Юлия Ефремова | Текстовая версия подкаста “Трамплина” «Знай наших!»

---

Для тех, кто любит читать, текстовая версия подкаста «Знай наших!» с семейным историком Юлией Ефремовой. 

---

 

– Это «Трамплин Медиа» с подкастом «Знай наших!». Сегодня у нас Юлия Ефремова, семейный историк, кандидат исторических наук, глава омского отделения Уральского историко-родословного общества. Здравствуйте.

– Здравствуйте.

 

– Что я могу сказать для начала, посмотрела, почитала про вас. Детская мечта у вас – следователем быть.

– Да. Есть такая.

 

– А что вас привлекало в этой профессии?

– Я не знаю, у меня в принципе какой-то исследовательский ум такой. Поскольку я росла в неблагополучной семье, это я сейчас уже анализирую, где была развита преступность и так далее, мне как бы интуитивно хотелось от этой преступности избавляться.

 

– По понятным причинам, конечно.

– И поэтому у меня возникло желание именно что-то расследовать.

 

– То есть не фильмы, не книги, а именно семейная атмосфера.

– Да.

 

– Тем не менее, когда вы выросли, вы не захотели стать следователем.

– Нет, не захотела, потому что меня в принципе отговаривали и друзья, и знакомые. И так с течением жизни сложилось, что доверие к органам внутренних дел всё меньше становилось. Поэтому я решила, что нет, я туда не пойду.

 

– Но исследовательский интерес – он остался. И страсть к нему.

– Да. И страсть.

 

– Вы нашли, как я понимаю, выход.

– Да, я нашла этот выход в своём хобби.

 

– Давайте тогда попробуем заглянуть в самое начало: как появилось хобби, с чего оно началось?

– Я уже упомянула, что росла в неблагополучной семье. В 15 лет я попала в детский дом.

 

– Ваших родителей лишили родительских прав?

– Ну, отец у меня был не записан вообще в документах о рождении, потому что мама в своё время решила быть матерью-одиночкой и предпочла гражданские отношения. Поэтому отца было нечего лишать, а маму – да, лишили родительских прав. Меня определили в детский дом и три года – с 15 до 18 лет – я находилась там. Это, можно сказать, были мои самые счастливые годы на самом деле.

 

– Я только хотела сказать – представляю, как для ребёнка в подростковом возрасте попасть в детский дом.

– Нет, это было прекрасно.

 

– Не та история, да.

– Потому что в детском доме прошла шикарная социализация: ты узнаёшь жизнь и из забитого ребёнка тебе приходится становиться именно тем человеком, который борется за свои права, за свои интересы. Поэтому детскому дому я благодарна.

 

– Когда вы говорите, что это были счастливые годы, вы ему благодарны – вы имеете в виду опыт, который вы получили там, или ваши эмоции, которые там? Вы были там счастливы или вы просто теперь понимаете, что вы счастливы, потому что вы получили тяжёлый необходимый опыт, который вам пригодился в жизни?

– Наверное, здесь всё вместе, потому что ты же анализируешь. Эмоции сто процентов там были отличные от тех эмоций, которые я испытывала в семье, потому что в семье были постоянные стрессы, отец очень сильно избивал мать. И в таком состоянии постоянной драки я, по сути, жила долгие годы, пока не вмешались соседи, которые написали уже все соответствующие жалобы, пришла комиссия и меня забрала в детский дом. И только тогда я поняла, что есть другая жизнь, что есть люди, которые тебя любят, – воспитатели. Потому что меня сразу вычислили, что я...

 

– Умненькая девочка.

– Да, умненькая девочка, меня сразу отправили на кремлёвскую ёлку, я стала получать все плюшки от государства. То есть поняла, что если ты работаешь, если ты себя зарекомендовал, то это обязательно будет поощряться. Воспитатели вкладывали в меня, находили спонсоров, например, и два года я училась в институте «Ин.яз. – Омск», проходила курсы, а потом поступила на учителя английского, французского и в наш ОмГУ поступила на филфак, то есть передо мной, по сути, были открыты все двери.

 

– Не на истфак вы пошли.

