы на наш город как смотрите, какие проблемы вы видите? Как вы его оцениваете, если говорить как бы в общем, в большом масштабе?

– У города очень большие проблемы с благоустройством – то, как реализуют здесь федеральные программы. Конфликт сообществ, который выливается в то, что люди не могут договориться и просто сделать какую-то масштабную задачу – по меганабережной, например, неясность существует.

 

– Кстати, по набережной – я подписана в телеграме на канал урбанистов, и недавно приезжала девушка в Омск, как раз по этой части проходила, и о набережной она сказала, что набережная прекрасная, но проблема её в том, что она... очень длинная. 

Очень много денег нужно на то, чтобы эту огромную, длиннющую набережную привести в порядок. Так?

– Да. Но вообще я считаю, что все неудачи и какие-то проблемы в Омске – оттого, что в Омске заложен огромный потенциал, который закладывали профессионалы своего дела в разные периоды существования города, и для того, чтобы сейчас этот потенциал не просто не растратить, а приумножить, нужно работать ещё сильнее, плодотворнее, чем мы себе представляем.

 

– Требуются очень большие усилия и деньги. А конкретизировать можете?

– Да, я и хотел. Как раз вот эта 15-километровая набережная – это огромный потенциал! Не в каждом городе есть такая длинная и хорошая – даже сейчас благоустроенная – набережная. И для того, чтобы реализовать этот мегапроект, действительно должны быть большие усилия, понимание, как это делать, какие экономические вложения будут, в какой она будет архитектурной стилистике. Всё это связать – это действительно большие задачи, как большой задачей было в 60-е годы намыть эту набережную от Ленинградского моста до улицы Труда. Это тоже огромные усилия. Но они – смогли, почему мы сейчас не можем просто благоустроить?

 

– Учитывая какие-то технологии другие уже, материалы.

– Да. Тогда не было технологий, и прорыв был в том, что это был первый практически в мире – в СССР точно – намыв такого большого количества квадратных метров. Это был экспериментальный проект. Сейчас ничего экспериментального не нужно, сейчас уже есть готовые решения, но мы просто не можем их так легко связать.

 

– А ещё есть что-то такое вот?

– А ещё, например, та система озеленения, которая была заложена при Н.А. Рождественском в 50-е – 60-е годы ХХ века. Сейчас могла бы возникнуть задача, если бы что-то сохранилось из этого, как это приумножить, как это связать с современным городом.

 

– Городу, мне кажется, очень остро необходимы парки и скверы.

– Да. То есть как это связать с тем, что возросла автомобилизация. На улице Маркса, например, раньше были посередине специальные клумбы. Как это можно было бы сохранить. Вот эта задача очень интересная могла бы быть, если бы её просто как-то... не сняли с повестки.

 

– Обидно. Мне кажется, отдельная тема – строительство жилых микрорайонов, которые практически без инфраструктуры сейчас возводятся в ущерб. Квартиры продаются, люди приезжают, а там нет ничего – ни школ, ни детских садов, ничего. Тоже такая достаточно сложная тема, не улучшающая, скажем так, город.

– Тут ещё большая проблема в том, что люди сами же выбирают эти квартиры. Мне кажется, очень важная задача – воспитание культуры потребления, можно даже так сказать. Городу очень невыгодно терять специалистов, людей, потому что эти люди – воспитаны городской культурой, они сюда могли бы привносить какие-то определённые смыслы, воспитывающую роль оказывать на всё население в плане каких-то образовательных проектов. Люди бы тогда могли как-то отличать зёрна от плевел, выбирать.

 

– Например?

– В Новосибирске очень хорошее городское сообщество, там есть заказчик хорошей архитектуры. То есть, например, жилой микрорайон у Большевистской, по-моему, где «Брусника», – «Европейский берег». Там есть хороший заказчик – и потребитель.

 

– То есть требования определённые, требовательный заказчик.

– Да. Требовательный заказчик. Чтобы он появился, нужно его воспитать, в этом должна быть функция города. Город должен воспитывать.

 

– Поднимать, скажем так, сознание.

– Да. Когда сельские жители приезжают в город, они тоже повышают свой уровень жизни, свой уровень образования и культуры. Город должен постоянно участвовать в этом процессе, воспитывать лучших заказчиков.

 

– Спасибо, Дмитрий. Я надеюсь, что вы как раз станете тем человеком, который тоже заложит этот фундамент и будет способствовать росту требовательности.

– Хотелось бы.

 

– Да. Требовательности заказчиков и повышению уровня потребления, качества потребления наших людей.

– Да, потому что, когда мы ходим по хорошей городской среде, мы начинаем больше потреблять, потому что на хорошей благоустроенной городской улице появится больше людей, там захочется сделать какую-то точку притяжения, точку общественного питания...

 

– Чтобы это был не только Любинский проспект.

– Да. Там появится бизнес. Бизнес начнёт эксплуатировать, вкладываться в содержание и эксплуатацию. Это выгодно всем – когда высокий уровень среды, высокий уровень потребления. Это необходимость.

 

– Спасибо, Дмитрий, за беседу.

– Спасибо и вам.

 

Беседовала Елена Мельниченко

 

---