Дата публикации: 23.05.2025
В регионе завершил работу XXXI омский областной конкурс-фестиваль «Лучшая театральная работа-2024» – подробнее о его итогах мы ранее рассказывали здесь: https://tramplin.media/news/9/7018.
Основан он был в 1994 году. С тех пор фестиваль остаётся значимым событием в культурной жизни региона, объединяя творческие силы всех омских театров и за годы существования отметив более ста лауреатов и дипломантов.
В состав жюри в разные годы входили театральные критики и журналисты разных регионов страны. В этом году жюри конкурса-фестиваля «Лучшая театральная работа-2024» было представлено специалистами Москвы, Новосибирска, Санкт-Петербурга и Омска. А возглавила жюри театральный критик и аналитик театра, автор проектов и руководитель ряда крупных театральных фестивалей, член правления Международного театрального фестивального союза, лауреат Всероссийского проекта «Профессиональная команда страны« Ольга Сенаторова (Москва).
Наш корреспондент встретился с Ольгой Сенаторовой, чтобы узнать что сегодня происходит с российским театром после «манкуртного» поколения режиссёров и драматургов 90-х? Почему за три года СВО так и не появилось серьёзных пьес о войне? И какие спектакли поразили жюри на омском фестивале?
– Ольга Валентиновна, поделитесь ощущениями от Омска.
– Омск – моя родина. Первые десять лет жизни я ходила по его улицам, училась в омских школах, но потом маму перевели в Новосибирск на серьёзную должность, и городом моего взросления стал другой сибирский город. Всё время себя спрашивала: почему не волнуется сердце, когда я проезжаю Омск? Почему не чувствую привязки к городу, в котором я родилась, в котором меня впервые привели в омский драматический театр? И такие чувства владели мной несколько десятилетий. Считаю, что судьба привела меня на этот фестиваль-конкурс не случайно. Я почувствовала, что Омск мне родной.
Среди людей театра бытует такое мнение, что если на фестивале представлены два-три хороших спектакля, то фестиваль состоялся. Я должна сказать, что в Омске жюри получило большой объём впечатлений – творческих, художественных, эмоциональных. Должна сказать, что омский региональный фестиваль на голову выше многих других. Я являюсь апологетом региональных фестивалей, где театры, с одной стороны, конкуренты, а с другой – одна команда, которая строит жизнь своего города, влияет на сознание людей, на духовные процессы в пространстве своей жизни. В Омске очень сильная команда, и меня что-то толкнуло внутри. Я почувствовала, что этот город — моя малая Родина.
– Ольга Валентиновна, вы очень много ездите по стране, имеете представление о её театральной жизни. Каков он, современный театр России?
– Он восстанавливающийся, выздоравливающий. В конце 80-х я писала дипломную работу на театроведческом факультете ГИТИСа под названием «Идейно-художественные искания в советской многонациональной драматургии на рубеже 1970–1980-х годов». «Тема докторской диссертации», — пошутил на защите диплома председатель экзаменационной комиссии. Я сама была удивлена своему открытию того, что в российской драматургии превалировала горизонталь: авторов интересовали кухонные, тайные социальные протесты. А в республиках СССР исследовалась вертикаль – человек и его судьба, человек и Бог, то есть вселенские масштабы проблем.
С этим мы вступили в 90-е. Это очень серьёзный этап, когда начинались ценностные качания в российской культуре. Работая в Новосибирске в системе СТД, я была избрана руководителем секции критики всего сибирского региона, и хорошо помню, какое большое значение имела лаборатория драматургов и режиссёров Урала, Сибири и Дальнего Востока, инициаторами создания которого были представители омского академического театра драмы. На этой лаборатории собирались драматурги и режиссёры всех поколений, приезжали критики, завлиты театров. И это было духовное собрание, на котором обсуждались общие проблемы. А в 90-е всё рухнуло.
Давайте вспомним фильм Гай-Германики «Школа». Так вот, нынешние молодые режиссёры и драматурги из этой «школы»: их детство или взросление пришлись на 90-е, когда дети имели фискальные права жаловаться на учителей и родителей, у школ была отобрана воспитательная функция. На мой взгляд, начались аморальные процессы. И вот это «манкуртное» поколение режиссёров и драматургов кланово объединилось и стало протестно претендовать на позиции социально-культурного лидерства. Зрители вначале молча недоумевали, потом они стали напрягаться, затем вставать и покидать зал во время действия. Им не нужен был чёрный герой. Однажды я была свидетелем того, как во время спектакля «Республика ШКИД» артисты разделись донага, и на сцену выбежал учитель, который привёл в театр свой класс. И стоя среди голых артистов, он им кричал: «Вы с ума сошли, я с детьми в театр пришёл!». Это был такой силы отчаянный эмоциональный протест, что у меня до сих пор мурашки по телу бегут.
Лаборатории новой формации, на мой взгляд, не были ориентированы на художественный анализ происходящих процессов.