– Нет, я тогда не мечтала об истфаке, у меня были не очень хорошие оценки по истории, потому что историю, я считаю, у нас в школе неважно преподают – не умеют заинтриговать, не умеют заинтересовать и поэтому я как-то больше двигалась в сторону языков, литературы.

 

– То есть вот это всё произошло в вашей жизни, каким образом ваша жизнь подтолкнула вас?

– Мама у меня умерла в 2006 году, когда я была на втором курсе нашего классического университета. И я вспомнила все те рассказы, которые она рассказывала, когда мы с ней убегали от отца ночами. Она всегда бежала к своей маме, к бабушке к нашей, и во время этих побегов она всегда говорила: «Вот если бы мой папочка, да он бы меня защитил, но он рано умер, и я даже не знаю, где он похоронен». И когда она умерла, для меня стало таким толчком, что надо бы узнать, что с её отцом, это же мой дед. Появилось какое-то внутреннее одиночество, что да, ты выпустился из детского дома, ты студент в университете, но как-то нет опоры какой-то, нет родственников. Вроде бы мы пытаемся быть взрослыми, закрываемся, пытаемся какие-то блоки себе поставить, что мне это не надо... Я помню, что я себе ставила такой блок на маму, когда вот эти все внутренние процессы идут в подростковом возрасте, ты понимаешь, что у тебя нет любви материнской, что тебя, по сути, предали, – и ты закрываешься, пытаешься себе какие-то блоки придумать: «Ай, да не сильно-то она мне и нужна, эта мама. Вроде бы я и так знаю, как приготовить, как погладить, как пойти в школу». Я ходила в школу, я сама себя обслуживала, и учителя, пока меня не забрали в детский дом, даже не подозревали, что у меня такие родители. Я сама себе стирала, следила за собой, всегда ходила чистая, получала четвёрки и пятёрки. И если бы кто-то увидел или сейчас кто-то представил, что я сгребала вот так вот со стола все бутылки, окурки, какие-то остатки еды и ставила себе свечку, потому что иногда отключали электричество за неуплату... Ставила себе свечку и делала вот так уроки. И у меня не было никаких двоек, я старалась всё-таки чего-то добиться в жизни. Потом, когда я начала эти расследования, стала выяснять, что же стало с моим дедом, первое, что я сделала – я поехала в деревню, в которой он умер.

 

– Вы нашли людей, которые его знали?

– Я не нашла людей, которые его знали, потому что это было 50 лет назад.

 

– Никого не осталось.

– Это были 1960-е годы, и у него были сёстры. Девичью их фамилию я знала, а как они были в замужестве, я не могла вот эту информацию узнать. Потом я всё-таки выяснила одну фамилию и стала по справочникам – раньше они были бесплатные в интернете, справочники телефонные. Буквально второй мой звонок – и я нахожу своего двоюродного дядю, который, оказывается, по стечению обстоятельств живёт со мной в соседнем доме. Мы всё время жили в соседних домах и даже не подозревали.

 

– О том, что вы рядом.

– Да. И когда я обрела родню по линии деда, они были в шоке, потому что они 50 лет искали эту ветку. Там была тоже нехорошая история: мою бабушку обвинили в смерти деда, что она его отравила. Бабушка у меня была интересная личность, она только четыре раза официально была замужем...

 

– Ищущий человек.

– Да, она была такой, можно сказать, женщиной с прямо вот женской энергетикой, и ей постоянно нужны были мужчины. И поэтому да, конечно, она, возможно, гуляла от деда и, осознавая это, – он был вообще человеком непьющим – но, узнав про эту измену, он, как рассказывают люди, зачерпнул там что-то во фляге, где раньше брагу гнали в деревнях, и что-то там на дне оставалось, какие-то хлопья вот эти... Всю бражку выпили, это были как раз январские праздники, а когда он узнал про измену, там уже на дне было. И он вот этим вот решил напиться, естественно, что его непьющий организм на это отреагировал отравлением, – и он умер. Бабушку обвинили в том, что это она его отравила, но я не думаю, что это было действительно так. И в справке из ЗАГСа о его смерти, которую я получила потом, так и написано: отравление алкоголем.

 

– Ничего себе.

– Ему был на тот момент 31 год. Такие семейные коллизии я узнала. Но, получается, что вновь обретённые родственники – они тоже меня приняли не сказать, чтобы прямо с распростёртыми объятиями, было очень много недоверия, особенно со стороны сестёр моего деда. На тот момент была жива только одна сестра, две сестры уже умерли к тому моменту, и когда я начала её опрашивать, мы с ней встретились, я ей задаю вопросы: «Ваши родители – есть у вас фотографии?». Она говорит: «Нет, нету ничего. Ничего не сохранилось». Я говорю: «Одесский район, он же заселялся украинскими переселенцами». На тот момент я уже это всё прекрасно понимала, задаю ей вопрос – откуда наши предки переехали. Мне стало уже интересно не только родственников найти, но и предков тоже. И она тогда сказала: «Ой, нет, я не знаю, откуда они переселились, об этом ничего не говорилось» и так далее. Потом я забурилась уже в наш исторический архив Омской области и начала копать долго и упорно. Я помню, что запись о том, откуда переселились мои предки, я искала 4 года, и когда я нашла эту запись, у меня прямо слёзы градом полились, потому что я их нашла вообще там, где они не должны были быть. На тот момент я уже работала над заказом другого человека и встретилась...

 

– Случайно.

– Случайно, да. Как будто бы пришёл какой-то момент, когда мне нужно было об этом узнать. И я иду к этой бабушке, родной сестре моего деда, говорю: «Вот, Галина Ивановна, представляете, я нашла место выхода наших предков. Они из Харьковской губернии, оказывается, были». А она сидит и говорит: «Так я знаю, что из Харьковской». Я говорю: «Так я же вас спрашивала!». Она говорит: «Ну...» и замолчала. Потом стало видно, что она немножко подобрела, доверие какое-то появилось, тем более уже прошло 4 года. Она зазывает меня к себе в комнату и говорит: «Вот мои родители». А у неё, оказывается, фотографии её родителей прямо над кроватью висят. А она мне говорила, что их нету.

 

– Странное поведение. Чем вы это объяснили?

– Сейчас уже с опытом работы над другими родословными я понимаю, что это повсеместно. Недоверие, связанное с тем, что старшее поколение не может принять, что мы можем действительно чем-то искренне интересоваться. Они считают, что мы ищем какое-то наследство, пытаемся кого-то обмануть.

 

– Корысть.

– Да, из корысти. Действительно есть процент людей, которые из корысти ищут родословную, но в моём случае не было никакой корысти. Мною двигал именно исследовательский интерес – что же там было с моими предками?

 

– Когда вы раскопали эту семейную историю и ответили, может быть, не на все вопросы, которые у вас были, но на какие-то основополагающие, что вы почувствовали?

– Я почувствовала, во-первых, удовлетворение, что я теперь знаю все тайны наших предков, потому что я разгадала даже те семейные легенды, которые касались и XIX века – при помощи разговоров с родственниками, они что-то рассказывают, ты что-то подтверждаешь либо не подтверждаешь. Мне было интересно как исследователю подтвердить либо не подтвердить. Найдётся этот факт или не найдётся. Поэтому у меня как раз этот расследовательский дух прямо трепетал во время такой работы.

 

– В какой момент вы решили, что ваше хобби станет вашим делом?

– Я этого не решала, за меня решили обстоятельства, потому что когда я впервые выложила своё родословное древо, когда я его построила уже...

 

– Это оно?

– Это только часть, это фотографии по прямой родне со стороны мамы, со стороны папы. Я выложила сведения, рассказала какую-то историю про своих предков, и в конце 2009 года мне написал мужчина. Он проживал в Казахстане, и он сказал: «У меня нет возможности приехать в Омск, нет возможности работать с архивами, потому что я предприниматель. Согласились бы вы взять эту работу?». Это был кризисный год, 2009-й, как раз у меня был выпуск из моего классического университета, я получила специальность журналиста. Устроиться по журналистике было очень тяжело, тем более что были постоянные обманы, я с этим столкнулась. Журналистам недоплачивали либо сильно снижали гонорары. Когда я попыталась устроиться секретарём, мне тоже предложили какие-то условия не совсем добропорядочные, так скажем, и мне пришлось отказаться. Увидев объявление о том, что набирают в аспирантуру Института археологии и этнографии, аспирантов в наш омский филиал, я увидела, что там стипендия 1800. Думаю: «Ну хотя бы какие-то деньги в кризисный год, пойду попробую». Я сдала экзамены, меня приняли в аспирантуру Института археологии и этнографии, и с тех пор история стала моим.