Говоря о выздоровлении театра в последние 7–8 лет, я имею в виду его возвращение на позиции социально-культурного института, единственного в нашей жизни, который здесь и сейчас «вживую» взаимодействует со зрителем. За счёт выбора драматургии, использования режиссёрского видения, актёрского потенциала театр формирует очень глубокое послание современникам. Этот разговор сцены и зрительного зала я называю операцией без наркоза, которую зрители позволяют делать на своём человеческом сердце. Они приходят в театр за духовным опытом. И если театр способен его дать, вычленить, обозначить, представить своё гуманистическое видение действительности, человека, зритель выйдет из зала, испытав катарсис, духовное наполнение.
– Как вы думаете, почему за три года, что идёт СВО, не написано серьёзных пьес об этой войне?
– Мне кажется, что СВО не была рассчитана на тот масштабный взрыв оппозиционных нашей стране сил, который мы получили. Мы внутри многозадачного и многопроблемного процесса. Я была в Белгороде несколько раз. Вы посмотрите в лица этих людей. Если сегодня взять судьбу даже одного человека, одной семьи, то и про них можно написать глубокую пьесу. Процесс сложнее, чем кажется. Он очень больной для многих, особенно для людей, потерявших близких. Однажды американец задал мне вопрос: «А правда, что Россия хочет уничтожить Америку?». Я ему ответила, что мы потеряли 27 миллионов человек, у нас в стране нет ни одной семьи, которой бы не коснулась Великая Отечественная война. «Нам зачем твоя Америка, когда у нас своей любви, своей истории хватает и нам интересно жить в нашей стране?».
Слово «война» бьёт по сознанию каждого человека, потому что потери огромные. Что касается СВО, то ещё не разобрались во всех причинно-следственных связях, поэтому драматургам сложно. Поэты скорее откликнулись – в последнее время выходят поэтические сборники. Эмоция одного человека легче ложится в стихотворную строчку, а драматургу нужно взвешивать время, судьбы, а этот более сложные категории. Театр – этот не сиюминутный кузнечик, который прыгает оттого, что солнышко светит. Должны родиться обдуманные корневые смыслы, которые будут говорить, что вторглось в нашу жизнь. Откуда мы знали, что в XXI веке будет война, на которую пойдут наши люди? Мы сейчас находимся в горячей точке этих процессов, и поэтому импульсивные, компактные формы разговора со зрителем есть, а к серьёзному разговору нужно подготовиться.
– Если вернуться к XXXI областному конкурсу-фестивалю «Лучшая театральная работа-2024». Поделитесь впечатлениями от увиденных спектаклей.
– Омск порадовал тем, что остаётся значимым театральным центром на карте России. Здесь работают 10 театров, два из них – за пределами областного центра. Кто-то уже мастера, кому-то надо подкрепить свои выразительные возможности, но то, что это – живая работа и все находятся в поиске, ощущается. А ещё у жюри есть внутренняя работа, когда мы собираемся за круглым столом и обсуждаем увиденное. Когда являюсь председателем жюри, то организую работу так, что раз в три дня у нас происходят рабочие встречи, на которых мы обсуждаем возможные кандидатуры на номинации конкурса-фестиваля на основании тех спектаклей, которые мы уже увидели. Эти списки меняются, и я не подпишу ни одну бумагу фестиваля до тех пор, пока у нас не будет отсмотрен последний заявленный спектакль.
Каждая номинация в наших черновиках пишется на отдельном листе, и многие листы пришлось перевернуть, так как одна сторона оказалась заполненной. Это очень серьёзный показатель. На финальном обсуждении мы привлекли весь свой профессионализм, ответственность и человечность, чтобы адекватно отразить богатый мир омских театров.
– Театральный критик сегодня – это кто? Друг театра, его антагонист или даже пиарщик?
– Я разделила своих коллег-критиков на несколько групп. Первая называется «палач». Этот случай, когда у критика происходит самореализация за счёт театра, когда он, бывает, камня на камне не оставит от увиденного спектакля. Вторая категория — «нарцисс»: «Я (критик) буду долго и витиевато говорить, а артисты будут ждать и думать, когда же ты о спектакле вспомнишь?». Третья группа — «сам себе режиссёр»: «Вот вы не знаете, как нужно ставить спектакль, а я, критик, знаю». Четвёртую группу я называю «википедия»: «Я – эрудит, которых ещё не было на белом свете». И пятая категория – это «критик-доктор», который способен внутри спектакля определить, когда «что-то пошло не так». Это функция аналитика. Мне близка последняя.
В последнее время я вижу ситуации, когда уважаемые мастера-коллеги приезжают на фестивали и конкурсы со своими студентами, и эти ребята бывают серьёзно и профессионально оснащены пониманием жизненных и театральных смыслов. Я радуюсь за них и за их педагогов, которые берут на себя ответственность и привозят своих учеников в большие театры, бросают их в глубину театральных процессов, чтобы они понимали, какая степень ответственности на них ложится в связи с профессией театроведа. Это поколение, которое подрастает в старых традициях, но с ощущением нового театра. Мне кажется, что наша профессия, как высокоинтеллектуальная, снова начинает набирать обороты и становится востребованной.
Автор: Маргарита Зиангирова
Фото: drampush.ru. Анна Шестакова