 

– А тема диссертации какая была?

– Диссертацию я писала по традиционной культуре украинцев, по материальной культуре, в частности по традиционному питанию. Я изучала, как Шурик. Только Шурик был на Кавказе, а я была вот таким Шуриком, но только в наших южных районах Омской области. Ездила...

 

– С украинской диаспорой?

– Да. С украинской диаспорой. Мне давал мой профессор студентов-первокурсников, поскольку я человек непьющий, мне было сложно быть Шуриком, и поэтому я подсовывала своих студентов, которых мне давали, они напивались горилки, я их потом тащила на своём горбу еле-еле там с информаторами. Но всё-таки 16 деревень мы исследовали, и на основании вот этого материала я потом защитила диссертацию.

 

– Хорошо, вы окончили аспирантуру, защитили диссертацию. Уже после этого вы поняли, что будете заниматься только этим?

– Я, наверное, когда ещё была в аспирантуре, понимала, что в теме этнографии я не останусь, потому что генеалогия – она давала мне, во-первых, то, чем я живу...

 

– То самое расследование опять же – генеалогия?

– Этнография – это в основном экспедиции, это сбор, это опрос бабушек в основном, старожильческого населения. Опрос по поводу культуры. То есть предков это не касается. Есть, конечно, у нас теоретическая генеалогия, ею тоже занимаются в нашем институте, но эти отрасли уже заняты были, поэтому я поняла, что проще развивать своё собственное дело, нежели быть где-то там на задворках в наших научных кругах.

 

– С чего вы начинаете разматывать вот этот таинственный клубок семейной истории?

– В первую очередь с интервью, конечно. Но я могу сказать, что даже когда мы берём интервью, мы относимся к каждому слову наших родственников с определённым недоверием. И потом подтверждаем документами. Так вот, и документу верить нельзя, как выяснилось, и полностью верить родственникам нельзя.

 

– Родственникам – понятно, это люди. А почему документам верить нельзя?

– Потому что у нас в них тоже прекрасно представлена фальсификация, и мы с ней сталкиваемся.

 

– Да вы что! Можете пример привести?

– Пример связан со временем репрессий. У нас людей репрессировали, как известно, в период 36-го, 37-го, 38-го, вот эти вот года, и забирали вроде бы без права переписки, то есть родственникам объявляли, что человека забирают на 10 лет в ИТЛ, в исправительно-трудовой лагерь. На самом деле их расстреливали практически сразу же. И когда мы начинаем вот этот вот клубок раскручивать, выясняется, что у людей, которых расстреляли, в их справках о смерти указаны вполне простые причины. Например, умер от воспаления лёгких, умер от какой-то сердечной болезни. Задаёшь потом вопросы, допустим, нашим органам, которые имеют эти документы, они говорят: «Вот такая ситуация историческая. Мы ничего поделать не можем, у нас что есть, то есть». Других сведений нет.

 

– И год смерти отличался?

– Отличался. Ставили год смерти, грубо говоря.

 

– То есть прямо фальсификация.

– Я заказываю архивное уголовное дело на человека, там идёт акт расстрела, он прикреплён, никакой тайны нет. И мы видим, что человека расстреляли, допустим, 1 августа 1937 года. А в документе о его смерти у него указано 1 августа, например, 1947 года. То есть как будто бы он умер своей смертью через 10 лет. Сейчас мои коллеги по генеалогии даже раскапывают, на основании чего это всё делалось – вот эти приказы энкавэдэшные. Были особые указания, что говорить родственникам, что указывать в документах и так далее. Это была система, которая работала по всему Советскому Союзу.

 

– Хорошо, когда вы обнаруживаете факт фальсификации документов и то, что родственники, скажем так, дезинформируют вас, что вы делаете дальше?

– Здесь просто мы подтверждаем ещё документами.

 

– Вот этот акт о расстреле, к примеру? Является ли он ещё одним документом? Или у вас нет доступа к этому акту? Откуда вы узнаёте?

– Мы имеем доступ. Нас допускают органы ФСБ, у которых это всё хранится. Они либо сами нам это всё предоставляют в копиях, либо мы к ним идём работать в читальные залы. Пожалуйста, ни от кого это не скрывается. Просто здесь что-то среднестатистическое высчитывается: родственники говорят, что человек был – и всё, не вернулся больше, ни в каких лагерях он не был; мы видим – налицо акт расстрела, и потом уже документ, что он умер от простой болезни. Естественно, что здесь, если нету других документов... Какие документы могут быть: документом может быть приказ о его увольнении, например, с места работы. То есть человек на железной дороге работал и есть приказ, в котором может значиться, что «в связи с расстрелом». Здесь работаем, конечно, со второстепенными источниками, которых тоже может быть много, в зависимости от того, чем человек отличился.

 

– Бывает ли так, что вы начинаете историю, потом видите, насколько она... И ваш путь как следователя – разветвляется и уходит в дальние дали, за пределы региона выходит, например?

– Я работаю вообще по всей России. Книга, которую я сейчас принесла, она вообще касается пяти стран. И когда мы её издали, мы разослали её в пять стран мира. Может в любой регион утечь линия, потому что территория Сибири в принципе переселенческая, поэтому здесь было множество разных причин, сюда и поляков ссылали после Польского восстания, это и аграрная реформа Столыпина, это и депортация...

 

– Как минимум немцы, которых мы знаем.

– Да. Депортированные немцы, латыши – это всё тоже у нас присутствует. Однозначно могу сказать, что тот, кто начинает с Сибири, – его ждут очень интересные приключения, потому что он не знает. У него может, допустим, в Варшавскую губернию утечь его ветка, потому что Варшавская губерния у нас тоже когда-то включалась в состав Российской империи. Также и, например, в какую-нибудь Лифляндскую или Орловскую губернию, в Калужскую, куда угодно.

 

– Были ли у вас случаи, когда вы не могли найти ничего? В какой-то момент просто обрывается, информации нет, и вы говорите человеку, который попросил вас это сделать: «Увы, вот всё, что я нашла».

– В основном люди просят и по отцу, и по матери.

 

– Не так далеко, не про дедушку, не про бабушку, а про мать и отца.

– Нет, именно предки по отцу и по матери. Поскольку это множество предков...

 

– Что-нибудь да находится.

– Да, обязательно. Потому что у нас по отцу бабушка, по матери бабушка, там уже две прабабушки, два прадедушки и так далее.

 

– Разветвляется.

– Разветвляется, да. Да, такие случаи бывают, когда какая-то ветка стопорится. В основном стопорится, если люди намеренно искажали информацию. У меня сейчас в работе такой заказ – сколько мы ни бьёмся, мы не можем по одной ветке там выяснить информацию, потому что женщина, грубо говоря, не вышла замуж, ребёнок был нагулян и, чтобы оправдать это, она придумала... Она работница ЗАГСа была, она выписала себе документ...

 

– Придумала себе историю.

– Она придумала себе историю, выписала себе документ, и когда мы начинаем раскапывать то, что она там придумала – что у неё муж на приисках золотых работал... Мы начинаем туда писать запросы – не было такого. То, что он там писал письмо Сталину, руководил бронепоездом, где-то погиб – начинаем делать запросы, ничего. Даже прокуратура Казахстана нам ответила: не была репрессирована такая семья. Что мы можем тут поделать. Мы можем только предоставить комплекс документов, который вот эти все семейные легенды опровергает. А дальше никуда, потому что человек всё выдумал и намеренно затоптал все свои следы.

Бывает такое, что предки – прямо хотят, чтобы про них узнали, и тогда они посылают какие-то знаки. У меня был такой случай, когда изначально не открывалась информация, нету людей в той деревне, в которой они проживали. И я уже начала просто листать книгу, думаю: «Мне ещё до поезда два дня, посижу, полистаю, мало ли». Беру, листаю – и у меня взгляд падает именно на ту строчку, где предки моего заказчика были. Я, естественно, не поверила. Думала, что какое-то совпадение, но потом, когда начала выверять имена и отчества, выяснилось, что это именно они. И они жили в 100 километрах от той деревни, в которой мы их искали. То есть это вообще нереально найти, не зная этой информации о том, что люди просто переселились. Сложно. Поэтому подкидывают иногда такое, и у меня заказчик на полном серьёзе воспринял это как знак. И поскольку у него были предки-старообрядцы, у него мама даже хранила все вот эти вот старообрядческие книги, он попросил меня найти архитектора, чтобы восстановить омский старообрядческий храм.

 

– Такое неожиданное, да.

– Да. И я сейчас настолько горжусь тем, что через меня прошла эта информация, что я поспособствовала тому, чтобы сейчас на Щербанёва был такой прекрасный храм. В каком он был состоянии до этого – и в каком состоянии он сейчас, какой прекрасный там работает батюшка! Хотя я считаю себя атеистом, но там мне прямо нравится, потому что у них там и древо родословное висит на втором этаже, и родословная книга. Как-то всё это срослось, что чувствуешь, что это кому-то надо.

 

– Даёт энергию.

– Да, обратная есть.

 

– Юля, я знаете о чём подумала... Вы когда сейчас рассказывали эту историю, сказали такую вещь, что разрушили семейные тайны и легенды. Но не всех же это может обрадовать. Ведь есть разные легенды, и людям нравится думать, что в истории предков было что-то такое невероятное. Бывало ли у вас такое?

– Да, бывало. Я рассказываю этот случай всем, потому что часто спрашивают, как люди реагируют на то, что им нелицеприятно.

 

– Потому что это ведь шаг в неизвестность. Тебе кажется, что ты хочешь там всё узнать, но при этом ты имеешь в виду, что то, что ты узнаешь, тебе понравится. А гарантий ведь нет.

– Люди, которые критически относятся и к себе, и в принципе к миру, воспринимают информацию нормально, потому что они понимают, что все мы люди, все совершают ошибки, наши предки не идеальные, наши предки тоже совершали ошибки. И как раз человек, узнав эти ошибки, как-то их проанализирует и исправит, допустим, свой путь – это уже опыт, который очень полезен. У меня был один человек, он связан с воинской славой и очень долгое время считал, что у него прадед герой Первой мировой войны. Именно так ему рассказала прабабушка или бабушка, я уже сейчас не помню, поскольку случай был давно. Но смысл в том, что у человека были наивные представления, что у него, во-первых, дворяне, во-вторых, что эти героические Георгиевские кресты у его предка были. В итоге – речь шла о Любинском районе, никаких дворян там, естественно, не было. Там были простые крестьяне. Мало того, что мы разгадали такую тайну – что его прабабушка, собственно говоря, нагуляла...

 

– Я только хотела сказать: женщины очень изобретательны, и они, собственно говоря, являются авторами этих семейных легенд. Ведь мы, даже если не заглядывать так далеко: «Где папа?». «Папа – разведчик, папа – лётчик, космонавт».

– И ведь на самом деле это переносится, и они не признаются даже перед самой смертью, что они обманули. Это, конечно, печалит, потому что, если мы не будем рассказывать всё, что с нами было... Какая бы горькая правда ни была, но её нужно рассказывать. Я всегда это пропагандирую, чтобы люди были открытыми. Не знаю, не должно волновать общественное мнение, нужно критически относиться к жизни. Я почему и про себя сейчас рассказываю всё, что угодно – недавно приезжала съёмочная группа из Москвы, ребята снимают Comedy Club, снимают «Танцы» на ТНТ. Их заинтересовала моя история, они приехали – и тоже были в шоке от моей открытости, они говорят: «На такие вопросы отвечаешь, кто-то другой вообще сказал бы: “Не-не-не, я не буду”».

 

– Могли бы придумать себе, Юля, легенду, например. Не рассказывать про детский дом, про лишение родительских прав матери, а придумали бы красивую легенду и передали бы её своим дочерям...

– Я не знаю, наоборот, это притягивает, когда человек открыт.

 

– Искренность.

– Искренность, да. Нам надоели красивые картинки в Instagram, в этой запрещённой нашей сети. Сейчас, конечно, стало меньше – с уходом этой соцсети из нашей жизни, но всё равно есть такое понимание, что есть какой-то идеал, мы к нему идём, если мы живём не по идеалу, значит, мы плохие.

 

– Значит, мы плохие, неудачники, лузеры.

– Неудачники, да. Но если заглянуть за кулисы этих всех картинок, что мы там найдём, ой-ой-ой.

 

– Я хотела про семейную историю, про семейные легенды. Отец у меня родом из Воронежской области, и когда мы приезжали туда – он уже умер 30 лет назад – мне рассказывали о том, что мой дед был лесничим, там лес рядом с деревней – а его звали Трофим – там есть эта Трошина тропа, и в моём детском воображении долго жило вот это представление о том, что мой дед – его убили бандиты, и в честь него назвали. В моей голове всегда было представление, что дед был таким прекрасным человеком... А потом как-то недавно, буквально года два назад (отец-то умер давно, уже не спросишь), я у мамы спрашиваю про эту историю: что там было? Она говорит: «Так он же в банде был, он же был бандитом вместе с ними в банде». Это было сразу после войны, в 40-е годы, голодные все были, холодные, вот мужики сбились в эту банду и ходили грабили окрестные сёла. Зашли в какой-то дом, а там совсем уже древняя старуха... И Трофим как-то встал на защиту этой несчастной старухи, и его там же свои же и убили. Не героическая совершенно история, а столько лет я в это верила.

– Таких историй на самом деле очень много. Кстати, касающееся таких историй – у нас среди коллег-генеалогов даже есть такой чёрный юмор: вам повезло, если ваш предок что-то там нашалил. Почему? Потому что у нас прекрасно работало полицейское управление.

 

– Оно как раз вело всё это...

– Оно фотографировало и в фас, и в профиль, там столько всего, там дактилоскопические листки прикреплены. И мне удалось даже для одного из заказчиков найти такой листок на его предков. Речь шла о 1906 годе, там в пьяной драке крестьяне – 10 человек их было – разодрались и одного убили. Их всех, всех десятерых человек, полицейское управление перефотографировало, переписало – рост, вес, какой цвет волос, глаз...

 

– Дата рождения.

– Да, чуть ли не всю родословную. Написано, куда человек ссылается, но – что мне понравилось – это то, что по амнистиям люди вообще никуда и не ушли. Сначала одну им амнистию сделали, потом вторую амнистию в честь 300-летия Дома Романовых, в 1913 году. В итоге они так и остались в деревне и не понесли наказания.

 

– Повезло, можно сказать.

– Да, повезло.

 

– Юля, были истории такие, которые вас прямо поразили?

– Смотря в каком плане поразили, наверное. Потому что, например, эта история, книга «Отцовские гербы Долэнга», я над ней работала, над этой историей семьи мы работали 10 лет.

 

– 10 лет работали над одной историей?

– Да, прежде чем это превратилось в книгу. Потому что ты буквально по ниточке, как тот Шерлок Холмс! Появился какой-то документ – и сидишь над ним, анализируешь его, ищешь там зацепки, чтобы перейти к следующему этапу. И здесь мы вышли на замок в Польше. Меня что больше всего удивило – что в этом замке есть небольшая такая церквушка, можно сказать, в которой сохранились надгробия этой семьи, касающиеся 1500-х годов, за XVI век. В Европе это очень популярно, они нигде не уничтожают эти памятники, они как лежали там, так и лежат столько веков. Меня, конечно, это очень вдохновило. Заказчик съездил туда в Польшу, пофотографировал все эти памятники, фрески. Там шикарные фрески – тоже с изображением гербов, потому что семья была дворянская и относилась к польской шляхте.

 

– Вот здесь как раз дворяне обнаружились.

– Да, здесь обнаружились дворяне, причём на обложку здесь мы пустили настоящий герб семьи, не какой-то выдуманный. У нас сейчас люди любят выдумывать, я против этого. Если у вас нет дворян – это как-то не исторически, что, допустим, крестьяне себе делают гербы. Тот, кто имел герб исторический, – может его как-то заявлять на обложке. Самое интересное – то, что мы действительно нашли и замок в Польше, и родословную книгу обнаружили с этим истинным гербом, где был изображён рыцарь Долэнга, мы начали копать эту историю ещё вглубь и насобирали там сведений вплоть до 1500-х годов, это официальная такая история. И заказчик отвёз эту книгу в этот замок, замок до сих пор есть, сейчас он представляет собой такой бутик-отель, им владеет какой-то англичанин. Эта книга сейчас стоит в этом замке на самом видном месте, и владелец её показывает всем, кто приходит. Вот это поразило – так же, как со старообрядческим храмом – твоя работа к чему-то привела, к каким-то результатам. Не просто ты составил какой-то скелет из дат и событий. У нас просто некоторые коллеги ограничиваются тем, что они построят вам родословное древо просто из имён и дат. А вот эти вот все истории, которые важные, – это документы о каких-то репрессиях, событиях, каких-то местах работы. Мы здесь даже находили афиши ТЮЗа! Я сходила, у меня там знакомый был, про которого мы делали фильм, когда я работала в Центре изучения истории Гражданской войны, мне посчастливилось там работать 9 месяцев. Мы снимали там документальный фильм, я была в образе режиссёра – сняли фильм про Игоря Владимировича Абрамова, он как раз актёр нашего омского ТЮЗа. Пользуясь случаем, что у меня там работает знакомый человек, я к нему обратилась и говорю: «Есть ли у вас афиши?». И он мне нашёл в архиве все эти афиши. В ТЮЗе, оказывается, есть! И предоставил – с именем предка заказчика. Это вообще было шикарно.

 

– 10 лет – это самая продолжительная работа?

– Это самая продолжительная, да.

 

– А в среднем как у вас?

– Если в среднем, то 4 года. Если прямо с родословной книгой.

 

– То есть люди, когда приходят к вам с запросами, сразу понимают, что это долго или они не понимают, вы им объясняете?

– Они не понимают вообще. Они приходят, как правило, с минимальными запросами – хотят хотя бы что-то узнать про прапра... Потом аппетит приходит во время еды. Вроде бы, собрав какие-то минимальные сведения здесь, человек начинает: ой, а вот мне интересно дальше. Так же и с этой книгой было – мы начинали с минимальных сведений, ко мне пришёл заказчик, говорит: «Возможно, были дворяне – и фамилия такая-то». Всё.

 

– И больше ничего.

– И ничего. Родственников опрашивать некого, потому что все умерли. Фотографии ни одной нету, и в этой книге, несмотря на то что она в 500 страниц, там всего две фотографии по предкам, которые мы нашли в архивах. То есть даже ни одной фотографии не было.

 

– Удивительно. Юля, спасибо большое, это было невероятно интересно. Я думаю, что многие, наверное, после этого захотят узнать, что же было с их семьёй и какие тайны на самом деле верные, а какие, может быть, и знать не стоило. Спасибо большое.

– Да, эту историю надо изучать хотя бы для того, чтобы этот опыт вынимать. Опыт исторический – на самом деле очень важный, недаром говорят, что у нас жизненный сценарий – мы повторяем какие-то одни и те же чьи-то ошибки. И если эти ошибки проанализировать...

 

– Как родовое... проклятие – это слишком громко сказано, мы же атеисты. Но вот, скажем, повторяющийся сценарий.

– Да, в психогенетике это называют «жизненный сценарий».

 

– Вот, собственно, зачем изучать семейную историю, а не только для того, чтобы собрать всё в кучку.

– Да, это самопознание, и самое интересное, что это эмпирический опыт. Ты, проанализировав своих родственников, можешь сделать выводы и изменить ситуацию. И своим потомкам уже дать проанализированный опыт – это я как учёный говорю уже.

 

– Здорово. Спасибо, Юля.

– Вам спасибо, что пригласили.

 

Беседовала Елена Мельниченко